Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[15-06-03]
Лицом к лицуМарк РудинштейнМарина Тимашева: Сегодня у нас в гостях Марк Рудинштейн, президент группы компаний "Кинотавр" и основатель нескольких действующих кинофестивалей. Марк Рудинштейн: Если я дерусь за российское кино, то это не потому: это я дерусь за свою жизнь. Потому что я люблю себя, любимого. Мне хочется, чтобы вокруг меня был понятный мне язык, понятное искусство, культура, среди которой я вырос и прожил. А не потому, что я против там американского кино или чего-то другого. Нет. Я хочу, чтобы было и то, и это, но в пропорции, все-таки удовлетворяющей меня. Если Англия строит 100 лет демократию, то мы ее строим всего 15 лет и делаем так быстро это, что просто не успеваем за демократией сами, догнать ее не успеваем. Она бежит впереди нас все время. Марина Тимашева: Вопросы Марку Рудинштейну задают журналисты Жозе Мельязеш, радио "ТСФ", Потругалия, и Леонид Павлючик, заведующий отделом культуры газеты "Труд". Ведет программу Марина Тимашева. Марк Григорьевич Рудинштейн родился 7 апреля 1946 года в Одессе. Трудовую деятельность начал судосборщиком третьего разряда. Учился в Государственном институте театрального искусства, но не закончил. Затем в 1972 - 1976 годах - на отделении актерском Театрального училища имени Щукина. Занимался административной работой в "Росконцерте", был директором эстрадных программ, Создатель фирмы "Подмосковье", с которой связаны имена Льва Лещенко, например, Михаила Жванецкого, Геннадия Хазанова, или рок-группы "Машина времени". С 1991 года Марк Григорьевич Рудинштейн становится президентом кинокомпании "Кинотавр". Организатор Фестиваля некупленных фильмов (1990 год) в Подольске, с 1991 года генеральный продюсер кинофестиваля "Кинотавр", с 1993 года - Открытого российского, с 1995 года - Международного российского, которые ежегодно проходят в Сочи. Учредитель и организатор церемонии вручении ежегодного национального приза "Золотой овен". Учредитель и генеральный продюсер фестиваля "Лики любви". У Марка Рудинштейна есть также актерская карьера. Он снялся, по крайней мере, в 5 художественных фильмах и продолжает сниматься, в частности, в телесериалах на российском телевидении. Ну, не говоря уже о том, что Марк Рудинштейн является продюсером фильмов "Собачий пир", "Супермен", "Самоубийца", "Гамбринус", "Катафалк", "Циники", "Московские красавицы", "Короткое дыхание любви", "Аномалия" и еще нескольких картин. Марк Григорьевич, не хотели ли вы что-то поправить в том, что я говорила? Не было ли сделано каких-то ошибок? Или, может быть, вам хочется что-то добавить, что для вас важно, а я об этом ничего не сказала? Марк Рудинштейн: Если добавить, это детский международный фестиваль "Кинотаврик", который уже будет третий год. А исправить хотелось бы немножко, что фирма "Подмосковье", вот которой: начался, так сказать, старт которая дала потом и "Кинотавру", она не связана с именами Хазанова, Жванецкого, "Машины времени": Просто это было то время, когда мы организовывали в Подольске эти как бы запрещенные тогда: Хазанова тогда запретили, там Жванецкого: вообще горком разбирался, можно ли или нельзя. Ну, знаменитый рок-фестиваль - вот, что хотелось бы добавить. Это главное. Я вообще люблю эту историю больше даже, чем сам фестиваль "Кинотавр", потому что там было проявлено мужество и героизм по его проведению. Марина Тимашева: Я как ведущая оставила за собой право первого вопроса, и он как раз и был связан с подольским рок-фестивалем. Дело в том, что вот я знаю Марка Григорьевича решительно с этого момента. Тогда он работал в Подольске, он был хозяином, по сути дела, Подольского зеленого театра, и группа в достаточной мере сумасшедших типов из Москвы (и в эту группу входила и я): Ну, тогда это были люди, которые организовывали подпольные рок-концерты, квартирные концерты и занимались тем, что называлось тогда "самиздат рок-н-ролльный". И вот им каким-то совершенно непостижимым для меня самой образом удалось договориться с Марком Григорьевичем Рудинштейном о проведении подольского рок-фестиваля. Это был, кажется, 1987 года. Этот фестиваль в историю вошел как "советский Вудсток". Это действительно картина была грандиозная. Все лучшие рок-группы страны фактически впервые в своей жизни получили право выйти на огромную сцену и целыми сутками нон-стоп марафона рок-н-ролльного играть для невероятного количества людей, которые приезжали просто со всех мест, стран, сторон и так далее. И до сих пор я, честно говоря, не понимаю, как Марк Григорьевич Рудинштейн, лицо, в отличие от нас ото всех, тогда молодых дураков, ответственное, на это на все решился. И чего ему это, на самом деле, стоило. Марк Рудинштейн: Вы знаете, я эту историю связываю с другой историей. До событий, связанных в моей жизни вот с небольшим нахождением в тюрьме, у меня было чувство страха. Всегда, когда вызывало начальство, у меня потели руки. А вот после проведения рок-фестиваля, когда меня вызвали для того, чтобы в очередной раз снимать с работы там или угрожать, я вдруг впервые посмотрел на руки и увидел, что они не вспотели. И я понял, что я избавился от самого страшного, что