Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[Архив]
Поверх барьеровОт Цвейтера до Кафки: Немецкие писатели ЧехииАвтор Нелли Павласкова Нелли Павласкова: Немецкая литература в Чехии. Эти слова сопровождаются чувством чего-то навсегда утраченного. Чешско-немецко-еврейский мир, в котором возникала эта литература, исчез лет 60 тому назад, причем дважды - сначала в 1938 году, в год мюнхенского предательства, а вторично и окончательно - в 1945 году. Поэтому читать немецких писателей Чехии невозможно без чувства горькой утраты: исчезли не только реалии мира прошлого, но потерялись и новые духовные плоды от плодотворной встречи трех народов. Немецкая литература существовала в Чехии параллельно с чешской на протяжении шести столетий. Самым старшим немецким писателем считается поэт Райнмар фон Цвейтер, живший в середине 13 века, а самыми известными - Франц Кафка, Райнер Мария Рильке и Франц Верфель. В 90-е годы 19 века в Праге возникло немецкое Общество художников, которое посещали молодые литераторы с датой рождения около 1870 года: поэт Рильке, прозаики Пауль Леппин, Густав Мейринк и другие представители пражской неоромантической школы. Парадоксально то, что Мейринк, больше всех других литераторов прославивший Прагу своими мистическими романами, - "Голем", "Белый доминиканец", "Ангел Западного окна", - в действительности Прагу не любил, чешского языка не знал, а чешские темы его интересовали исключительно как мистические и оккультистские. Он писал: Диктор: Многие годы моим самым страстным желанием было навсегда повернуться к Праге спиной, но она держала меня, как в тюремных стенах. Жить снова в Праге я хотел бы только в воспоминаниях, в действительности же - ни часа. Ночью мне часто грезится Прага, ее демоническое, необычное волшебство, но, просыпаясь, я чувствую себя избавленным от ночного кошмара. Нелли Павласкова: Ныне нельзя не видеть, что пражские немецкие писатели обитали на рубеже веков в немецком гетто, хотя город жил оживленной литературной и культурной жизнью. Чехи и немцы поддерживали между собой культурные связи, но до любви было далеко. О немецком взгляде на чешское население Праги того времени позже Франц Верфель написал: Диктор: Славян презирали, они мечтали об отторжении, в их сердцах дремали опаснейшие противоречия рабского мышления: размягченность и обидчивость, жажда крови. Жить среди них - как в эмиграции. Если человек был привязан к славянской стране и жил вдали от обоих центров дуалистической монархии, он казался себе древним римлянином в провинции варваров. Нелли Павласкова: Этот мир ярко описал выросший в Чехии Роберт Музиль в романе "Человек без свойств". Демоническую мистику Праги, мир ее переплетенных лабиринтов, скрывающих тайны, изобразил и Лео Перутц - его романы балансируют на грани рациональных детективов и иррациональных историй, где преступления совершают сверхъестественные силы. Новая эра в жизни пражских немецких писателей - это десятые-двадцатые годы прошлого века. Она связана с кафе Арко (между прочим, открытого и поныне) и с ее литературными завсегдатаями, называвшими себя арконавтами. С этой эрой связано появление нового немецко-пишущего поколения; в его лице пражская немецкая литература достигла своих вершин. Главная заслуга в создании Пражского круга (так назывался этот кружок литераторов) принадлежит публицисту, писателю и музыковеду Максу Броду, открывшему чехам Леоша Яначека и Ярослава Гашека с его Швейком. В Пражский круг входила группа писателей, которых Брод знал с юных лет - это, прежде всего, был его ближайший друг Франц Кафка, философ и теоретик сионизма Феликс Велтш, слепой прозаик Оскар Баум, ну и, конечно, Франц Верфель, Вилли Гаас, Иоганнес Урзидилл, к которому мы еще вернемся в нашей передаче. Духовно близкими Кругу считались Рильке и Густав Мейринк. Ближе всех к чехам и к чешской жизни стояли Кафка, отлично знавший чешский язык, и Брод, который был настолько сильным чешским патриотом, что отказывался покинуть Чехию в минуту смертельной опасности. Он покинул страну в день гитлеровской оккупации, уехав последним поездом с чемоданом неопубликованных рукописей Кафки в руке. В середине 60-х годов прошлого века от всего Пражского Круга остался в живых только Иоганнес Урзидилл - последний немецкий писатель Чехии и Моравии, один из самых молодых арконавтов. Он сам себя называл последним немецкоговорящим чешским патриотом. Войну он прожил в США, в 45 году на родину не вернулся, жил в Нью-Йорке, работал