Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Театральный выпуск "Поверх барьеров"Московский хорВедущая Марина Тимашева
Марина Тимашева: Фестиваль "Золотая маска" в Петербурге открылся спектаклем Малого драматического театра, Театра Европы, по пьесе Людмилы Петрушевской "Московский хор". Он был представлен на национальную театральную премию в четырех номинациях: "Лучший спектакль большой формы", "Лучшая режиссура" (Игорь Коняев), "Лучшая женская роль" (Лика - Татьяна Щуко) и (Алексей Порай-Кошиц) "Лучшая работа художника". Из четырех возможных премий "Московскому хору" достались две - за лучший спектакль и лучшую женскую роль. В стране вообще осталось полтора режиссера, умеющих владеть большой сценой и большим зрительным залом. В их числе оказался и автор "Московского хора" Игорь Коняев. В мастерстве сценографа Алексея Порай-Кошица никто и не сомневался, благо он оформил почти все последние спектакли Малого драматического театра. Порай-Кошиц не только замечательный художник, но еще и конструктор. Его декорации к "Чевенгуру" или Платонову с заполненными водой рвами и бассейнами требовали недюжинных технических знаний. В "Московском хоре" спецэффектов нет. Есть масса нагроможденных в центре сцены предметов: фортепиано, линялая ковровая дорожка на лестнице, умывальник с вечно текущим краном, развешанное на прищепках белье, ржавая и словно зависшая в воздухе батарея, разномастные шкафы и серванты - футуристическая композиция, хотя действие пьесы происходит в 1957 году. Впрочем, исторически достоверным подбор предметов не назовешь. Алексей Порай-Кошиц подтверждает: Алексей Порай-Кошиц: Мы не ставили задачу - именно точно 1957 год, а весь срез, всю эпоху, и даже и сегодняшнее, и то, что было. Вот там, скажем, стоит приемник, который был раньше гораздо, с зеленым глазком. То есть все подбиралось, именно чтобы это был весь срез последних 70 лет. Марина Тимашева: Все предметы быта в "Московском хоре" образуют многоярусную конструкцию. С одной стороны, комнаты тесные, места мало, ночуют втроем на одной кровати, то есть распорядились пространством функционально. С другой - все это напоминает нары в зоне или казарму - обиталища временные и неуютные. Ходить по такой квартире трудновато - легко лазить. Встаете на стол, забираетесь на стоящую сверху кровать, с нее - на третий этаж конструкции, туда, где шкаф с одеждой и широкая выдвижная полка шкафа, она может служить по совместительству детской постелькой. Так и перемещаются по своему жилищу почти все обитатели дома, вне зависимости от возраста и веса. Делают они это с потрясающей легкостью и своеобразной грацией, странноватой для теток в ватниках и длинных, неопределенного цвета трусах. Впрочем, тем, что помоложе, в легких летних платьях в цветочек, замшевых туфельках и в "шляпках-менингитках", лазать вверх-вниз тоже несладко. Сразу видно людей, привыкших складывать тела в акробатические пирамиды. Добавьте запах папирос "Беломор" и жареной картошки. И еще - все мыслимые говоры, от северных до южных, в зависимости от тех мест, откуда люди прибыли. Образ спектакля ясен, целен и соответствует атмосфере времени. Всякое место этой декорации обживается персонажами спектакля сразу. Поначалу хористами из самодеятельности, затем обитателями не то чтобы нехорошей - обычной квартиры. Отрывок из спектакля: - Мы будем петь на Московском международном фестивале. Хотя, если, конечно, будем петь, как сейчас, этого не состоится. - Тенора все время съезжают на "соль". - Будет решаться вопрос с тенорами. Может, будем приглашать со стороны. Костюмы нам шьют из синей шерсти. Белые крепдешиновые блузки. - Учите нас. - Надо протранспонировать на два тона ниже, они "ля" не берут. - Если теноров у нас мало, они у нас на вес золота, то с альтами еще хуже - альтов у нас в два раза больше, чем нужно. - Вторых альтов сажаем в тенора. Марина Тимашева: В шутке про перевод вторых альтов в теноры есть только доля шутки. Известно, что Никита Хрущев считал штаты оркестров раздутыми, требовал оставить в музыкальных коллективах одни первые скрипки, а вторые сократить. Что до хора, то он действительно готовится "нести привет народам мира", то есть выступать на фестивале 1958 года. Что за привет этот хор может принести и нужен ли таковой народам мира? Об этом - спектакль, в котором солирует приглашенная из Театра на Литейном актриса Татьяна Щуко. Ее Лика появляется на