вот было в нашей жизни все 40 лет. Я считаю, что 40 лет жизни отобрали просто. Вот 40 лет вот это чувство постоянное страха за семью, за ребенка, да за просто: за пропитание, чтобы достать денег, чтобы накормить свою семью. Вот это чувство страха и вот это чувство постоянного компромисса. Я себе сказал, что я готов простить людям все до 1987 года. Вот после 1987 года у меня появился счет к людям. Уже начинали всех преследовать, кто-то стучал, кто не стучал, друг друга подозревали: Я сам помню, когда я находился в дружбе с художниками нонконформистами Киблицким, Оскаром Рабиным. Казалось бы, замечательные все люди, но сколько там было всевозможных слухов, сплетен, что кто-то продает, кто-то сдает, кто-то: Наше ЧК хорошо работало для того, чтобы навести смуту среди людей и вызвать у них чувство боязни даже друг друга. И вот я говорю, что рок-фестиваль для меня был актом преодоления, потому что это действительно было преодоление. За 3 дня до фестиваля вплоть до Дзержинской дивизии угрожали нам его отменой. Его отменили официально по радио, в газете "Московский комсомолец", которая сначала его поддерживала: Все его отменили. И мы ночью сидели еще с одним сумасшедшим, Петей Колупаевым, и когда всем посылали телеграммы, что это не состоится, мы ночью звонили: "Ребята, все в порядке. Приезжайте". Мне удалось выбить там лучшие дома отдыха, чтобы расселить ленинградцев, там, гостиницы: И когда они поняли, что легче провести, чем отменить, а было такое у них ощущение, они думали, что они силой задавят, я сказал: "Попробуйте. Попробуйте это отменить. Лучше, - я говорю, - уже провести. Охранять: Я понимаю, что опасность большая". Я понимал это уже, когда мы первый раз выехали продавать билеты, - нас чуть не смели в автобусе, не раздавили. Я отдал свои паспорт, часы, деньги, сказал, что я завтра приеду сюда снова, только выпустите нас, потому что продавать невозможно было билеты. Вся Москва собралась в Царицыно. Это было вообще, конечно, большое зрелище. И вот это все, что состоялось... ну, главное что эта работа научила меня, что даже: вот эти люди научили меня, что это не просто собрать коллектив, что это анализ. Я помню главного члена жюри, председателя жюри из Эстонии. Сейчас я его вижу где-то: Менарт или как там? Марина Тимашева: Коля Мейнарт. Марк Рудинштейн: Да, Коля Мейнарт. То есть, я впервые научился понимать, что для того, чтобы что-то создать, надо знать предмет. Надо его изучить, надо готовиться не 3 дня, а мы готовились, эта история длилась 4 месяца, полгода практически - варилась, варилась, пока она выплеснулась вот в то, что случилось. Поэтому я повторяю, что для меня это был урок мужества с точки зрения поступка. А второе, главное: Вы знаете, у меня всегда был большой интерес к року. Но не как к музыкальному явлению, а как к социальному явлению. И надо вам сказать, что после фестиваля я во многом разочаровался в людях, которые окружали всю эту ситуацию. Сами музыканты, они тоже доставляли беспокойство, но вот то свое любопытство, которое мне было интересно (помимо текстов, которые они писали, - кто они сами по себе?), я удовлетворил. И должен вам сказать - не в их пользу. Слишком много я увидел вокруг людей, которые просто были прихлебателями, которые просто делали себе: Сейчас я, может быть, и сформулировал бы это, но тогда я не смог это сформулировать, и для меня это потеряло всякий интерес. Хотя на следующий год мы сделали прощальный такой, памятный концерт. Но я обратил внимание на одну вещь: что за один год, в 1987 году это вызывало необычайный ажиотаж, в 1988 году, когда все были путы сняты, когда все открылось, шлюзы были открыты, моментально рок потерял вот этот интерес с точки зрения социальной. Потому что все-таки главное в том фестивале - это было чувство протеста. Они с удовольствием бросали в лицо охранявшим их партийным работникам, комсомольским работникам, которые стояли и вынуждены были слушать "Мой папа - фашист" там и все эти: "Калинов мост" и все остальное: это было чувство протеста. Вот теперь можно рассматривать рок, потом уже, когда все стало спокойно, можно было рассматривать рок как явление культуры. И должен сказать, они не выдержали проверку временем. Они многие стали конформистами, многие сейчас могут ответить тебе, когда ты их приглашаешь: "А у меня в правительстве концерт", - понимаете? И поэтому, повторяю, хотя я считаю, что это было лучшее дело моей жизни, но вот свое любопытство и интерес к этому вопросу я удовлетворил тогда. Марина Тимашева: Потрясающий ответ. А самое главное, что я вспоминаю, что тогда я, несмотря на то, что я действительно участвовала в самиздате, но, видимо, я не очень понимала, но Марк Григорьевич в этот момент преодолел страх, а я впервые в жизни испугалась по-настоящему. То есть, когда какая-то панк-группа из Новосибирска кричала со сцены в 1987 году: "Я в диапазоне УКВ, а вы - в диапазоне КГБ", а меня окружали плотным кольцом люди не только в военном, но и глубоко в штатском, то вот тут у меня было такое сильнейшее в жизни ощущение, что сейчас нас вот всех (вот всех, там было много тысяч человек) возьмут в кольцо, всех рассажают по каким-то машиночкам, таким, которые