редактором немецкого вещания Голоса Америки, писал рассказы и романы, в которых мыслями возвращался к родной Праге. Названия этих произведений говорят сами за себя: "Потерянная возлюбленная", "Там идет Кафка", "О моем пражском папе и о моем нью-йоркском ремесле", "Гете в Чехии", "Пражский триптих". Он писал: Диктор: Тогда в городе Голема жило примечательно много немецких авторов. Были здесь и кудрявые романтики, и растрепанные реалисты, родившиеся в середине19 века, эпигоны куда-то уехавшего Рильке, в стихах которого слышатся песни чешского народа. И, кроме нескольких одиночек, здесь был Круг, заседающий в кафе Арко, где Брод защищал превосходство эпоса над тем, что есть формальное, открывал новых поэтов и прославлял город, в котором велись страстные дебаты о / благородной и неблагородной беде/, о / страдании существования/ и о / страдании сосуществования/. Нелли Павласкова: Урзидилл хотел обратить внимание на то, что это исключительное пражское сообщество породило исключительную литературу, но как хранитель ушедшего навсегда мира он вспоминал и его теневые стороны: Диктор:: Гибель всей этой эпохи была вызвана не-любовью. А если мне кто-нибудь возразит, что именно эгоизм является главной индивидуальной социальной и политической чертой человека, то я ему отвечу: именно поэтому всегда гибли люди империи, они погибнут от этого и в будущем, даже если в свое время они были самыми сильными и самыми богатыми... Я утверждаю, что это мы, немецкие писатели и поэты, были единственными, кто в старой Праге искренне старался распространять идеи любви и примирения. Это делал Рильке, это делал Верфель, делали Кафка и Брод, и мы остальные тоже. В Праге были написаны произведения, которые назывались "Друг мира", "Возвышенные чувства", "Все вместе", "Праздник примирения". Я сам редактировал журнал "Человек". А что мы за эту работу получили? Насмешки и презрение... В этом урок эпохи монархии Франца-Иосифа для народа: империи погибают от глубокого дефицита любви.... Нелли Павласкова: После войны Запад открыл Кафку. На его же родине - в Праге, где Кафка родился, вырос и был похоронен, о нем и всей когорте его соратников не смели и словом обмолвиться после коммунистического переворота 1948 года. Впрочем, так же, как и о чешском писателе Кареле Чапеке. Некоторые пражские немецкие писатели умерли во время войны, другие эмигрировали. Их не переводили, казалось, что они навсегда забыты и вычеркнуты из истории страны. Но через железный занавес просачивались сведения о жизни и смерти Франца Верфеля в Голливуде, о неустанной, титанической работе Макса Брода. Он редактировал и публиковал рукописи Кафки, писал воспоминания о нем и о литературной жизни Праги 10-30 годов двадцатого века. В середине шестидесятых годов, в расцвет кафковского бума на Западе, радиостанция Свобода-Свободная Европа передавала диалог двух литераторов, живших в Нью-Йорке: Иоганнеса Урзидилла и чешского критика, литературного гуру довоенной Чехии - Фердинанда Пероутки. В своей радиобеседе они вспоминали былые времена и пытались добраться до сути, разобраться, в чем причина, почему группа пражских писателей, писавших на немецком языке, проявила себя гораздо ярче, чем чешская литература начала двадцатого века. На этот вопрос сначала отвечает Фердинанд Пероутка. Фердинанд Пероутка: У чешской литературы не было того, что имели пражские немецкопишущие писатели: длительной литературной традиции. Что было у нас, чехов, когда начинали писать Гете и Шиллер? Невольно впадаешь в депрессию, когда берешь в руки великий английский роман 18 века эры Филдинга, Ричардсона, Диккенса и видишь, какая утонченная литература была в те годы. А мы тогда с большими усилиями переводили какие-то религиозные брошюры. Так начинался процесс возрождения чешской литературы, ее освобождения от всего германского. Чехи всегда начинали все с самого начала. Иоганнес Урзидилл: Но Гете в 1823 году и еще раньше разглядел чешскую литературу. Приведу его фразу из письма к Гердеру, посланному из чешского курорта Марианске Лазне. Он писал о новом рождении чехов и чешской литературы. Цитирую: "Есть в этих вещах и чистый замысел, и спокойный прогресс. Если чехи будут продолжать свои усилия подобным образом, то они безусловно добьются философско-литературной свободы". Гете не имел в виду политическую свободу, эта проблема была тогда неактуальной. Фердинанд Пероутка: Это было очень любезно со стороны Гете, только вот литературно-философская свобода еще не