Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[08-09-04]
Поверх барьеров - Европейский выпускВенецианский кинофестиваль. Русские европейцы: Борис Чичерин. Русское искусство на Лазурном Берегу. Ги Дебор - культовое имя. Память о второй мировой в Париже и ВенеРедактор и ведущий Иван Толстой Иван Толстой: В Венеции продолжается международный кинофестиваль. О его основных тенденциях рассказывает кинокритик Андрей Плахов. Андрей Плахов: Венецианский кинофестиваль делается по, так называемой, осенней формуле. Сюда свозят для европейских премьер голливудские хиты, которые станут основой осеннего проката. Это для привлечения публики, журналистов и звезд. А для подтверждения артистического имиджа фестиваля конкурс по-прежнему составляют из продуктов европейского кино. Типичный образец такого кино - новый фильм Франсуа Озона "Пять на два". В картине пять эпизодов из жизни двоих. Отсюда - математической название. Это история супружеской пары, которая разыгрывается в обратном порядке - от развода до первого знакомства и сближения. Это очень грустный, хотя часто и смешной фильм об умирающей женственности. Умирающую великолепно сыграла Валерия Бруни-Тедевски. Франсуа Озон, на сей раз, не стал увлекаться формальным стилизаторством, которому отдал дань в "Восьми женщинах" и "Бассейне", но остался верен себе, даря коронные роли французским актрисам от национальных див до старлеток. По сюжетной композиции, а, отчасти, и по проблематике, "Пять на два" напоминает известную ленту "Необратимость", но отличается от нее гораздо большим изяществом и, к удивлению поклонников слегка эфемерного Озона, глубиной. Режиссер становится старше и вместе со своими героями начинает понимать, что с обретенной свободой смены партнеров его поколение утеряло что-то важное и невосполнимое. Конечно, пути назад, к традиционной семейной тирании и лицемерию уже нет, но нет и счастья, которое куда-то ускользает. Режиссер строит знакомый мир, полный мимолетных влечений и идущий к потере половых идентификаций. Но теперь Озон смотрит на этот мир с грустью утраченной невинности и, единственное, что умиротворяет его, это связь с нескончаемым океаном жизни. Средиземноморские мотивы и вообще образ воды один из главных в творчестве режиссера. С фильмом Озона перекликается другой, показанный на конкурсе в Венеции, - "Внутреннее море" испанца Алехандро Аменобара. Море здесь тоже центральный образ. Оно приносит несчастье главному герою, неудачно нырнувшему и парализованному в результате травмы. Но море, которое он теперь видит только из окна своей комнаты, - его не меркнущая любовь и последнее прибежище. Талантливый Хавьер Бардем совершает то, что принято называть актерским подвигом. Пожертвовав своей красотой, он играет инвалида, четверть века прикованного к постели. Но его мужское обаяние так велико, что он окружен вниманием и любовью женщин. Однако это лишь усугубляет моральные страдания героя и заставляет его фанатично думать о самоубийстве. В центре фильма, таким образом, оказывается, таким образом, проблема эвтаназии. Авторы, безусловно, на стороне тех, кто считает право на добровольный уход из жизни нормой цивилизованного общества. Классик британского социального кино Майк Ли представил в Венеции "Веру Дрейк" - мрачную ретро-драму из жизни Лондона 50-х годов. Актриса Имельда Стаунтен в роли героини, помогающей женщинам избавиться от нежеланных детей, вполне может претендовать на актерский приз. Как известно, в прошлом году главным открытием Венецианского фестиваля стал фильм "Возвращение" Андрея Звягинцева. В этом году его роль может сыграть дебют поляка Грега Зглинского "Всю зиму без огня". Действие фильма разыгрывается в горах Швейцарии, где и без того холодная зима усугублена для супружеской пары трагедией потери дочери. Вернуться к жизни им помогает встреча с беженкой из Косова, которая пережила свою трагедию. В фильме соединяются интимные и глобальные мотивы - идеальное сочетание для успешной фестивальной картины. Однако попытка англичанки Антонии Берд, взявшейся в фильме "Гамбургский подвал" изнутри, на основе документов, исследовать судьбы исламских камикадзе-фанатиков, явно не удалась. Тема 11сентября и исламского экстремизма требует другого уровня аналитики. Впереди на фестивале еще несколько важных европейских фильмов, снятых крупными режиссерами - Вимом Вендерсом, Джанни Амелио, Клер Бени. Но надежд на то, что в Европе появятся новые кинематографические идеи не много. В связи с этим некоторые итальянские журналисты выдвигают антиевропейскую концепцию фестиваля. Споры вспыхнули вокруг триллера Майкла Мана "Соучастник", где Том Круз сыграл таксиста, вовлеченного в ночную жизнь киллера. Прозвучали сожаления, что картина показана вне конкурса. Между тем, по словам ее горячих поклонников, в ней больше настоящего кино, чем во всех французских фильмах вместе взятых. Это камешек в огород Озона. Однако политика нового директора фестиваля Марка Нуллера, видимо, состоит в том, чтобы убедить крупные американские компании дать в Венецию свои фильмы. Но почти все они выведены из конкурса, что дает больше призовых шансов европейским картинам. Не стоит также забывать активное вторжение азиатского кино. В критическом рейтинге лидирует японский мультфильм "House Mooving Castle". Есть поклонники у иранских "Уличных собак". Но настоящую овацию в зале вызвал фильм