по кино знаю, по кино, в основном, и увезут. Марк Рудинштейн: Я вам могу сказать (это просто для того, чтобы закончить этот разговор) уникальную ситуацию. Когда вышел на сцену Шевчук, "ДДТ", на рубильнике стоял майор КГБ и выключал его. А я его включал. Причем мы были очень близко знакомы и даже хорошо друг к другу относились. Но у него было задание выключать рубильник, а у меня была ситуация, когда надо было: Я ему говорил: "Что ты делаешь? Ну, все равно же он перекричит эту толпу, и все равно: И только еще злее и сильнее". Марина Тимашева: А все остальные при этом думали, что электричество выключается: Марк Рудинштейн: Да. Марина Тимашева: ... потому что идет дождь. Жозе Мельязеш, ваш вопрос. Жозе Мельязеш: Марк Григорьевич, как вы, как режиссеры и постановщики, организаторы спектакль, оцениваете организацию 300 лет города Санкт-Петербурга? Вы говорили по поводу Шевчука, кажется, у него сейчас были тоже проблемы - будут выступать, не будут: Как вы все это оцениваете? Марк Рудинштейн: Ну, вы знаете, мне трудно оценивать. Я только знаю, что, конечно, как и все, что происходило, происходит вокруг культуры при организации как предвыборных ситуаций, когда культуру привлекают для помощи того или иного лидера, то очень большая часть денег, которая якобы отпущена на культурную программу, оседает совершенно не на культурной программе, оседает в карманах. Мне кажется, что в Петербурге произошло то же самое. То же самое потому, что в результате кончилось тем, что туда поехал поезд с московской попсой. Шевчука: ну, здесь я должен сказать, и сам Шевчук немножко виноват. Он же пошел просить у них этих денег. У них, против кого он когда-то выступал. Не надо было идти просить. Ему бы дал бы: Даже если бы он ко мне пришел, я бы ему дал на это денег. Но я к примеру говорю, что он пошел просить у них именно потому, что он сам внутри стал немножко конформистом, именно поэтому они ему и щелкнули по носу, показали, кто в доме хозяин. А если бы он пошел тем же путем, которым он: мы шли в 1987 году, то концерт бы, наверное, состоялся. А так, когда он пришел к ним, они посидели и подумали: "Господи, сейчас соберется:" (у них же в памяти и Подольск, и многие другие вещи). Они поняли, что соберется толпа народа, которую ведь не остановишь. И кто знает, что будет дальше. Они испугались. А организовывать это все у нас в стране им лень. Марина Тимашева: Вопрос Леонида Павлючика. Тут я должна сказать, что кроме того, что он является заведующим отдела культуры газеты "Труд", он еще, естественно, киновед и кинокритик, он лауреат премии "Золотой овен", и он в некотором смысле коллега Марка Григорьевича, потому что, как и Марк Григорьевич, он снимается время от времени то в художественных фильмах, то в телесериалах. Леонид Павлючик: Ну, у меня не такой богатый опыт съемок в кино, как у Марка Григорьевича, но, тем не менее, мне пришлось сидеть в тюрьме в фильме "Любить по-русски". Я играл зека. Марк Григорьевич, я знаю, что вы не понарошку, а по-настоящему сидели в тюрьме. Вы об этом даже сегодня сказали. Вот скажите, что вам дал этот опыт? Потому что я знаю даже людей, которые сидели в сталинских лагерях, и которые говорят, что это опыт не только негативный, но и позитивный. Вот как у вас сложилось? Марк Рудинштейн: Я бы не хотел никому пожелать этого "позитивного" опыта, но уж коль: как говорится, от тюрьмы и от сумы не зарекайся, уж коль это в жизни случается, то: то надо вынести из этого то лучшее, что это может дать. Мой опыт дал мне возможность увидеть тюрьму с двух сторон, то есть со всех сторон. Я сначала оказался в камере на 48 человек при наличии 30 коек и неделю шел до кровати. С 1982 года по 1987 шла "посадка" всех хозяйственников и убийц, естественно. При этом камера делилась четко: Так и сажали: человек 25 убийц и человек 20 хозяйственников. Вот со мной сидел там начальник торговли московского какого-то района там. "Трегубовское дело" тогда было знаменитое, да? Вы знаете, меня так долго мучили, 5 лет, что я уже сам хотел в тюрьму. Это вам трудно рассказать. 5 лет велось следствие против человека, который жил в подвале в Подольске. Они приезжали меня туда арестовывать, они не могли поверить, что я живу с семьей вот буквально в земле, и что этот человек мог там украсть какие-то деньги. Но им нужен был не я, им нужны были показания. А так как показывать, в общем-то, было и нечего - ну, нормальная работа, ну да, ходили в рестораны с начальством, ну да, вроде бы что-то там: но приписали, что это взятки - вождение в ресторан. Но дело не в этом. Когда я попал в тюрьму, то сразу как-то попал в руки вора в законе, который меня научил, как себя вести, который, кстати, через 8 лет этот человек, после тюрьмы уже: Да не, вру, через 8 - через чуть ли не 13 лет. Недавно, года 3 назад он появился у меня, попросил денег открыть магазин под нашим началом. И вы знаете, что случилось? Я ему дал этих денег. И он их украл спокойно, вместе с магазином. То есть ничего не изменилось. Но в тюрьме он меня очень выручил. Я же как, пришел там с какими-то продуктами, я хотел сразу: знаете как, по-братски раздать всем продукты, а он мне тут же сказал: "Не