сцене в длинной белой комбинации, маленькая, старенькая, прозрачно-худая, с аристократической внешностью, невозможно яркими голубыми глазами и милейшими ямочками на щеках. Видимо, она очень хорошо помнит, что голод не тетка, а потому вечным укором родственникам подъедает из обшарпанной эмалированной кружки остатки горелой каши. Лика: Каша стоит с субботы, и никто не съел, не выбросил, не позаботился. Нет, ты нарочно устроила этот бедлам, чтобы так встретить мою сестру. Эра: Еще полчаса до прихода поезда, а им еще добираться. Обед готов, так что успеется. Лика: Мне не в чем даже выйти встретить свою сестру. Давай-ка мне вот эти тряпки, я хоть себе сварганю пальто. Эра: Я в прошлый раз покупала вам пальто. Лика: А где? Эра: А зеленое? Лика: Оно мне было узко. Эра: Вот, купишь пальто, а потом его продавать. Купить-то купишь, а продать-то не продашь. Лика: Оно мне было узко, это пальто, все это поняли. Марина Тимашева: Узким пальто Лике быть не может по определению, настолько она худа. И все же она принимается примерять отбитые ею у невестки детские вязаные жилеточки: одну - тюрбаном на голову, две другие пошли на рукава. Она постоянно жалуется, что ей нечего одеть, а для доказательства бродит по сцене с палочкой в военной шинели сына и в его же ботинках. Помимо отсутствия одежды, у Лики есть второй излюбленный упрек: она слепнет, и некому сходить с ней к врачу. Как и в случае с одеждой, невозможно определить, проявление ли это старческого маразма или банальное притворство. Лика: А в каких ботинках я пойду? Я хожу в ботинках Саши в бытность его старшим лейтенантом. Им каждый год новые выдают, но это неважно. Я привыкла к свободе. Теперь уж не знаю, какой у меня размер. У Сашки 45-ый. Марина Тимашева: В спектакль вмешивается весьма любимая мировой литературой коллизия: зряч слепой, зрячие слепы. Двигаясь от царя Эдипа, мы приходим к относительно недавней работе Малого драматического театра "Молли Суини". Слепой героине ирландской пьесы дано внутреннее зрение, а потому видит она яснее прочих. В программке же к "Чевенгуру" того же Льва Додина находим репродукцию брейгелевской притчи о слепых и текст Евангелия от Луки. Может ли слепой водить слепого? Не оба ли они упадут в яму? В спектакле Игоря Коняева плохо видит только Лика, но именно благодаря ей, все еще живому корню, прогнившее семейное древо не падает. Родственники скандалят все время. Сначала выясняют отношения бабушка и невестка, затем невестка и внучка. Невестка Эра (Татьяна Рассказова) - настоящая немка, рослая и мощная, как старый комод, с потешной, но очень аккуратной прической, в костюме, который ей мал и застиран до неприличия, но все же чист и опрятен. Она похожа на грозную "училку", или вообще на фельдфебеля, и уморительно смешна. Ее дочь (Екатерина Решетникова), белокурая, прекрасно сложенная Лорелея, криклива и требовательна, как мать. Уступать в этом доме вообще не принято, агрессия - норма жизни. Эра: Пока я тебя кормлю, даю тебе тарелку супа, а ты палец о палец не ударяешь, да еще свои учебники раздаешь, чтобы самой не заниматься. Лорелея: Меня кормит мой папа. Эра: Твоя бабушка очень хорошо научила тебя, как нужно разговаривать с собственной матерью. Кормлю тебя я. А папа твой в командировке два раза по три месяца. Похоже, что ему плевать на тебя. Лорелея: Это не на меня ему наплевать, а на тебя. Лика: Девочка, ты не должна с ней так. Марина Тимашева: Скандал между одними родственниками плавно переходит в скандал между другими. Крики и истерики громоздятся друг на друга, как мебель. Все нападают на всех, все жалуются на всех, и на тех, которые остались за пределами семьи. И в их жалобах прослушивается странное какое-то хвастовство, вот будто человек тем лучше, чем больше его обидели. Особенно усердствует сестра Лики - Нета, и ее дочь Люба, 15 лет прожившие в эвакуации. Нета: Невозможность постоянно устроиться на работу. Я работала грузчиком. От близких и любимых ни строчки. Все нас боялись, все. Мы прокаженные, это неизлечимо. И ни рубля. Мы и не арестованные, но и не люди. Марина Тимашева: Нета и Люба - особая парочка. Старшая в исполнении Ирины Демич огроменная баба, только что не в кирзовых сапогах, коротко, по-мужицки стриженая, с помятым то ли от болезни, то ли от пьянства лицом. Младшая, ее играет Нина Семенова, из породы "до старости щенок", с гладко зализанными под обруч волосами, в не снимаемом ватнике и с