Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[09-03-01]
Лицом к лицуЧулпан ХаматоваМарина Тимашева: С нами в студии Флеминг Розе, обозреватель датской газеты "Юландс Постен", и редактор театрального отдела газеты "Культура" Наталья Каминская. Наталья Каминская: Вы когда-нибудь развлекаетесь? А то вы производите впечатление человека, который с утра до ночи занят театром или кино, очень серьезен и совсем больше ничего не хочет. Что вам нравится из развлечений? Чулпан Хаматова: Очень люблю грим театральный и пытаюсь постичь какие-то новые техники, новые методы освоения - как собственного лица, так и некоторые рискованные артисты отдают мне "в пользование" перед спектаклем свои лица, и я их гримирую, и невероятно счастлива и от доверия, и от того, что в руках кисточки. Марина Тимашева: Хаматова Чулпан Наилевна родилась 1 октября 1975 года в Казани. Закончила Государственный институт театрального искусства в Москве, курс Алексея Бородина. В дипломном спектакле "Дневник Анны Франк" в постановке Алексея Бородина Чулпан Хаматова сыграла роль Анны Франк. Спектакль сейчас - в постоянном репертуаре театра. Затем последовали роли в кинофильмах "Время танцора", "Страна глухих", "Лунный папа" и роли в театрах. В театре "Современник" Чулпан Хаматова сыграла в "Трех товарищах" Ремарка и в "Трех сестрах" Чехова. Оба спектакля поставила Галина Волчек. В "Антрепризе" Чулпан Хаматова играет пьесу "Сильвия" в партнерстве с Георгием Тараторкиным. Чулпан Хаматова замужем за Иваном Волковым, он - сын Ольги Волковой и Николая Волкова, исполнителя роли Андрея в "Трех сестрах" того же театра "Современник". Играет эту роль он замечательно. И у меня сразу вопрос, как подобает: не совершила ли я каких-то ошибок в этой коротенькой биографии, или, может быть, вам бы хотелось что-то добавить? Чулпан Хаматова: Мне бы хотелось только добавить, что в спектакле "Сильвия" я играю с Георгием Тараторкиным и Женей Симоновой, потому что это очень важный для меня тандем. И играю в театре Трушкина, тоже в антрепризе, в спектакле "Поза эмигранта" и "Чествование". Марина Тимашева: У меня тогда - первый вопрос. Где-то в конце восьмидесятых годов в журнале "Огонек" появилась серия публикаций о Казани, как о городе, в котором цвели пышным цветом молодежные преступные группировки. Когда я приезжала в Казань, то как-то это меня не задевало, не занимало, я ничего этого не замечала. Я сидела в Театре юного зрителя, которым тогда руководил замечательный Борис Цейтлин, лауреат "Золотой маски". Я смотрела на его совершенно, на мой взгляд, выдающихся артистов, и мне казалось что все, что написано в этом журнале, и вообще в этих публикациях, это что-то странное. Вы были молоденькая совсем девочка, вы и сейчас-то молоденькая, а тогда были совсем ребенок, и вы выросли в том же самом городе. Что замечали вы? Чулпан Хаматова: К сожалению, нечем таким экстремальным поделиться, потому что я как сейчас живу в каком-то абсолютно закрытом мире, связанным исключительно с театром, так и тогда жила в том мире, который создали мои родители. Тоже это меня не очень задевало. Ну, может быть, единственное, что меня всегда встречал папа поздно вечером, но, тем не менее, весь мой круг друзей и мои интересы были абсолютно перпендикулярны тому, что главенствовало и что было в моде в это время в Казани. Марина Тимашева: Чулпан, а мне просто самой хочется знать. Кто ваши родители? Чулпан Хаматова: Мои родители - два замечательных человека, я их обожаю - и, по-моему, как-то ненормально. Но ничего с этим не могу подделать, потому что я все переполнена чувством благодарности, и оно из меня просто "прет", как вот - шампанское из бутылки. Это люди, не связанные с театром. Вернее, связанные, но исключительно из зрительского зала, всю жизнь были так связаны, и сами же привили мне страсть к актерству, - и занимающиеся точными науками. Папа - инженер, и мама была инженер. И им было очень тяжело пережить мой такой крутой маршрут в сторону театра, потому что как-то так планировалось, что я посвящу себя математике, - я очень любила математику и училась в математической школе, - по стопам папы. И как-то все вот так двигалось спокойно, уверенно, и не предвещало никаких бурь. Пока в какой-то момент я не поняла, что математика - это отдельная песня, а профессия будущая, с ней связанная, - я начала учиться в экономическом институте, - это совсем другое и никакого отношения к той математике, которую я любила, не имеет. И я сказала об этом родителям, и они, проглотив ужас, потому что для них это был ужас - ребенок кидает себя в какой-то неизведанный абсолютно океан... Но, тем