смей. Нельзя этого делать, потому что раз ты раздаешь, значит, ты, наверное, хочешь втереться к кому-то в доверие", что "это тебе самому пригодится". То есть, он меня научил некоторым вещам, да, при которых я не влип бы в какую-нибудь жесткую ситуацию. И поэтому, прожив месяц там, а потом меня перевели в другую тюрьму, построили в этот момент "Матросскую тишину" для "узбекского дела", и они просто: им надо было тюрьму "обкатать". Надо было режим "обкатать", и они, видимо, по каким-то причинам, перевели около там 40 человек вот по камерам этой тюрьмы, чтобы там "обкатать" эту тюрьму. Но вот, и так... но оказалось, что страшнее сидеть в камере вдвоем-втроем, чем в камере на 48 человек, хотя опасность в камере на 48 человек гораздо больше для жизни, чем в такой камере. Но идиотизм ситуации, когда тишина накрывает тебя в выходные дни, в праздники, в Новый год, 1 января: Для меня есть такая единица горя, это Новый год. С 31 на 1 января, с 31 декабря с 1986 года на 1987 год, когда нам администрация тюрьмы нас решила поощрить и включила радио до 4 часов утра, мы слушали гуляние на Красной площади. Закончилось инфарктом это. Настолько это было: Два здоровых мужика просто отвернулись к стенке и плакали. Выдержать это было невозможно, и на следующий день: и пока нашли врачей, пока нашли то: короче говоря, чудом еще остался жив. Но после этого, когда вернули в камеру через там 3 недели, понял, что надо выжить. И я начал накачиваться между двумя кроватями, качаться. Вот ноги в одну кровать, руки в другую, и я вот сумел довести в день до выпуска от 2 отжиманий в день до 1 000 отжиманий в день. Я вышел стройным, высокого роста, подтянутым. Леонид Павлютик: А сейчас сколько раз отожметесь? Марк Рудинштейн: Сейчас 10. Сейчас 10. Но вот эта история показала, что человеческие возможности колоссальны. То есть, вот человек - это пружина. Можно жать, жать: История с "Росконцертом" тоже: в какой-то момент нас напугали, с нас требовали показаний на министра культуры Демичева. Хотя мы ничего не знали, но нас: Смешная ситуация. Следователь Мысловский, который меня вот просто вот ни за что посадил: Очень интересный хотел рассказать эпизод. Он сейчас президент антимафия: общество "Антимафия" или чего-то в этом роде, а тогда - следователь по особо важным делам. Он: я мечтал всю жизнь с ним встретиться и спросить: "За что? Ведь вы же видели, как я живу". Ну да, нарушали, там другого выхода не было. И меня ввели в Президентский совет, президента страны, по созданию закона об авторских правах. И я: прислали папку, я в первый раз примчался на совещание с опозданием и даже не посмотрел состав участников. И когда я прибежал, сел, открыл папку и читаю там: министр такой-то, министр такой-то там и (читаю) следователь по особо важным делам, президент фонда "Антимафия" Мысловский. И я понимаю, что этот человек сидит здесь. И я, который столько лет его ждал, поворачиваюсь, и он действительно сидит рядом. Он и сейчас жив. Он работает там же, да. И я, который вот мечтал ему сказать, не сумел выдавить из себя раба. Я улыбнулся ему, и мы начали обсуждать закон об авторских правах. Марина Тимашева: Марк Григорьевич, вот вы кинопродюсер, вы, в общем, один из очень немногих лидеров, на самом деле, того, что называется российской кинематографией и российской киноиндустрией. Почему вот до сих пор не предложили историю своей жизни какому-нибудь хорошему писателю, который мог бы превратить это в литературное произведение и в сценарий? Марк Рудинштейн: Самое большее, что я в себе люблю, это ироничное отношение к самому себе. Я не соединяю себя, любимого, полностью с тем делом, которое, говорят, очень большое, интересное. Не дай Бог, если произойдет это вот соединение, и у меня поедет крыша, что я - человек, который заслуживает, чтобы его рассматривали в романах или писать книгу, - все, кончится Рудинштейн. Вы знаете, ведь только в нашей стране человек, который сделал хорошо административное дело, мог вызвать такой нездоровый интерес. Кто-нибудь помнит создателя Каннского фестиваля, или кто-нибудь знает главного администратора американского фестиваля? Я ведь был просто главный администратор. Я ведь когда стал знаменитым? Первые 3 года, когда просто хорошо сделал фестиваль. Ну, что моя жизнь? Ну, нормальная жизнь. Ну, я не говорю, что я неспособ: я способный человек. У меня есть своя: я вот почему так хочу расстаться с фестивалем? Потому что у меня есть планка. Я понимаю, что выше уже ее: Я уже все придумал, что мог. Нужны свежие мозги. Если бы так же, как у нас в стране, если бы наши президенты уходили вовремя, было бы развитие, был бы прогресс, каждый раз приходили бы: вот как в Америке, скажем там, меняется президент - хуже, лучше, но каждый раз появляются в обществе какие-то новые идеи. У нас же если кто-то сядет, то обязательно на 16 или 20 лет. Вот то же самое в любом деле. Нельзя руководить: Вот я сегодня руковожу этим фестивалем 15 лет. Ну, нельзя 15 лет, человек уже не вырабатывает серое вещество. Да. Какая книга?! Так же, как мне говорят: "Как вы поете!" или "Как вы играете в кино (или в театре)!" Я говорю: "Это же надо, чтобы наше театральное и киноискусство докатилось