несгибаемым характером, сухая и трескучая фанатичка. Лика приютила их из любви и милости, а дальше едва не получилось сказки про то, "как была у зайца избушка лубяная, а у лисы ледяная", - со всеми вытекающими из сказки последствиями. Марина Тимашева: Вот так только однажды в этом доме радовались и танцевали, а дальше пошли привычные коммунальные склоки. Причем Нета и Люба убеждены в своей правоте и благородстве намерений, они вроде взялись защитить Лику от ее же семьи. Нета: Семья падших людей. Машка маленькая - и то мне языка показывала. Им нет дела до их же матери. Очки не заказывают, не купят ничего. Родную тетку вытурили. Марина Тимашева: Благими намерениями вымощена дорога в ад - тема эта очень существенная для Малого драматического театра. В "Чевенгуре" люди рвутся ввысь, а попадают внутрь грязной ямы. Лика тоже говорит про яму и про добровольное участие в рытье котлована. Лика: Да нет, бросьте, пожалуйста. Человека ведь никогда не исправишь словом. Ну, как хочешь, угрожай, издевайся - все равно на добровольных началах роет себе яму. Марина Тимашева: Правда - не в заботе о человечестве, а в защите интересов своей семьи. Кажется, что так думает и Людмила Петрушевская. Во всяком случае, единственный симпатичный голос в хоре принадлежит его старейшине, его несущей опоре - Лике. Эта Лика говорит вещи страшно старомодные, европейские феминистки такой мудрости вообще не снесли бы, но для патриархальной российской семьи самое оно. Нета: Над этим домом витает тревога. Лика: Господи, в каждой семье свои заморочки. Просто вы приехали, вам виднее, а мы тут как рыбы в воде. Первый раз после войны Сашу отправили в командировку в Североморск. Тоже им кто-то увлекся. Ты слушай, Сашенька, слушай. Эрочка поехала, было примирение, Эрочка родила Сереженьку, ему уже 7 лет. Потом была Лиепая. Эрочка поехала, примирились, Эрочка родила Машеньку, ей уже 5 лет. Так что надо только решиться и родить. Марина Тимашева: Арсенал немудреных Ликиных хитростей огромен. Восхитительно кокетничает она с отцом незаконного ребенка внучки Олечки. На все готова, лишь бы тот остался в семье. Порой прикидывается, что вовсе выжила из ума, не слышит, не понимает и вообще заговаривается. На самом деле она не слышит, не видит и не понимает того, чего не хочет слышать, видеть и понимать, и всех пробует примирить. И пользуется известным каждой матери приемом - отвлекать внимание плачущего, орущего ребенка: ах, вон там птичка летит. Отвлекает она, правда, вполне сформировавшихся взрослых и любой их поступок оправдывает. Лика: Она боролась за жизнь и всюду скрывала насчет врагов народа, родственников. Дочь свою хотела прокормить. А когда ее вызвали к майору Дееву, она же брякнула, что они психически невменяемые. Она не знала, что им ничего не требуется, а хотела защитить их, как в 1938 году. Марина Тимашева: Лика, по сути, похожа на опытную сиделку в сумасшедшем доме. Не станешь же спорить с невменяемыми пациентами. И вот тут начинается то, с чем в этом спектакле лично мне согласиться трудно, - мировоззренчески прийти к представлению о мире как о сумасшедшем доме. Но судить художника следует по законам, им самим над собой поставленным. А законы в Малом драматическом театре умеют не нарушать. Иное отношение к жизни нельзя вменить в вину другому человеку. Но есть и профессиональное недоумение. Очень хорошие артисты Малого драматического театра вынуждены играть не характеры, а в лучшем случае типажи, в худшем - карикатуры, работать на уровне или довольно грубого фарса, или очень крикливой мелодрамы, в любом случае гротеска. Временами из него, не говоря, конечно, о Татьяне Щуко, к подлинному психологизму прорывают Татьяна Рассказова (Эра) и дирижер хора (Адриан Ростовский), но только они и только временами. Зритель может домыслить историю о том, как укатали Сивку крутые горки, о том, какими были все эти чада и домочадцы когда-то, и что с ними стряслось. Легко догадаться, что хоть Эра и скандалит поочередно то с Ликой, то с Олей, то с мужем, но по-настоящему любит их и ради них идет на постоянные жертвы. Любой человек может поставить себя на место мужа, разрывающегося между двумя семьями: жены, которая обречена все это терпеть, и беременной подруги с далекой станции Березай, которая просто боится, что ее бросят. - Ты требуй у них развод. - Ну ладно, ладно. - Развод, ты слышишь? - Ну ладно, не будем спешить. - Ты любишь