Ким Ки Дука "Пустой дом". Вот это, действительно, было торжество киноязыка столь же свежего, сколь и классического, балансирующего между реализмом и сном, что, по сути, изначально заложено в природе кинематографа. Иван Толстой: Русские европейцы. Сегодня в рубрике - Борис Чичерин. Рассказывает Борис Парамонов. Борис Парамонов: Борис Николаевич Чичерин (годы его жизни 1828 - 1904) был одним из истинных русских европейцев, справедливо считаясь наиболее образованным из числа русских западников, теоретическим их вождем. В полемике, которую вел Чичерин со славянофилами, наиболее четко проявляется теоретическая, культурфилософская сущность знаменитого спора. Славянофилы - не столько русские либеральные националисты, сколько русская ветвь могучего всеевропейского романтического движения, выдвигавшего культурные модели, основанные, можно сказать, на художественном типе сознания. Чичерин - совершенно противоположный тип ученого-рационалиста, пожизненный гегельянец, дедуцировавший из раз навсегда пленившей его философию свою обширную систему, охватывавшую как едва ли не все отрасли человеческого знания, так и предметы политические. Вообще слово "западник", повторяем, слишком узко для обозначения позиции Чичерина: он именно европеец классически-рациональной складки, в ощутимой мере уже не то что устаревшей в 19 веке (особенно к его концу), но начавшей вытесняться новыми идеями позднеромантического движения. Как мог бы отнестись к этому Чичерин, видно уже по отзыву его о Шопенгауэре, которого он назвал третьестепенным философом. Есть один сюжет, позволяющей как на некоей чистой модели описать и оценить духовный тип Чичерина в противоположность славянофильскому типу. Это отношение к Англии. Вождь славянофилов Хомяков, как мы помним, восторгался Англией и, признавая, что побеждает в ней вигизм (то есть прогрессистский либерализм), утверждал в то же время, что в глубочайших жизненных основах всякий англичанин - тори, то есть традиционалист-консерватор. Английская жизнь в ее целом, а не только в абстрактно-политическом смысле строится на сохранении древнейших органических корней. В Англии каждый вековой дуб - тори, писал Хомяков. И вот что пишет об Англии Чичерин: "Всякий факт имеет для них значение чисто как факт, а не как выражение смысла. Как теоретики, англичане крайне слабы". Вот модель мысли самого Чичерина: для него терял интерес всякий сюжет, коли ему нельзя дать теоретического, связного, уложенного в систему основания. Чичерина справедливо считали доктринером. Владимир Соловьев писал, что ум Чичерина - чисто распорядительный. Герцен же в полемике с Чичериным сказал: он не увлекается, но и увлечь никого не может. Полемика Чичерина с Герценом в свое время сильно нашумела - и способствовала понижению репутации Чичерина: считалось, что не соглашаться в чем-либо с издателем эмигрантского "Колокола", бывшего грозой петербургской правящей бюрократии, значит стать на сторону этой бюрократии, то есть власти. Чичерин же однажды написал в письме к Кавелину): "Я в России пришел к убеждению, что у нас общественная сфера хуже официальной. Насчет большинства нашего общества Вы будете согласны: оно состоит из помещиков-консерваторов и чиновников-взяточников. Остается так называемое образованное меньшинство. Что же оно такое? По-моему, журнальные кулисы не лучше петербургских передних". Не забудем, что это писалось в раскаленной атмосфере 60-х годов, когда власть проводила грандиознейшие за всю русскую историю либеральные реформы, а лево-радикальная публицистика еще более разжигала страсти: ей всё казалось мало. Герцена Чичерин обвинял в том, что тот то и дело становился на сторону безответственных радикалов, Чернышевского и его клики, главным же образом - за непоследовательность: сегодня Герцен писал о царе "Ты победил, Галилеянин!", а назавтра призывал крестьян точить топоры. В его деятельности, писал Каверин, не хватало такта, соразмерности слов и действий, правильной оценки сиюминутной обстановки, что так необходимо любому человеку, пытающемуся играть политическую роль. Вообще нельзя не заметить в пользу Чичерина, что, будучи теоретически рационалистом и едва ли не догматиком, он как раз владел способностью точно ориентироваться в политических ситуациях, руководствуясь уже не теорией, а здравым смыслом, в котором ему уж никак нельзя было отказать. Это еще одно несомненное доказательство глубинного европеизма, западной цивилизованности Чичерина. И сейчас поражаешься правильности одной его рекомендации: нельзя, говорил Чичерин, проводить одновременно экономическую и политическую реформы. В мемуарах "Путешествие за границу" Чичерин приводит слова Герцена, сказавшего, что революции - каприз истории и что даже как-то неучтиво мешать ему, этому капризу. Понятно, что такие сверх джентльменские слова не могли не раздражить Чичерина. Он писал в тех же мемуарах, что Герцен не мыслитель, а красноречивый публицист, вообще художник, а не политик, - и приводил любопытные слова Герцена (в разговоре), что, исповедуя социалистические возможности русской крестьянской общины, он сам не верил этому и делал это для того, чтобы пустить пыль в глаза своим европейским знакомым. Вернемся к полемике Чичерина со славянофилами. Основной удар по теории славянофильства он нанес историческим исследованием "Об областных учреждениях России в 17 веке". Он доказал здесь, что пресловутая община отнюдь не была продуктом самодеятельного народного творчества, реликтом патриархальных отношений, но была создана правительством в целях государственного фиска. Эта работа была, пожалуй, главным вкладом Чичерина в научное наследие русской историографии так называемой государственной школы (в которой следует назвать также имена С.