до такой степени, что Рудинштейн востребован стал!" Марина Тимашева: Я, как ведущая программы, не имею права спорить с Марком Григорьевичем, хотя, например, лидер белградского крупнейшего театрального фестиваля "Битеф" или лидер авиньонского фестиваля сидят просто десятилетиями, я бы сказала, их имена известны всем людям, которые знают театр. И это до сих пор фантастические фестивали, хотя, может, они ничего такого особенного и не придумывают. И слава Богу, может быть, что не придумывают, что все остается, как в старой доброй: Марк Рудинштейн: А что, о них уже написали книгу? Марина Тимашева: Нет. Марк Рудинштейн: Нет еще? Ну, видите, значит, и обо мне не надо писать. Марина Тимашева: Микрофон - Леониду Павлючику. Леонид Павлючик: Марк Григорьевич, вот сегодня уже возникала тема. А вот у вас у самого не было соблазна уехать, скажем, в Израиль, где, как я знаю, то ли брат ваш живет, то ли жил, где ваши родственники, где, наверное, какая-то есть почва для бизнеса и, наверное, какие-то возможности для выхода на европейские кинорынки? Марк Рудинштейн: Нет, ну, когда речь идет о последних 15 лет жизни, то это вообще, так сказать, не было соблазна. Во-вторых, вы знаете, что произошло? Я ведь, опять же, то чувство патриотизма, которое во мне есть, оно очень сентиментальное. Я, по-моему, первый произнес, что родина - это не Союз Советских Социалистических Республик. Вообще, что слово "родина" от слова "родинка" идет, потому что это очень маленький кусочек территории, который тебе дорог. Я говорил, что это Дерибасовская в Одессе, это Лесная улица в Москве, где я там живу: Это твой магазинчик, твой ресторан, твоя парадная, где ты целовался, пил вино там или что-то еще. Поэтому, я повторяю, у меня последние 15 лет этой мысли вообще не было. А в жизни сложилось так, что я очень рано удрал же из дому. Я же работал: Я же говорю, что у меня единственная профессия, которая стоит сегодня в трудовой книжке - судосборщик 3 разряда. Я очень рано удрал из дому, в 15 лет, и больше в Одессу никогда не вернулся. И я не заболел тем 1972 годом, когда Одесса сдвинулась с места, вся. Я работал... Был такой очень интересный момент. Я работал на фабрике "Гознак", которая печатает деньги и которая печатает очень секретные документы - паспорта там и все остальное. И там были две формы допуска. И у меня были две формы допуска, а уже брат был за границей, а я имел вход во все цеха. И меня не трогали. Я убедился, что КГБ тоже не всесильно, они не все проверяют. И меня выгнали только тогда с работы, когда мама с папой поехали. Я у них в паспорте оказался, и вот тут же меня нашли и вежливо сказали: "Марк Григорьевич, к сожалению, у нас вторая форма допуска, и вы не можете у нас работать". Поэтому я не заболел этой психозом, который был в Одессе. И, во-вторых, у меня так сложилось, что в этот момент родилась дочь. Ей было 4 года. Мама - мордовка по национальности, никуда бы не собиралась ехать. Дочь я любил: Я вообще человек очень до противного сентиментальный, понимаете? И вот эта сентиментальность сыграла со мной то ли злую, то ли хорошую шутку. У меня никогда не было желания уехать за границу. Более того, когда я в первый раз приехал в Израиль, я прожил там 4 месяца из-за плохого состояния матери. Я ждал, в общем-то, кончины и не дождался. Я уехал. А уехал потому, что больше не выдержал. Я мог там остаться, жить: Я прожил 4 месяца в Израиле, и меня сейчас по сей день: я: это шутка не моя, Жванецкого. "Там была замечательная страна, но на каждом шагу были евреи". Понимаете? Это не моя шутка, но я настолько устал от "замечательной страны", что я сказал себе, что я ее буду любить издалека, у себя на родине. То есть я... никогда у меня не возникает ощущения, что это моя обетованная земля. Ну, нет этого ощущения, и все. Я очень хорошо отношусь к своей национальности, но (повторяю) я довольно расейский (как говорят в таких случаях) человек, у которого никогда не было желания: Даже когда было очень плохо и тяжело, ну, а уж когда, извините, здесь я известный человек, я себя хорошо чувствую, занят мужским делом. Все братья живы, все живут в Израиле. Но я себя глажу по голове, знаете, за что? Когда-то отъезд за границу - это был отъезд на свободу, желание повидать мир. Сегодня я объездил весь мир, мои братья еле-еле попали в 2 - 3 страны, потому что у них нет ни возможности, ни денег. Я выдержал и уверен по сей день, что есть одна свобода: это свобода передвижения. Но есть и одна только родина. От слова "родинка". Если я дерусь за российское кино, то это не потому: это я дерусь за свою жизнь. Потому что я люблю себя, любимого. Мне хочется, чтобы вокруг меня был понятный мне язык, понятное искусство, культура, среди которой я вырос и прожил. А не потому, что я против там американского кино или чего-то другого. Нет. Я хочу, чтобы было и то, и это, но в пропорции, все-таки удовлетворяющей меня. Потому что люблю себя, а это значит люблю и, наверное, родинку, родину. Марина Тимашева: Вопрос Жозе Мельязеша. Жозе Мельязеш: Знаете, еще вопрос: как человек, связанный со спектаклем, как вы смотрите на будущие выборы в Государственную Думу? Какой спектакль нас ждет? Марк