не менее, главное, за что я им благодарна, это за то, что они мне всегда доверяли. Им было очень тяжело, и, тем не менее, они не поставили мне ни одной... ни одной занозы. Даже такой мелкой щепки в колеса, - и отпустили с Богом. Марина Тимашева: Вопрос Флеминга Розе, обозревателя газеты "Юландс Постен". Флеминг Розе: Что побудило вас стать актрисой? Чулпан Хаматова: Александр Грин, у него есть в "Бегущей по волнам" такие строки. Я, честно говоря, уже давно не читала, уже не помню даже, как зовут главного героя, но помню только эмоциональное восприятие этой книги. Там было место, когда главный герой сидел в порту, на чемоданах, и думал о несбывшейся мечте, то есть, мечта, которая остается мечтой, но она - уже несбывшаяся. Вот это словосочетание меня настолько поразило и бросило в холодный пот от понимания, в какой ситуации я нахожусь, и что однажды я так же буду где-то сидеть и думать о том, что у меня была мечта, но она уже не сбудется никогда Мне стало так страшно, что я решила все-таки посвятить себя тому, к чему зовет сердце, а не к чему так целенаправленно шла. Мне было шестнадцать лет, и это было после того, как я поступила в финансово-экономический институт. Я никогда не пробовала себя на школьной сцене и никогда не выступала перед зрителями, никого никогда не смешила в компаниях и не могла никогда взять на себя внимание. Поэтому я так думала, что я, конечно, не справлюсь с этой профессией, но, тем не менее, страстно хотела. И понимала, что я слишком сильно включаюсь в книги, что очень долго выхожу из увиденного фильма или спектакля, что мне требуются дни, а иногда недели, чтобы вернуться в реальный мир, к своим одноклассникам. И как-то я так понимала, что это вот - мое и близко, но, тем не менее, не давала себе шанса вот так реально задуматься над тем, чтобы вот быть артисткой, и никак не конкретизировала эту мечту. Марина Тимашева: Вопрос Натальи Каминской, редактора отдела театра газеты "Культура". Наталья Каминская: Меня очень задела любовь к математике. Значит, алгебра и гармония. Ваше, Чулпан, замечание о том, что когда вы поступили в экономический институт, вы увидели совсем другую математику. Я так понимаю, что вы, наверное, любили чистую математику - за красоту линий, за корректность построения. А вот сейчас, когда вы в искусстве, в театре, есть что-нибудь общее между той математикой, которую вы любили, и существованием в профессии сегодняшней актерской? Чулпан Хаматова: Безусловно. Я хочу поделиться своим счастьем, которое выпало на мои школьные годы, это - педагог по математике Александр Николаевич, который, вот если говорить о творце, вот в самом великолепном смысле этого слова, то он им был. Потому что он вбегал в класс, у него было сразу два мелка в обеих руках. Он не раздевался, он вбегал в верхней одежде и начинал писать нам задание, которое он только что придумал по пути. И у нас было шесть часов математики, потому что это специализированная школа, и эти шесть часов промелькали, как молния. И контрольная была вкуснее любой дискотеки или любого вечера. Потому что в нем сквозило творчество так, как, в общем-то, не во многих даже людях, связанных с искусством. И это был такой фонтан. И я вот влюбилась в эту математику, которая была абсолютно без точностей и без конкретностей. Я, например, никогда не помнила даты и так же, как и сейчас, не могу вспомнить, в каком году я окончила школу, в каком году я окончила институт, для меня это очень сложно сделать. И контрольные мы решали тоже без ответов. Ему важен был логический набросок и путь, по которому идет школьник, хотя он не относился к нам, как к школьникам, а как к абсолютно взрослым личностям. И и вот это вот мгновенное решение, какой-то логический риск, - он всегда нас провоцировал на рискованность в математике, на свободу от формул, свободу от общепринятых правил. Вот. И это было такое мое счастье, которое я испытала и, естественно, я им пользуюсь сейчас. Потому что организм, особенно актерский организм, который требует аккумуляции энергии и также чувственной энергии, и ты не можешь включить себя, как машину, и даже с подогревом ты не можешь сразу завести себя на сто градусов, если ты не готов к этому. Да, бывают вещи, когда ты включаешься эмоционально сразу же, как спичка, загораешься от единственного слова или от мысли, или от запаха. Но, к сожалению, не всегда так. И когда не всегда так, то я с удовольствием прибегаю к той математике и пользуюсь ей, которую учила в школе. И тогда я начинаю просчитывать, каким образом может развиваться героиня, и куда она может двигаться, по какой кардиограмме синусоидной может