М. Соловьева и Кавелина). Так что мнение Чичерина о превосходстве русской власти перед русским обществом можно отнести не только к конкретной политической ситуации 60-х годов, но едва ли не ко всей толще отечественной истории. В русской истории само общество было создано государством, писал Чичерин. Динамика русской истории: власть насильственно создает то или иное сословие в структуре государство, закабаляет его для государственных целей, а по миновании острой нужды - раскрепощает. Так было с дворянами (обязательная военная служба), с городским посадским людом, а теперь (середина 19 века) та же диалектика действует в отношении крестьян. Нельзя сказать, что Чичерин не видел нежелательных крайностей в этой динамике. В то же время - здесь рок русской истории, по Чичерину. Он отчеканил фразу на все времена: Россия пала жертвой своих пространств. Народу было куда убегать на волю. Стоит привести замечательные слова из статьи Чичерина "Мера и граница": Чувство меры и границ - вот что потребно просвещенному обществу. Русская история представляет замечательные примеры восточного склада русского ума, который всё понимает под формой безусловного. Присущий русскому обществу и глубоко коренящийся в свойствах русского духа элемент разгульной свободы, которая не знает себе пределов и не признает ничего, кроме себя, - это именно то, что можно назвать казачеством. Если вопрос будет поставлен не между мерою и безмерностью, а между казачеством и кнутом, тогда нет места разумному порядку в нашем отечестве". Как видим, этот доктринер и догматик очень многое понимал верно и проникновенно. Доктринерство, конечно, мешало ему - не только "увлечь" кого-либо, но и видеть историческую перспективу. Так, он дал уничтожающую критику социализма - описал заранее всё, что имело место в Советском Союзе, но критику эту закончил в том духе, что социализм построение теоретически совершенно вздорное и потому не может быть осуществленным на практике. Скептик Герцен с его пессимистическими историософскими фрагментами куда яснее видел будущее, хотя и увлекался в настоящем. О Чичерине можно сказать то же, что Аристотель об одном древнегреческом философе: единственный трезвый среди пьяных. Но нельзя забывать слова Льва Толстого: "Люблю пьяных". Кто умнее из них? Конечно, Чичерин. Кто, так сказать, правее? Толстой. В мемуарах "Путешествие за границу" Чичерин описывает одно из возвращений на родину. Железной дороги тогда от границы не было, а ямщик попер по только что ставшему речному льду и, естественно, провалился. Чичерин: "Это была уже иллюстрация не правовых порядков: русские авось и "ничего" проявлялись во всей своей прелести. И при всем том я ощущал некоторое удовольствие, встречаясь с этими привычными с детства чертами. Переход от образованного благоустройства к первобытной дикости производил такое впечатление, как будто из тесной долины выезжаешь на простор". Как видим, элементы родного казачества были присущи и этому русскому европейцу. Иван Толстой: Во французском курортном городке Ла Фавьер на Лазурном Берегу открылась выставка русского искусства. На ней побывал наш автор Андрей Корляков. Андрей Корляков: Этот год стал поистине Русским на Лазурном Берегу. В Ницце и Канне проходили русские фестивали и праздники, повсюду слышалась русская речь. И это не удивительно, ведь еще до революции 1917 года Лазурный берег был излюбленным местом для русской аристократии. Здесь покупались виллы, строились православные храмы от Ментоны до Марселя. А с началом великого русского исхода и эмиграции на Лазурном Берегу поселились сотни русских семей: одни еще жили на имеющиеся деньги, другие работали, разводя кур и кроликов, как, например, семья князя Кропоткина, третьи добывали на пропитание как могли. Так в приморском городке Кан-ля-Бокка обосновался после сидения на острове Лемнос 1-ый Донской Лейб-Гвардии Сводный казачий полк с его командиром генерал-майором Хрипуновым Михаилом Георгиевичем. Работали на вагоноремонтном заводе, создали свою полковую церковь и клуб. Известно, что генерал стал даже директором питомника для бездомных домашних животных, и к нему приезжал писатель Александр Куприн, и один из его рассказов о животных был навеян посещением этого питомника. Сам писатель снимал с женой и дочерью Кисой небольшой домик совсем недалеко - в Ла Фавьер, в приморской деревне Борм ле Мимоза и Лаванду - красивые названия, связанные с цветами мимозы и лаванды. Еще до революции богатый промышленник Швецов приобрел себе на тогда пустом побережье землю. Сам холм был куплен известным математиком Когбетльянцем. Поселились там в начале 20-х годов князь Лев Оболенский, Соломон Крым (бывший министр Крымской республики), Павел Милюков, Семен Франк, профессор Сергей Метальников, Иван Билибин, Федор Рожанковский, барон Врангель. Всеми любимый писатель Саша Черный поселился здесь со своей женой и в одном из своих эмигрантских рассказов так описывал русский холм: "Приехал я к Средиземному морю. В знакомом месте, у