Рудинштейн: Вы знаете, ребята, мы уже пережили столько выборов, и, пожалуй, самые яркие спектакли мы уже пережили. Во-первых, мы все-таки волей-неволей, просто, не потому, что такие умные, а потому что все-таки есть привычка, появляется культура какая-то выборная. Поэтому я думаю, что самые яркие спектакли типа Жириновского: и вот я считаю, что самый яркий был спектакль - это победа партии Жириновского. Помните ту самую знаменитую новогоднюю ночь, когда у всех отвисли челюсти, и мы получили, как говорится, понимание своего народа? Поэтому я повторяю: я думаю, что мы это все пережили. Я ничего особенного от выборов не жду, кроме жестокости. Вот чего мы больше всего приобрели за это время, это жестокое обращение с конкурен: то есть между собой. Я имею в виду убийства, расстрелы. Посмотрите: ведь никто не замечает. Вот убили Костю Могилу. Это не Костю Могилу убили, это убили целый: целое направление Санкт-Петербурга убили. Понимаете? Поэтому я жду только жестокости, а спектакли, поверьте мне, никакого спектакля я не жду. Это как тот человек, который падал с 9 этажа и не разбивался. Привык постепенно. То же самое и с выборами. Я жду просто: хочется разума. Хочется во всем - в кино, в литературе. Хочется государственного видения проблем, чтобы они думали не на выезд. Я ведь говорю: разница между нашим сумасшедшим капитализмом и американским в чем? Всегда говорят: Чикаго, 1920-е годы: Разница в чем? Они в Чикаго в 1920-е года все, что они воровали, они оставляли у себя в стране. Мы же в наши 1990-е годы все, что мы наворовали, мы привезли в Чикаго. И вот в этом вся разница. Они живут там на наши деньги и говорят, что они нам помогают. Понимаете? Вот в чем ужас. И мне хотелось бы, чтобы вот этот поворот, который уже произошел, чувствуется и в кино, и во всем, просто: надо не менять правила игры. Надо, чтобы мы привыкли к тому, что правила игры в стране, законы в стране имеют какую-то четкую логику и ясность. Жозе Мельязеш: Я хотел просто вам задавать такой вопрос, который, мне кажется (может быть, я не прав), когда на улицу поймаю частника или такси, там обязательно поют шансоны, ну, уголовные песни. И у меня в голову появляется мысль: когда я: люди слушают эту музыку, мне кажется, что в этой стране половина уже сидела, а половина готовится к тому, что будет сидеть. Марк Рудинштейн: Это не шансон. Это можно назвать своим словом - уголовное, так сказать, искусство. Россия слишком долгие годы: тирания, будем говорить, 70 лет страну обрекла на довольно серьезные тюремные лагеря, и, естественно, было бы смешно, что не возникла бы эта тема. И, кстати, иногда есть очень хорошие проявления этой темы. Другой вопрос, что подделывают - что радио "Шансон" часто выпускает довольно ложный товар, который не имеет отношения даже к тюремной теме. Я очень негативно отношусь вот к тому, что творится на радио "Шансон". Во-первых, потому что часто это превращается просто в заказ: Но - переболеем. Опять же, переболеем, и шансоном останется, наверное, Высоцкий, наверное, Окуджава может остаться шансоном. Вот я не понимаю, что такое "бард". Вот слово "шансон" мне ближе. Дассен - это шансон тоже. Понимаете, есть такое высокое понятие. Поэтому я думаю, что это не трагедия, а вот 70 лет надо переболеть. Ведь поймите, что если Англия строит 100 лет демократию, то мы ее строим всего 15 лет и делаем так быстро это, что просто не успеваем за демократией сами, догнать ее не успеваем. Она бежит впереди нас все время. Марина Тимашева: Марк Григорьевич, а вот то, что касается проката. У вас в самом центре города, в, по-моему, чудном, любимом мною месте, там возле Трубной, возле метро "Цветной бульвар", у вас там кинотеатр, "Мир "Кинотавра". И проходя довольно часто этими местами, я вижу там, в основном, российские фильмы. Марк Рудинштейн: Только российские. Марина Тимашева: И очень много раз на пресс-конференциях или в каких-то интервью я слышу, как вы, ну, очень, надо сказать, темпераментно и очень жестко защищаете интересы российского проката. Но постольку, поскольку я довольно далека именно от такого бизнес-контекста, то мне всегда бывает непонятно, а вот почему, например, тот же кинотеатр "Пушкинский" или любой другой не принимает к прокату или принимает, но очень мало, российское кино? Я не могу понять, отчего это не выгодно. Или: то есть, это на самом деле не выгодно, или это выгодно делать вид, что это не выгодно? Марк Рудинштейн: Вот вы очень близки по вторым выводам: выгодно делать вид, что это не выгодно. Но - увы - сумели довести ситуацию, когда очень легко доказать, что это невыгодно. Вы поймите меня: когда я говорю о российском прокате, я не говорю о прокате российского только кино. Я говорю о том, что мы должны быть хозяевами своего проката, и мы должны, безусловно, показывать лучшее американское кино и вообще лучшее мировое кино. Но лучшее. Понимаете? И мы должны решать этот вопрос так, как его решают американцы у себя. Они не подпускают ни французские, ни российские, они только: И не волнуются, что они нарушают рыночные отношения. У нас же, когда начинаешь произносить фразу "Да пролоббируйте собственный кинематограф": Ведь что такое кинематограф? Это