двигаться роль, и, естественно, я думаю, что одно другому не мешает. Главное - гармония, чтобы не переваливала логика чувство, а чувство иногда и логику, такое тоже бывает. Марина Тимашева: Чулпан, вот я разговаривала с Алексеем Владимировичем Бородиным когда-то по поводу Анны Франк. И он мне говорил, что сам он не был в Голландии, не видел этого музея-квартиры, не видел этой фигурки Анны Франк, которая была там потом создана, но очень говорил о том, что у вас было много впечатлений от этого. И я просто хотела спросить, какие это впечатления и имели ли они какое-то значение для продолжения работы над этим спектаклем? Чулпан Хаматова: Это были впечатления даже не столько исторические, вот такие документально подтверждающие, что "здесь, в этих стенах ходила моя Анна и спала на этих кроватях", а - на эмоциональном уровне. Как только мы приехали в Амстердам, я ездила туда с Театром Луны на гастроли, и, естественно, первой моей идеей было посещение музея Анны Франк. Это был единственный маршрут, которым я так сильно горела. Мы как раз только-только выпускали спектакль. И мы приехали в Амстердам рано утром, были такие бедные гастроли, и нас поселили по актерам. И меня поселили к актрисе, у нее были распахнуты окна и зазвенел колокол на соборе, близстоящем. Я спросила, что это за собор. И когда я услышала - "Вестер Торен", это мои, в общем-то, первые слова в спектакле, и поняла, что судьба расставляет свои загадочные знаки, и как-то уверенности во мне, что все будет хорошо с этой ролью, прибавилось. Ну, и дальше уже было посещение музея и встреча с Мип в День независимости, куда она вместе с королевой приезжала. Я только помню, что увидела живую Мип. И дальше - очень много литературы, книг об Анне Франк, книг ее подружек детства, которые помнили только вот дни рождения, как ей исполнилось четыре года, пять лет, шесть лет. Вот это все было трогательно. И много фотографий. И памятник Анне Франк около музея, около этого собора Вестер Торен, на задней стенке которого была нарисована фашистская свастика маслом, и мое удивление по поводу этого, как так может быть. И ответ, услышанный, что практически ежедневно служители музея стирают эту свастику, достаточно кропотливое дело, но за ночь, на следующее утро, какие-то "герои своего времени" отваживаются, и опять она появляется там. То есть, вот это было такое... как бы мощный толчок опять-таки к созданию этой роли, протест, который тоже иногда двигает творчеством. Марина Тимашева: Я только поясню для слушателей Радио Свобода, что Мип - это имя женщины, одной из тех людей, которые сделали все, что от них зависело, и, рискуя собственной жизнью, пробовали спасти семью господина Отто Франка. И вопрос Флеминга Розе, газета "Юландс Постен". Флеминг Розе: Вы поехали в Амстердам, и мы говорим об этом, как о чем-то естественном. Ну, десять-пятнадцать лет тому назад это не было, так сказать, естественно, чтобы молодая актриса могла, так сказать, свободно ездить по миру. Вы, наверное, принадлежите к первому свободному поколению в России, да? Как вы ощущаете свою страну, и что вас волнует из того, что сегодня происходит в России, и место России в мире? У вас уже есть, с чем сравнивать, чего не было у предыдущего поколения. Чулпан Хаматова: Ну, я могу сказать, что я очень люблю Россию, как любят, может быть, родственников, иногда так любят себя, когда ты, с одной стороны, любишь страстно, и, с другой стороны предъявляешь гамбургский счет ко всему тому, что здесь происходит. Мои поездки... Я, в общем-то, ими избалована. Особенно какая-то такая связь с Германией, где я снялась в трех фильмах, и мне там, да и, в общем-то, везде, во всех странах мира, очень приятно говорить, что я из России. И я ловлю себя на этом чувстве, и я.... Это даже не то что приятно, а я иногда жду этого вопроса, вопроса "откуда вы?" - и сказать, что я из России - это как-то так зажигательно и как-то так горячо... И почему-то сразу за мной встает, может быть, даже не сегодняшняя Россия, не то, что происходит сейчас в политике, и как они ее видят, в смысле, западные страны, мою страну. А за мной сразу вот так вот... таким тылом - встают Достоевский, Толстой, Цветаева. И вот они все за мной, и я протягиваю руку и говорю, что я из России, с абсолютной уверенностью и гордостью, что я принадлежу и живу в этой стране. Достаточно сказать, что ты окончила московский или русский театральный институт, то есть, прошла школу Станиславского, как категория твоей квалификации возносится сразу до небес. И очень так часто бывало: я проходила какие-то пробы и когда делала, в общем-то, для меня достаточно обычные