лафавьерского лукоморья в хижине поселился. Хожу мимо камней, руки за спину заложив, наблюдаю. Знакомые русские дачники сидят, словно Будды, ноги поджавши, крючки на удочках в море полощут". Надо отметить, что известный писатель-сатирик - один из основателей петербургского "Сатирикона" скоропостижно скончался в Лаванду 5 августа 1932 года, и на местном кладбище была установлена мемориальная доска в память о нем. Понемногу вести, что дешево, весело и дружно, стали доходить и до парижской колонии. Первыми устремились на летний отдых в Ла Фавьер поэт Поплавский и компания: Александр Гингер и Анна Присманова - они больше любили пляжи натуралистов, как называли в те времена нудистов. Лидия Червинская, художница Ида Карская с двумя сестрами Диной и Бетти. После переезда из Праги во Францию стала приезжать сюда и Марина Цветаева с сыном Муром - они селились в Борм в доме семьи Врангелей - родственников барона Врангеля. Встречаются фотографии Натальи Зайцевой, дочери писателя Бориса Зайцева на лафавьерском пляже, композиторов Александра Гречанинова с женой и Николая Черепнина с сыном Александром. А известная русская балерина Юлия Седова давала здесь уроки балета девочкам из обеспеченных семей. Был и "Дом Казака". Было все же и несколько "туземцев" - французов. А сам лагерь начался в 1947 год, с новым наплывом русских на запад. Основателей его тройка - Юрий де Планьи, Гердс и Дик Покровский. С тех пор каждое лето собирались на холме люди разных поколений, старики, молодежь, дети, разных воспитаний, разных мнений, разных интересов, первой, второй, третьей эмиграции. Холм был открыт для всех, все чувствовали себя на нем дома. Осваивали русский мирок и французы, армяне, евреи и алжирец-кок, научившейся готовить суп с клецками... Они стали пленниками России. Нельзя сравнить Холм с современными, роскошными по комфорту, лагерями. Тут все по-русски, без особой планировки. Еда бывала то обильная и вкусная, то менее вкусная, регулярности часов не соблюдалось. Бегали собаки, крались кошки - в том же беспечном плену. Были физкультурники, шахматисты, бриджисты, гитаристы, певцы, бабушки и малолетки. Кого звали по имени, уменьшительному, кого величали по имени и отчеству. Французские русисты могли найти на Холме все оттенки речи и все акценты, социологи - проблемы свободной коллективной жизни. Шатались столы, неудобные скамейки, на кустах сушилась одежда. Но вечер покрывал поэзией разноцветных фонариков лагерь кочевников. Лилось в стаканы розовое провансальское вино, лилась и водка, уходили в ночные тени влюбленные, а ветераны и новички русского сиденья делились воспоминаниями. А разве можно без праздников? "Там пир горой" - к празднику готовятся. Готовятся бутерброды и закуски, мастерятся бутафорские костюмы для участвующих в спектакле, прихорашиваются дамы. Идет спевка хора "Двенадцать разбойников", "Хризантемы", "Ванюшка" - включаются и "космополитные" нумера - открываются ящики с пивом, вином и водкой. 200-300 человек будут веселиться на этом сельском празднике на берегу Средиземного моря. Кажется, что было это вчера после посещения выставки, устроенной в память о русской колонии в Лаванду. Организаторы удачно восстановили в живописи и фотографиях жизнь русской колонии. Здесь фигурируют произведения только тех русских художников, которые жили и трудились в этом месте. Главное место занимают Наталья Гончарова и Михаил Ларионов, которые жили в Борм в 1932, 1933, 1935 годах. На выставке они представлены 20 работами, в основном, это проекты декораций и костюмов для разных балетов и опер. Известный русский художник Иван Билибин с супругой построили себе в Борм маленький домик - такой маленький, что и домиком не назвать, скорее хижина. Здесь он создавал иллюстрации для французских издании русских сказок о "Золотом петушке" и "Золотой рыбке". Представлены на экспозиции еще два замечательных книжных графика - Федор Рожанковский и Наталья Парен урожденная Челпанова, дочь философа и психолога Георгия Ивановича Челпанова. В Борм она работала над иллюстрациями к "Бабе-Яге" и "Каштанке" Антона Павловича Чехова. Одни из самых интересных экспонатов на выставке - иллюстрации Федора Рожанковского к "Живой азбуке" Саши Черного. Иван Толстой: Философ Ги Дебор - по-прежнему культовая фигура во Франции. Этой осенью исполняется 10 лет со дня его гибели. Его портрет- в исполнении Дмитрия Савицкого. Дмитрий Савицкий: Что общего между бельгийским художником-карикатуристом, автором комиксов и картин про ковбоев Гленом Бакстером и основателем течения "ситуа-Ционизм" - Ги Дебором? Они оба работали в области абсурда, я даже сказал бы - "абсурдизма": Бакстер с юмором, Дебор - с мрачной серьезностью. На одной из картин Глена Бакстера (цветные чернила и карандаш) два ковбоя в клетчатых рубахах, кожаных жилетах, шейных платках, обязательных шляпах, с револьверами поверх широких, как у Маяковского штанов, стоят друг напротив друга на закате в пустыне. Один держит в руках книжку. Другой говорит: "Странник, чтобы ты знал: в наших краях мы отнюдь не согласны с Жаком Деррида..." На другой картине, выполненной в той же технике, ковбой стоит перед картиной, изображающей оленя на лужайке. Рядом в кресле сидит галерейщик. Ковбой изрекает: "Я все же не совсем уверен в том, что это Пит Мондриан..." Открываю наугад одну из книг Ги Дебора. "Панегирик", том второй. На странице