меняй? - Ай? - Ты любишь меняй? - Да, я согласен. - Я целую тебяй. - То же самое. Марина Тимашева: Проблема в том, что зритель готов не только смеяться или ужасаться, но и сострадать, отождествляя себя с действующими лицами. И вот тут чаяния аудитории не сбудутся. Игорь Коняев избирает позицию наблюдателя, он за персонажами следит, как опытный врач наблюдает пациента, без лишних эмоций. Странно только, что сама конструкция спектакля навязывает иное отношение, желание расслышать в хоре человеческие голоса и поверить: всем предначертано было петь прекрасную музыку, а не строчить доносы. Нета: За правду сжигали на кострах. Люба, пиши. "Секретарю Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза. Дорогой Никита Сергеевич, прекратите трагический театр Гауптмана. Двух больных людей выгнали на улицу, где в квартире смрад и зловоние". Марина Тимашева: Режиссер перемежает Моцартом и Перголези коммунальные склоки и завершает спектакль не письмом Неты и Любы на имя Хрущева, пародийным по отношению к финальному монологу чеховских "Трех сестер" и еще отсылающим к гоголевским "Запискам сумасшедшего", а Бахом. Выходит, будто режиссеру людей не жаль, а признаться в этом он не решается. То есть люди у него становятся людьми, только когда они поют Моцарта, Баха и Перголези, а в жизни нежная и добрая часть их души никак не проявляется. Хотя у загадки может быть простое решение: часть спектакля сделана Игорем Коняевым, а часть - Львом Додиным. Ко Льву Додину я обращаю вопрос. Героиня Татьяны Щуко явно выпадает из общего хора. Так ли это задумывалось? Лев Додин: Ну, так написано Петрушевской. Это как бы концерт для одного голоса с оркестром. В ней сосредоточилось то человеческое, коммунистическое, странно окрасилось, а иногда абсурдные краски приобрело, но сохранилось все лучшее. Марина Тимашева: Лев Абрамович, в пьесе говорится: "Все люди делают зло. Это так было задумано". Еще там приводится цитата из газеты: "Человек должен подчинять себе природу". Вот каково ваше собственное отношение к проблеме, обозначенной в спектакле: гадка ли природа человека или ее извращают обстоятельства? Лев Додин: Я думаю, что все-таки все определяет природа. И обстоятельства тоже определяют природу человека. Может быть, природу неких людей, природу других людей определили обстоятельства, и дальше диктует уже природа этих людей. Я думаю, что наши ссылки на обстоятельства всегда попытка оправдания. Не общество делает человека все-таки, а человек делает общество, люди делают. Марина Тимашева: В моем сознании "Московский хор" связан с чеховскими постановками и "Чевенгуром" Платонова в вашем театре. Так ли это? Лев Додин: Звучат чеховские мотивы в Петрушевской, звучит ее боль по несостоявшейся жизни, по состоявшейся "всегда не так". Звучит вполне чеховский юмор, чуточку грустный, чуточку абсурдный, всегда человечный. Более сложные связи с Платоновым, но они есть, потому что жизнь перевернута с ног на голову, что-то упразднили, якобы, и вроде бы упразднено человеческое, но на самом деле оно пробивается, как трава сквозь асфальт, и заливает собой на самом деле все, потому что ничего с человеческим не поделаешь. Марина Тимашева: Этот очень хорошо сделанный спектакль все же оставил у меня какое-то очень странное послевкусие. Я попробую высказать то, что мне кажется важным. В те годы, когда пьеса была написана, "Московский хор" воспринимался не только сильным художественным высказыванием, но и гражданским, мужественным поступком. Шли годы, любителей свести счеты с советской властью становилось все больше и больше. Выяснилось, что пострадали от нее все до единого лауреаты Сталинских и Ленинских премий. Стало казаться, что, доживи Брежнев до нашего времени, он бы первым рассказал, какие муки претерпел на посту генсека. От всего этого интеллигентного человека стало коробить. Однажды, словно невзначай, на эту тему высказался Петр Фоменко. Рассказывал он о деталях постановки "Мистерии Буфф" в Ленинграде и, словно оправдываясь за одну из этих деталей, произнес: "Тогда это не было пошло, потому что было опасно для жизни". В 2003 году злая карикатура на двух обезумевших теток, 15 лет мыкавшихся в эвакуации, кажется пошлой. Сама пьеса Петрушевской предоставляет возможности иного сценического прочтения. Жаль, что режиссер не расслышал этой мелодии, а может быть, ее не расслышала я. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