единственный вид культуры, объединяющий всю культуру страны. Вот почему преступления в этой области так ощутимы, так болезненны. Это работа художников, музыкантов, танцоров, сценари: литераторов. Это вся культура страны, поэтому в кино нельзя совершать преступления. Можно даже в отдельной области (в балете там), в кино нельзя это было совершать. И поэтому сегодня мы попали, мы себя загнали в эту ситуацию, которая постепенно становится еще хуже. Почему? Во-первых, потому что в сознание внедрили, что российский кинематограф, на него не ходят. Не ходят на российское кино. Но я спрашиваю: как можно произносить фразу "не ходят", не предоставив места, куда ходить? Только предоставив эти места, пролоббировав рекламу, не давая безнадежно деньги на кино, а создавая, лоббируя удобные условия - это, безусловно, на 2 - 3 года не льготы по деньгам, а льготы на рекламу на телевидении, на улицах городов (Москвы и всех крупнейших, и вообще всех городов), чтобы так же, как американское кино лезло к нам из лампочки (включил лампочку - там реклама кино). Поверьте мне, как человеку, который, конечно, не экономист, но уверенный в том, что через 2 года ситуация резко изменится. Не надо уже сегодня бороться с этими кинотеатрами. Если мы с ними будем бороться, это новая стрельба в Москве. Достаточно кинотеатров, не охваченных еще вот этим американским прокатом. Надо построить свой прокат без истерик, без крика "Куда делось отечественное кино?!". Никуда оно не делось. Оно есть. Его негде показать. И поэтому никакие социальные исследования сегодня не имеют: ни один Дондурей не имеет права умно сидеть и произносить: "Сколько же человеко-задниц на одно место сегодня на российском кинотеатре!" Нет этих кинотеатров. Кризиса в отдельно взятом месте не бывает. Кризис в стране был и есть пока. Значит, "кастрюля не может кипеть в одном месте, - как говорит Жванецкий. - Она вся кипит или не кипит вообще." Значит, надо просто каждому на своем месте: должен делать свое дело, что когда страна будет выходить из кризиса, вот вам, пожалуйста, кино, вот вам кинотеатры, вот вам прокат, и никаких истерик по поводу борьбы с американским кино. Не надо с ним бороться. Ему надо противостоять - лоббирование интересов российского, в открытую, не стесняясь, не прикрываясь этими идиотскими фразами: "Мы нарушаем рыночные законы", - а просто спокойно доказать в честной открытой борьбе, что через 2 года (я уверен, правда, то, что я сейчас говорю, я уже просто вам даю прогноз), что через 2 года будет 30 процентов российского проката. Это не потому, что наши чиновники такие хорошие, а потому что срабатывает инстинкт выживания. Это же инстинкт самосохранения - культура, это единственная вещь, которую нельзя убить. Можно задавить, загнать, на генетическом уровне все равно все восстановится. Поэтому я повторяю: просто время жалко, жалко свои жизни, что это не очень скоро произойдет: что, но опять же - внуки, слава Богу, бегают рядышком. Есть, для кого все это делать. Поэтому повторяю: я не тот идиот, который вот "Давайте российское кино!" Знаете, когда-то мы смеялись, что в России, была такая: у нас лучший балет и лучшие ракеты. Вот мы потеряли достоинство, которое было в страшной стране. В страшной стране. Но это единственное, что у нас было - достоинство. Вот сейчас бы при всей этой неразберихе сохранить достоинство великого народа, вот культуры его и все остальное - вот все, что нам надо. Не борьба нужна, а разумная государственная политика. И не давание денег, а создание обстановки, выгодной для людей, которые занимаются российским кино. Марина Тимашева: Вопрос Леонида Павлючика. Леонид Павлючик: Марк Григорьевич, ну, вот вы сначала были преданным любителем музыки, рока, а потом, я знаю, вы были преданным поклонником кино, и даже я где-то слышал, что там на ночь прятались в туалете Дома кино, чтобы наутро оказаться первым на просмотре и посмотреть какой-то фильм. И естественно, актеры и музыканты были для вас кумирами. Но вот вы провели уже 14 - 15 кинофестивалей, на которых приезжает вся элита, весь бомонд музыкальный, артистический. И, наверное, вблизи все эти кумиры, ну, не такие привлекательные, наверное, как они кажутся на экране. Вы не разочаровались в своих кумирах, видя изнанку вот этих властителей дум? Марк Рудинштейн: Вы знаете, я вам уже почти ответил на этот вопрос, когда мы говорили о книге. Интерес и любовь, так сказать, к талантливым людям культуры, может быть, оказалось сильнее, чем их недостатки. Когда я почувствовал, что меня начинает: что меня гнетет вот эта двойственная сторона этих людей, я себе вывел формулу фотографа. Я должен сфотографировать человека и не переворачивать фотографию на обратную сторону. Потому что если я переверну, значит, я потеряю ту опору, ради чего я этим всем занимаюсь. И я знаю, я теперь знаю всю обратную сторону, и я не хочу даже не то, что говорить или писать, и думать даже не хочу. Потому что когда я: а я же нормальный живой человек, я все время получаю оплеухи. И каждый раз я бы должен был, наверное, дать сдачи, понимаете? Вот я себя даже тренирую в этом плане. Когда вдруг у меня чешется язык или: я не хочу сказать, кулаки, а