говорит о качестве литературы. У каждого народа талант направлен на что-то специфическое. Чешская литература страдала от комплекса, который не познали писатели, пишущие на немецком языке. Этот комплекс заключался в молодости и неопытности чешской литературной среды. Чешская литература во все времена была обречена на то, чтобы догонять Европу, это не позволяло ей развивать субстанцию, она все время гонялась за формой. И этот процесс продолжался вплоть до Чапека. Но он тоже все еще догонял Европу. Мне кажется, что теперь, в шестидесятые годы, в Чехии впервые рождается поколение литераторов, которое на отечественной почве начнет без комплексов создавать новую традицию, не заклиниваясь на том, чтобы догнать Европу. Иоганнес Урзидилл: В период Австро-Венгрии чешская литература не могла прорваться к немецкому читателю, ее должны были переводить. Но с другой стороны, романы пражского немецкого писателя Макса Брода не были переведены на чешский. Произведения Франца Кафки не переводились в Праге, в городе, где он родился, жил, работал. Фердинанд Пероутка: Я, собственно говоря, был первым издателем Кафки. Его вещи выходили в моей газете Трибуна. Его рассказы переводила Милена Есенская. Но я должен сказать, что в те годы - в 1918-19-м годах, я не почувствовал Кафку. Когда мне Милена принесла первые переводы, я даже не знал, кто такой Кафка. А как мне было знать? Потом я уже с Кафкой познакомился, но сначала я полностью положился на вкус Милены. Кафка был ее личной привязанностью, и, как оказалось, она была права. А чехи не переводили до второй мировой войны пражские немецкие романы, потому что это у нас симптом и тенденция - обнимать весь мир и не видеть, что делается у себя дома. Но я хотел бы перейти к другой теме - рассказать о штаб-квартире немецкой литературы в Праге, о кафе Арко. Еще сегодня я помню его вертящиеся двери, и запах кофе в дверях, и лежащие на столиках литературные журналы со всего мира. Там я лично познакомился со многими пражскими немецкими литераторами. Иоганнес Урзидилл: Я помню, как мы там с тобой сидели с Альфредом Фуксом, он тогда переводил баллады Гете и "Еврейские элегии" Гейне. Потом там сидел старый Мацек. Фердинанд Пероутка: Тот всегда там сидел. Да. Иоганнес Урзидилл: И он неважно слышал. Фердинанд Пероутка: Он очень плохо слышал. Иоганнес Урзидилл: И когда в кафе приходил новый литератор, Мацек всегда брал слово. Он держал речь полчаса, а литератор молчал, потом прощался и уходил. А Мацек говорил: "Какой прекрасный человек, какие у него замечательные взгляды". Он перевел однажды одну мою маленькую статью на чешский язык. В кафе Арко сидели и немецкие литераторы старшего поколения, но, главным образом, там были молодые: Киш, Макс Брод, Оскар Баум, который был слеп от рождения. Кафка приходил в Арко редко. Но с его приходом атмосфера в кафе резко менялась. Он не сказал единого слова, которое бы.... Ну, просто то, что он говорил, выходило как бы прямо из земли, каждое его слово. Но он никогда не был патетическим. Потом являлся Эгон Киш с пражскими новостями и Верфель, не знаю, помнишь ли ты, как он читал в Арко свои стихи. Сейчас в Нью-Йорке поэты тоже читают свои стихи в барах, но тогда было особенное время, прекрасное время, когда поэты могучими голосами читали в кафе стихи своим коллегам. Фердинанд Пероутка: Этого я не помню. Иоганнес Урзидилл: Это происходило по вторникам, в день биржи, тогда в кафе сидели и коммерсанты из провинции. Фердинанд Пероутка: Происходило слияние искусства и бизнеса... Иоганнес Урзидилл: Верфель там читал свои стихи, и коммерсанты их слушали, и были довольны, что слышат поэта. Но в это кафе ходило и много чешских знаменитых художников-авангардистов. Атмосфера Арко была очень плодотворной, и вся эта группа литераторов выдержала испытание временем и получила всеобщее признание. В первую очередь Кафка. И Верфель, конечно, который уже немножко забыт ныне, но у каждой славы есть своя волна. Фердинанд Пероутка: Ты думаешь, как и у Гете, эти периоды есть и у Верфеля? Время, когда Верфель выходит на поверхность, и время, когда он снова исчезает? Иоганнес Урзидилл: У Верфеля, как у прозаика, романиста, сейчас нет такого признания, как раньше. Но Верфель написал, по крайней мере, 12 первоклассных немецких стихотворений, и они навсегда останутся в фонде большой литературы. Фердинанд Пероутка: Я вспоминал о вертящихся дверях в кафе Арко. Так вот я еще вспоминаю, что после переворота 1918 года в Праге прошли