Икс (страницы не пронумерованы), черный квадрат, чернее чем у Малевича. Ниже подпись: "Отрывок из фильма "Вопли в защиту Де Сада", длившийся 24 минуты"... Рядом пустая белая страница с подписью - 1958 год... Выставка работ Глена Бакстера только что открылась в Марсельском Интернациональном Центре Поэзии. Франция отмечает десятилетнюю годовщину со дня смерти Ги Дебора. Глен Бакстер родился в Лидсе, Бельгия, в 44 году. Он закончил школу живописи и графики и перебрался в Лондон. С самого начала его работы отличались сюрреалистическим юмором, открытой идиосинкразией современного общества, замешенной на трезвом уме. Признание пришло к нему не сразу. Лишь в 77 году в Голландии в издательстве De Harmonie вышел первый альбом его работ, озаглавленный - "Атлас". Всего же Бакстер выпустил двадцать книг, многие из которых стали бестселлерами, назову три - "Чудо-книга Секса", "Пурга Твида" и "Гид Глена Бакстера для гурманов"... Глен Бакстер по кличке "полковник" не только рисует сами комиксы, он сочиняет стихи, пишет прозу, его книги - сложный коктейль поэзии, абсурда, графики и афоризмов. Он выставлялся в Нью-Йорке, Париже, Сан-Франциско, Токио, Лондоне, Мюнхене и Сиднее и вот теперь - в Марселе. Пять лет назад по заказу французского правительства Глен Бакстер создал, оставшись верным "бакстеризму", - гобелен. Позже, опять по заказу Франции, он выполнил серию гравюр в Шату. Вот что думает о творчестве Глена Бакстера французский писатель Виктор Черецкий: Виктор Черецкий: Двойное прочтение произведений Бакстера - процесс одновременно простой и сложный. В его рисунках, я бы сказал, есть три слоя, которые меня и интересуют: сюжет самих поэм или текстов, его язык и сами рисунки. Бакстер - сумма составных, то, что получается в результате. Часто говорят, что Бакстер - юморист, но для меня он прежде всего поэт, поэт, который умеет смешить... На самом деле он воспроизводит, он изображает ваши сны и мечты. Казалось бы, всего-навсего... То, что в его работах заставляет вас смеяться, находится на заднем плане, даже вне поля зрения. Именно это и срабатывает в нашем сознании, когда мы разглядываем наугад взятый рисунок в книге Бакстера. Рисунок не вызывает СМЕХ немедленно. Нужно время на то, чтобы поразмыслить и привыкнуть. Зато эта пауза - удваивает смех. Дмитрий Савицкий: Не знаю, у меня Бакстер вызывает приступ смеха либо сразу, либо вообще не вызывает, так как часть его работ близка к поп-арту, а я давно уже перестал реагировать на сплющенные банки из-под кока-колы. Но шотландец, швыряющий в огонь пожара тарелку тофу, пытающийся его погасить, все же смешон. Как и укротитель львов, сидящий на стуле рядом с тумбой, на которой - лев. В руках у укротителя хлыст, но отсутствует голова. Подпись гласит: "Их отношения в 2003 году иногда портились..." И я знаю, почему мне близок Глен Бакстер: потому что я всю жизнь любил Даниила Хармса, а Бакстер - Хармс в графике... Ги Дебор называл себя писателем, стратегическим мыслителем и авантюристом. Он пытался быть, и в какой-то мере это ему удалось, новым Андре Бретоном. Он мечтал о бунте, о тотальной революции, об исчезновении работы как таковой, о новом образе жизни, который, по его словам, должен был бы быть лишь творчеством и постоянным праздником. Он осуществлял на практике свой главный принцип - он НЕ работал. Деньги добывала его подруга, сочиняя гороскопы... скаковых лошадей. ... У него был друг, меценат и издатель - Жерар Лебовичи, который не только издавал его книги, но и в специально купленном для этого парижском кинозале круглосуточно гонял его фильмы. 5 марта 84 года Жерар Лебовичи был убит четырьмя выстрелами в подземном паркинге на авеню Фош. Почему? До сих пор неизвестно... ... Десять лет спустя покончил с собой в деревне в Оверни и сам стратегический мыслитель, анархист и лидер движения "Ситуа-Ционизм" - Ги-Эрнест Дебор. Эту десятилетнюю дату исчезновения Дебора, а также переиздания его работ в издательстве "Алеа" и отмечают во Франции... Исследованию творчества Ги Дебора, и особенно его культовой книги 1958 года "Мемуары", посвятил свое эссе Борис Доннэ. Борис Доннэ: Главной моей целью было - выяснить, являются ли "Мемуары" Дебора всего-навсего провокацией, сборником, на страницах которого в беспорядке поселились цитаты, не нацеленные на то, чтобы дать читателю заряд эмоций... Или же это книга, написанная связано и согласовано, которая однако скрывает за этим видимым беспорядком свое истинное значение и открывается лишь читателю способному преодолеть сопротивление этой книги, сопротивление всем способам прочтения... Дмитрий Савицкий: "Мемуары" Ги Дебора, как и последующие книги, скажем, "Панегирик", выглядят как книги-объекты. Они состоят из непронумерованных страниц, на которых расположены короткие тексты, чаще всего подписи, фотографии и схемы. Обычно, по крайней мере, внешне, между изображением и цитатой (из Шекспира, Бодлера, Сервантеса, Макиавелли, Сунь Цзы, Гоголя) нет никакой связи. Или же связь - бледная, ассоциативная, как в случае фотографии в "Панегирике" полицейских возле баррикады на бульваре Сен-Мишель и цитаты из "Искусства Войны" Сунь Цзы - "Если вы находитесь на поле смерти, ищите возможность сражаться..." "Мемуары" открываются фразой из Шекспира "Вспомнить о тебе? Да, хотел бы.." Ниже изображение светотеней и фигур... Еще ниже надпись "Барбара вечером"... На самом