язык когда у меня чешется ответить на чье-то хамство: Я только один раз в жизни вот так откровенно ответить только Никите Сергеевичу. Он называл меня "дворнягой". Ну, вы помните эту историю о "Вечерней Москве", которая написала, что я хотел сделать престижный фестиваль, но "дворняга никогда не станет породистой собакой". Вот я только один раз ему ответил, что в России все из дворовых, и было почетно стать дворянином. Так вот, лучше, когда собака-дворняга хочет стать дворянином, чем дворянин хуже собаки. Вот и все. Больше я никогда не позволял себе отвечать, но это была уже такая, так сказать, открытая полемика. Мы даже 2 года не разговаривали. Теперь, слава Богу, разговариваем. Поэтому повторяю: я человек-фотограф в своей работе. Я знаю, что они сделали для меня. Они из меня сделали Рудинштейна, они талантливые люди. Они комплексуют из-за своей страны, которая их довольно сильно прогнула в период советской власти, и сейчас они все считают, что они что-то недополучили. И все эти легенды о бедных актерах, которые почему-то все живут на дачах, а умирают только те, кто спивается, и тоже вокруг этого страсти. Сейчас вот одна вещь меня просто возмутила, и вот готов сказать вам это. Когда в "Комсомольской правде" написали, что не поставили памятник Вицину, а в это время проводится фестиваль, я позвонил им и сказал, этому журналисту: "Нате вам деньги, идемте, тихо поставим памятник. Только не пишите об этом в газетах. Придите ко мне, только не пишите". А он на следующий день написал, что ответил Рудинштейн ему на это дело: Кто-нибудь пришел по сей день? Ни один: им нужно было только написать об этом в газете. Ни один человек. Я хожу и спрашиваю: где эта сестра Вицина? Как ее найти, чтобы пойти и поставить памятник Вицину? Не писать об этом, не кричать, как всегда у нас: "Умер актер, а в это время идет фестиваль". Это мне напоминает дурную шутку вот, помните, "Необыкновенного концерта"? "На дворе идет дождь, а у нас идет концерт". Вот я говорю: вот это меня бесит до невероятности. Поэтому повторяю, что я для себя решил, что я им служу. И если я не буду им служить, я должен уйти из этого дела, потому что без служения им, талантливым, я имею в виду талантливых, ну, опять повторяю, это тоже вопрос ведь: Кто талантлив, кто: Не мое право - разбираться. Но они создают какую-то палитру, культуру страны. Кто талантливее, кто больше, кто меньше, но вот это то, за счет чего я живу, и за счет чего меня, любимого, знают. Поэтому не хочу разговаривать на эту тему. Не хочу их судить для того, чтобы не быть судимым самому, как говорят в таких случаях. Марина Тимашева: По нашей традиции, мои коллеги должны просто сказать несколько слов каких-то своих впечатлений от разговора. Жозе Мельязеш, радио "ТСФ", Португалия. Жозе Мельязеш: Главный урок - что, ну, я понял, - это что все-таки в России есть оптимисты, и такие оптимисты, которые в таких сложных условиях, как сейчас в России, думают, что все пройдет, тяжелое время, и что у России, по крайней мере, у российский кино, я понял, есть будущее. Марина Тимашева: Леонид Павлючик, заведующий отделом культуры газеты "Труд". Леонид Павлючик: Ну, я должен сказать, что у нас с Марком Григорьевичем бывали разные периоды в наших отношениях. Бывали периоды, когда мы довольно остро полемизировали, вот. В последнее время, мне кажется, мы замечательно понимаем друг друга, и мне очень импонирует абсолютная искренность Марка Григорьевича, и вот сегодня он меня потряс вот этим своим негромким, не казенным, не пафосным патриотизмом. Человеком, с иностранной фамилией, но глубоко, так сказать, влюбленным в Россию, в то, что здесь происходит. И не только влюбленным, он много и делает для того, чтобы российское кино подняло голову. Этому служит и фестиваль "Кинотавр", и прокатная политика его кинотеатра. Вот, и я тоже очень люблю российское кино. Это нас сближает, и мы будем надеяться на то, что российское кино вернет свое былое величие. Были периоды, когда советское кино гремело во всем мире. И я жду того момента, когда в московских кинотеатрах будут идти не только американские блокбастеры, но и фильмы Михалкова, Данелия, Абдрашитова, Хотиненко, те фильмы, которые открыл нам фестиваль "Кинотавр" в том числе. Марина Тимашева: Я должна сказать, что я просто очень люблю фестивали Марка Григорьевича Рудинштейна, все, которые он придумал, и которые он: в котором он лидер. И не дай Бог, чтобы он бросил это дело или ушел из него, или какие-то перемены невероятные придумал. А по поводу сегодняшней беседы должна сказать, что сам Марк Григорьевич мне нравится еще больше фестивалей, которые мне так нравятся. Потому что считается, что люди, которые занимаются в России бизнесом, они циничные. Вот так мы думаем часто. А сегодня я слушала и видела человека, который просто совершенно нормальный, хороший, добрый, умный человек, и с какой-то невероятной жизненной силой, благодаря которой, видимо, и происходит все то, что он затевает, и в сравнении с которым очень многие мои коллеги и знакомые, гуманитарная интеллигенция и творческая интеллигенция, как раз кажутся очень циничными. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