антинемецкие демонстрации, и одна из таких демонстраций была направлена против кафе Арко. Иоганнес Урзидилл: Этого я не помню. Фердинанд Пероутка: Да, это была демонстрация против кафе, как немецкой штаб-квартиры. В этот день я, как всегда, пошел в кафе, а вертящиеся двери лежали на тротуаре и возле них валялась табличка "Просьба: толкать"... Нелли Павласкова: В эти годы, когда Кафка стал кумиром западного читателя, на его родине, в Чехии, только начиналась борьба за публикацию его произведений, запрещенных коммунистическими властями, и во главе этой борьбы, между прочим, стоял начинающий литератор Вацлав Гавел. Диалог продолжает Фердинанд Пероутка. Фердинанд Пероутка: Кафка жил в Праге, здесь, на Ольшанском кладбище, его могила, ставшая местом паломничества для иностранцев. Могила Чапека находится на кладбище великих - на Вышеграде. Я что-то не слышал, чтобы кто-то из иностранцев ходил на могилу Чапека. А американские издатели в поисках новых авторов говорят им: напишите нам нечто кафковское. Они не говорят: напишите что-то чапековское. Почему это так, как ты думаешь? Я полагаю, что это связано с общей пропорцией немецкой и чешской литературы. Иоганнес Урзидилл: Ну, сначала о самом Кафке. Я считаю, что Кафка дотронулся до всеобщей души. По сути, Кафка - религиозно-культовый писатель. Он не литератор в обычном смысле этого слова. Я полагаю, что интерес к Кафке и паломничество к его могиле связаны с тем, что он затронул проблему зыбкости, неустойчивости современного человека. Разница между чешской и немецкой пражской литературой, которую представлял Кафка, - в идеологии. Кафковская идеология была всеобщей. Ведь неуверенность в завтрашнем дне - это состояние души человека двадцатого века. Кафка по философии транснациональный. Международный - это было бы неточное слово. Если Чапек был массивным чехом, то Кафка состоял из трех стихий: немецкое было у него литературной основой, чешское - это стихия, в которой он вырос и развивался, она приносила ему впечатления каждого дня. И третьей его стихией был, конечно, еврейский элемент. Фердинанд Пероутка: По всей вероятности, это так. Нет сомнений в том, что Кафка пишет о том, что сам пережил. И он страдал от этого. Но за ним вдогонку кинулись легионы писателей, которые ничего подобного не пережили, и только подражали Кафке. Сегодня писатели молят Бога, чтобы он подарил им невроз Кафки, и, таким образом, сделал из них великанов. Но они не замечают стиля Кафки. За его простой и ясной прозой на втором плане всегда стоит тайна. А писатели-подражатели мистичны с первой же строки. Иоганнес Урзидилл: Ты прав, и я хотел бы добавить, что подражать Кафке невозможно еще вот по какой причине. Писатели, безуспешно старающиеся это делать, не жили в Праге. Прага была городом тройной и более культур, в ней царила символистская, абстракционистская атмосфера. В реалистическом городе Берлине не могла возникнуть кафковская проза. Но там не могла возникнуть и проза Чапека. В своих рассказах он очень приближается к Кафке. Фердинанд Пероутка: Мне кажется, что о Кафке, как писателе, мог бы кое-что подсказать нам один эпизод. Если бы только смогли его разгадать. Макс Брод рассказывал, что Кафка просил его сжечь все рукописи, оставшиеся после его смерти. Как ты истолковываешь это желание? Иоганнес Урзидилл: Может быть, это объясняется тем, что почти все крупные произведения Кафки не закончены. Это, собственно говоря, фрагменты. Не забывай, что все известные произведения Кафки это более или менее длинные афоризмы. Он был фрагменталист, как и многие другие великаны. Микеланджело тоже ничего не закончил, кроме потолка Сикстинской капеллы. Фердинанд Пероутка: В произведениях Кафки нет финала, но в определенном смысле вся современная литература избегает так называемой завершенности. Писатели вдруг обрывают рассказ, и ты слышишь только затихающие отзвуки. Иоганнес Урзидилл: Это только посткафковская литература. Во времена Кафки еще существовал роман как таковой... с развитием и окончанием. Фердинанд Пероутка: И все-таки: сознательно или неосознанно он не закончил свои книги? Нелли Павласкова: На этом восклицании мы расстанемся с двумя чешскими эмигрантами, которых уже давно нет в живых: с последним немецким писателем Чехии Иоганнесом Урзидиллом и чешским литературным критиком Фердинандом Пероуткой. В середине шестидесятых годов они вели беседу в нью-йоркской студии Радио Свобода - Свободная Европа Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