деле сталкивание с виду случайных объектов и фраз может быть связано вместе лишь памятью или фантазией автора. В начале 60-х подобный подход мог показаться революционным. Гораздо труднее понять, почему до сих пор фигура Ги Дебора остается во Франции - культовой. Он вступил в 19 лет в группу поэтов авангардистов-леттристов, которые на послевоенном Сен-Жермене диктовали артистическую моду. Лидером движения был Изидор Изу. Именно в рамках движения леттристов Дебор снял в 52 году свой первый фильм "Вопли в защиту де Сада", состоявший в чередовании белого экрана в сопровождении закадрового голоса и черного экрана, без всяких комментариев. Перед просмотром Ги Дебор объявлял на сцене: "Фильма нет. Кино умерло. Фильма и не может быть". Гораздо важнее тот факт, что в 57 году Ги Дебор вошел в Интернационал Ситуа-Ционизма, и стал незамедлительно его идеологом. Интернационал предусматривал "интеллектуальный террор"; в список из пятисот сорока главных "мишеней террора" входили, цитирую, "жалкий нацист Хайдеггер" и "неслыханный" Сартр. Из всех творений Дебора мне по душе лишь одна его телеграмма. Он был серым кардиналом студенческого мая 68 года и почти все лозунги на стенах города, в первую очередь "Jamais travailler", "Никогда не работать", вышли из-под его пера. 17 мая 68 года Комитет Сорбонны, то бишь Дебор с друзьями, отправили телеграмму коммунистической партии СССР. Вот ее текст: "Тряситесь от страха бюрократы. Точка. Международный рабочий совет скоро сотрет вас в порошок. Точка. Человечество не сможет быть счастливым, пока последний бюрократ не будет повешен на кишках капиталистов. Точка. Да здравствует борьба кронштадских матросов и махновщина - против Троцкого и Ленина. Точка. Да здравствует восстание 56 года городского совета Будапешта. Точка. Долой государство. Точка". Иван Толстой: Песня недели. Победителем проходившего недавно в Лос-Анжелесе конкурса "Латинский Грэмми" стал испанский автор и исполнитель Алехандро Санс. Его представит наш мадридский корреспондент Виктор Черецкий. Виктор Черецкий: Алехандро Санс взял премии в самых престижных номинациях: "Альбом года", "Запись года", "Песня года", а также "Лучший поп-исполнитель среди мужчин" и "Лучшая запись звука". Речь идет об альбоме 35-летнего испанского певца под названием "No es lo mismo" - "Это не одно и то же". За год продано более двух миллионов копий этого альбома, записанного в Майами. В своей последней работе Алехандро Санс сделал ставку на новое звучание со смешением различных музыкальных культур, включая новые элементы фламенко, хип-хопа и звуков Кубы. Многие воспринимают его песню "No es lo mismo" как протест против жизненной рутины. "Бороться или мириться с обстоятельствами - это не одно и то же. У меня есть рецепт от всех разочарований" - поет Алехандро Санс. Родители подарили Алехандру гитару, когда мальчику исполнилось семь лет. Ну, а прославился певец в 91 году после записи своего первого альбома "Viviendo deprisa". Этот альбом открыл одну из самых замечательных звезд в испанской поп-музыке. Настоящую легенду. Иван Толстой: Записки русского путешественника. Уэльсские впечатления Кирилла Кобрина. Кирилл Кобрин: Десять лет тому назад, в ноябре 1994 года, я, по приглашению Британской Академии, совершил поездку в Уэльс, средневековой историей которого занимался и занимаюсь. В Уэльсе я провел месяц, работая в библиотеках, посещая семинары, читая лекции, гуляя. Именно - гуляя. Нет лучшей страны для прогулок, прежде всего - для прогулок историка-медиевиста, чем Уэльс. Оттого мои путевые заметки, - которые я перебираю сейчас у микрофона, - это заметки, в основном, о ландшафтах и замках, иными словами - о Природе и Культуре. Я убежден, что именно в Уэльсе эта пара находится в идеальной гармонии, из чего можно сделать несложный вывод, что именно здесь находится Рай. По крайней мере, для меня. Я представлю слушателям некоторые из моих валлийских заметок десятилетней давности, которые, следуя неуклонной привычке историка, расположил в хронологическом порядке - с того самого дня, когда я на огромном междугороднем автобусе "Хитроу - Свонси" ворвался в Уэльс, или как его называли древние - в Камбрию. Ландшафт юго-западной Англии уныл, однообразен, но (тем самым) романтичен и контекстуален Диккенсу и Агате Кристи. Трогательные овечки с выкрашенными задницами. Серое небо, так талантливо ретушированное, что кажется объемным, кажется небом. Сельские коттеджи, похожие на располневшие зенитные установки. Подъезжаем к Уэльсу - начинаются холмы, начинаются городки. В Южном Уэльсе Господь досыта наигрался в городки. Самым очаровательным показался Чепстоу - автобус огромным аквариумом плыл по неприлично узким улочкам, как вдруг мелованные тюдоровские домишки сменились серым средневековьем замковых стен, слева прямой башенный угол сделал аккуратный разрез синих сумерек, а чуть дальше ладья бенедиктинского монастыря пригрозила шахом нашему отважному шоферюге, но он, дважды в день разыгрывающий эту партию, свернул влево и укрылся в двадцатом веке на неоновой автостанции. Разменяв пассажиров, он хитрыми ходами пробрался через предместье и прочь, прочь по автостраде. "Go West!" - мурлыкала билетерша, собирая подносики и стаканчики. Прочие городки длинными своими двухэтажными домиками почему-то вызывали во мне (параллельно с накоплением усталости) мысли о "подкупе буржуазией верхушки рабочего класса" в конце XIX века - что-то из учебника по второй части новой истории. Эти домики к концу автобусного путешествия стали раздражать меня как раздражают одинаковые смуглые девчонки-милашки, с челкой "цвета вороньего крыла", если их много. Ух, как тогда захочешь блондинок! Пусть даже крашеных "метелок" из пролетарских пригородов ... Ну и ахинею я пишу. Объятые библейской тьмой подъехали к Свонси. Заправочные станции отметили последние мили пути. Автобусный причал, скудно освещенный, напоминал сцену из беккетовского театрального кошмара. Скудость реквизита этой сцены: бетонная плита снизу, бетонная плита сверху, четырехугольная бетонная колонна, тусклый фонарь в верхнем правом углу. Озверевший от четырех часов no smoking, я даже не стал выглядывать встречающего. На первую мою затяжку отозвался хлопок автомобильной дверцы во мраке. Сквозь дым от второй я увидел вплывание человека в пятно жидкого света. Человек сказал: "Hello! Are you ...?" На третий день пребывания в университетском колледже Свонси, умаявшись беседами на басурманском, я отправился проветриться, перешел на ту сторону Ойстермут Роуд; так, бесцельно. Спустился к воде, полюбовался цепочками следов на песке, поднялся и вдруг побрел на запад, где, по утверждению карты, располагается Ойстермутский Замок. Думал с кондачка глянуть на эти развалины, раз их все тут так любят. Но разговор с очкастой велосипедисткой остановил меня. До развалин оказалось мили две. Тогда я вновь пересек дорогу и повернул назад, но не вот шел, чтобы идти, а паб искал, или пивка на вынос. Заглянул было в лавку при бензоколонке, но тамошняя продавщица, услыхав про пиво, закудахтала испуганно: "Sorry! Sorry!" и направила меня куда-то за угол, где, казалось ей, есть паб. Паба за углом не было. Я побрел домой, но подвернувшийся студентик навел-таки меня на винный магазин, до которого, впрочем, оказалось полчаса ходьбы. В милой пустой лавке "Виктория Вайн" я затарился "Гиннесом", "Риохой" и розовым анжуйским. Любопытно, что вторично дорогу мне указывал длинноволосый тип шотландской наружности, который, узнав, куда мне надо, оживился и щелкнул по своему пакету: мол, я оттудова гребу. В пакете звякнуло. Выйдя из винного рая, я очутился в библейской тьме. Никак не мог вспомнить, откуда пришел и куда идти. Потерялся, хрестоматийно потерялся в чужом городе, в пять вечера, под противненьким ноябрьским дождем. Я уцепился за какого-то невероятно шамкающего старикана и попросил указать путь. Речей его я не понял, но уловил общее направление и последовал указанию дрожащего перста. И добрался! Увидев огни родного кампуса, чуть было не расплакался от умиления. Home, sweet home ... Пятый день жизни в Свонси пришелся на субботу. Его я посвятил разного рода путешествиям. Утром пошел в тот самый Ойстермут, до которого оказалось лишь 45 минут ходьбы. Вот тебе и 2,5 мили! Не стоит верить очкастым велосипедисткам. Cильнющий ветер чуть с ног не сбивал, но это не помешало насладиться видом пустынного побережья и осмотреть замок. Т.к. ойстермутские руины - первые валлийские, "пощупанные" мною, опишу их подробнее. Замок имеет форму буквы "Г"; две башни расположены на загибе и одна - у основания. Он стоит на холме и наиболее сильной стороной (там, где угол и две башни) повернут к горам, к северу и северо-востоку. Менее сильная его сторона и ворота смотрят на юг и юго-запад: на Бристольский залив. Замок сложен из мощных серых камней, достаточно ровно обтесанных. Табличка у ворот гласит: "После того, как валлийцы сожгли ранние деревянные норманнские замки в этих местах, семья Браозов, известная своей агрессивностью и предприимчивостью, перестроила эту крепость в начале XIII в. После завоевания Уэльса Эдуард I провел здесь два дня в 1284 г. В частичном разрушении замка повинен Кромвель, однако, в годы Гражданской войны замки не играли заметной стратегической роли. Каменные ступеньки ведут в помещение стражи ...", но далее читать не интересно, т.к. меня лично каменные ступеньки не ведут никуда: замок почему-то закрыт для экскурсий. Я обошел его снаружи, несколько раз, потрогал баснословно древние камни и, невзирая на дождик, покурил на очаровательной красной скамеечке у входа. В память о норманнах - "голуазину". Но сколько сдержанного монархизма в упреке: "в частичном разрушении замка повинен Кромвель ..."! Иван Толстой: Этим летом в Европе отмечались две даты, связанные со второй мировой войной. 60-летие освобождение Парижа и также 60-летие покушение на Гитлера под руководством графа Штауфенберга. Впечатления петербургского искусствоведа Юлии Кантор. Юлия Кантор: Видеоряд ящиков витрин на парапетах в этом году явно политизирован. Книги по истории второй мировой войны весьма неожиданно смотрятся среди литературы о Наполеоне, среди романов Гюго и Дюма. "История гестапо" рядом с "Отверженными", монография "Волонтеры для Освенцима" соседствует с "Воспоминаниями об Эдит Пиаф". Везде, на самых видных местах, копии и даже оригиналы листовок французского сопротивления. Старые журналы "Пари Матч" и "Иллюстрасьон", обычно открытые на гламурных фото, нынче привлекают внимание портретами Гитлера, Муссолини и Франко. "Это пользуется спросом, - охотно объясняет мне продавец". И потом объясняет, что все это дает возможность нам самим показать, что и мы отмечаем праздник, мы помним нашу историю, мы - французы. В подавляющем большинстве стопки старых журналов открывают номера за 1938, 39 и 40 годы. Любопытно, что, затем, в этой хронологии наступает перерыв до 1944 года. 44-пик - французского сопротивления, предшествующий освобождению Парижа. Париж празднует 60-летие освобождения. Огромные фотографии, главный герой которых Шарль де Голль, развешены по всему городу. Де Голль на баррикадах, де Голль с руководителями сопротивления, де Голль у Нотр Дам де Пари. И, конечно, подробно об этом героико-романтическом периоде французской истории и рассказывается в Музее Армии, где недавно открылась огромная экспозиция о второй мировой войне, о ее героях, антигероях и жертвах. По нескольким французским телеканалам летом показывают немецкий фильм о покушении на Гитлера. Шел этот фильм и в Австрии. Для Австрии, родины Гитлера, тема покушения на тирана важна и болезненна, как и для Германии. Или даже больше. Музей военной истории страны в Вене сделал выставку "Смерть тирании" к 60-летию покушения на фюрера. Огромные банеры, рекламирующие ее, с портретом фюрера на красно-коричневом фоне можно увидеть по всей Вене. Главный герой экспозиции, конечно, полковник Клаус фон Штауфенберг. Клаус Штауфенберг - одна из ключевых фигур антигитлеровского заговора генералов 1944 года. Полковник, начальник штаба резервной армии Вермахта. Герой боев в Северной Африке, где он потерял глаз, руку и искалечил ногу. 20 июля 1944 года Штауфенберг пронес на совещание, в котором участвовал Гитлер, портфель со взрывным устройством. Предполагалось, что после гибели Гитлера вступит в действие план Валькирия, который предусматривал создание военного правительства, нейтрализацию СС, Гестапо и СД и, затем, серию шагов по выходу Германии из войны. Для того чтобы сохранить армию, избегнуть военного краха и не допустить большевиков на территорию страны. Взрыв состоялся. Штауфенберг, уверенный, что фюрер мертв, отправился в Берлин. Однако выяснилось, что Гитлер остался жив. Штауфенберг был арестован и в тот же вечер расстрелян. Выставка, рассказывающая об этом, при всей внешней пафосности, весьма формализована. Вы можете полистать несколько ксерокопий австрийской версии нацистской газеты "Фолькеше Беобахтер" 44 года, посвященных покушению, можете посмотреть фрагменты выпусков "Ди Дейче Вохеншау" - немецкого хроникального обозрения. Фотографии места покушения и его же макет. Здесь фотографии Штауфенберга и офицеров его единомышленников. И все. То есть, немногим больше чем то, что можно найти в любой популярной книге по истории покушения и даже в учебнике истории. Штауфенберг предстает едва ли не как святой великомученик. Полковник Вермахта, немецкий дворянин, Клаус фон Штауфенберг был, действительно, мужественным человеком, понявшим, что нужно спасать Германию от Гитлера и, как он считал, от большевиков. Неясно, был ли он даже антифашистом. Гуманистом не был точно. На выставке ни слова, и ни документа о внутренних распрях заговора генералов. Об их планах на будущее Германии после покушения, окажись оно удачным. А планы весьма интересны. Например, в этих планах четко прописано: концлагеря следует занять новой охраной, освобождение предпринимать только в тех случаях, когда арест был совершен с нарушением норм права. Позаботиться о том, чтобы все военнопленные и иностранные рабочие оставались на местах и продолжали работать. Охрану советских военнопленных следует значительно усилить. Отдадим должное храбрости Штауфенберга и его единомышленников. За попытку уничтожить Гитлера они заплатили жизнями. Но идеализировать, как это сделано на выставке, не стоит. У высших офицеров и элиту, допущенных к Гитлеру, а значит имевших реальную возможность его устранения, были собственные взгляды на войну с Россией. Усилить армию Власова, втравить СССР в гражданскую войну, а потом уйти с восточного фронта. Таковы были планы. В замечательном фильме Михаила Ромма "Обыкновенный фашизм" есть понятие "другая Германия". Так в нем названы немцы, которые в нацистской Германии выступали против режима. О другой Германии и о такой же другой, сопротивлявшейся нацизму Австрии, на выставке в венском музее нет ничего. 60 лет спустя, оказалось, что мир, считающий себя цивилизованным, склонен рассматривать свою же историю, листая страницы старых глянцевых журналов. Видеть тех ее фигурантов, кто имел возможность стать узнанными историей. Это правда о войне и сопротивлении. Но не вся правда. Иван Толстой: Музыкальная дата в европейском календаре. У микрофона Марьяна Арзуманова. Марьяна Арзуманова: Владимиру Спивакову в воскресенье исполняется 60. Блестящий скрипач, дирижер, успешный организатор, один из самых щедрых европейских музыкантов-благотворителей. Спиваковская легкость заразительна, поведение артистично и остроумно, игра виртуозна, светскость элегантна. Вероятно, оттого и классика на его концертах так популярна - залы полны. Его язык доступен, хоть и говорит он о самом значительном. И еще об одном таланте юбиляра. Он наделен даром открывать другие таланты и покровительствовать. Вспомним, Кисину было 11 лет, когда Спиваков впервые преподнес ему в качестве подарка рояль. А вслед за Кисиным многие молодые ребята получали инструменты. Может быть, это такая благодарность за дирижерскую палочку, которую Спиваков получил из рук Леонарда Бернстайна. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