вещи и видела очень странные, иногда восторженные реакции, и объяснение было одно, что "вот она русская, у них у всех такая эмоциональность и такая включенность". И мне было это очень приятно. Флеминг Розе: Что вас волнует из того, что сегодня происходит в России, не устраивает? Чулпан Хаматова: Не устраивает равнодушие. Равнодушие и какое-то такое вялое безверие, что может куда-то сдвинуться в хорошую сторону. Но это мое очень личное, субъективное мнение, что мы как-то так вот потеряли вот это вот чувство, не знаю, отряда... с одной стороны, конечно же, к лучшему, с другой стороны, получилось как-то так в какой-то момент, что "моя хата с краю, ничего не знаю и ничего не хочу". И вот мне это очень не нравится, что я вижу, - опять-таки, не в глобальном смысле. Я ничего не понимаю в политике, вообще ничего. Я только могу судить по тем людям, с которыми я общаюсь, это достаточно узкий круг. Вот это мне не нравится, то, что "не надо ходить на забастовки, или, там, не надо выступать на митингах, или не надо отвечать на удар, потому что это ни к чему не приведет, все останется так, как есть, и никуда не надо двигаться, жить тихо и не дышать, и вот беречь только себя". Это немножко не в моей природе. Поэтому, наверное, меня так это субъективно не устраивает. Марина Тимашева: Я прочитала в каком-то интервью вашем, что вы хотели в детстве сыграть Марию Кюри. Честно говоря, меня это потрясло совершенно, потому что обычно на такие вопросы актеры, ну, говорят, Джульетту. Почему вы назвали реального человека, и человека, ну, в общем, с чудовищной, страшной, трагической судьбой, вместо того, чтобы назвать какую-нибудь пусть даже трагическую, но выдуманную героиню? С ней легче иметь дело. Чулпан Хаматова: Ну, это детство, "ковш душевной глуби". Потому что у нас на даче валялось всегда какое-то безумное количество книг, ну, как бы казалось, что они уже никогда не пригодятся. Там были всевозможные пособия по физике, по математике. И я откопала, вот была такая книга о Марии Кюри, документальная книга. Я не помню, сколько мне было лет, ну, это где-то средние классы школы. И о том, что я всегда любила читать и читала все подряд и никогда не могла отсеивать, и только, может быть, в последние годы научилась все-таки как-то выбирать, а не просто с этим животным голодом читать буквы, то я начала читать и потом поймала себя на мысли, что я уже не просто читаю механически, а втянулась в этот сюжет. И если бы была такая возможность, то я бы и сейчас с удовольствием подумала над тем, какой бы можно было написать сценарий или драматическое произведение. Потому что это был такой страшный любовный треугольник: Мария Кюри, ее муж и смерть, которой они занимались, опять-таки, ради великой цели помочь человечеству, в этом была какая-то трагедия, какая-то вот... почти шекспировская. Марина Тимашева: Вопрос Натальи Каминской. Наталья Каминская: Вот интересно, только что мы говорили о неравнодушии и самоотвержении. Сколько мы пересмотрели "Трех сестер", и одна из главных тем Ирины - это равнодушие к Тузенбаху. И вдруг я вижу у вас как будто бы даже и любовь к нему в последней сцене. И явное предчувствие, и явное желание его удержать от рокового шага. Это созрело у вас у самой, вот исходя из вашего характера, или вы это нашли вместе с Галиной Борисовной Волчек? Чулпан Хаматова: Мы нашли это как-то параллельно. У меня была очень какая-то ярко выраженная идея этой роли. Есть такой романс старинный русский, "Как часто мы, того не замечая"...(поет): Как часто мы, того не замечая, Проходим в даль... Нет, не помню... "За новой мечтой"... сейчас... Каждому хочется счастье найти, Любить и быть любимым, Счастье лежит у нас на пути, Но мы проходим мимо. Именно к "Трем сестрам" я вдруг... это так пересеклось, этот романс, и это русская черта, мне кажется, ну, и не только русская, ну, такая человеческая черта, знакомая очень. И я нашла какой-то вот такой импульс к роли. И когда я почувствовала этот импульс, я страшно обрадовалась, и дальше уже все как-то... как-то все разложилось. И последние спектакли я совсем активно делаю первый акт, что она его на самом деле - любит. Просто из тех людей, даже я сама знаю, что во мне есть эта черта, когда идея-фикс или идея какого-то собственного будущего начинает довлеть, и ты дальше, как личность, рабствуешь перед ней, и все твои вот эти эмоциональные точки начинают корежиться, засыпать и отмирать в какой-то момент, и разбудить их очень сложно. И мне кажется, с Ириной произошло то же самое. Первый акт - это день рождения, все-таки - получившийся день рождения. И две сестры, и, не смотря на смерть отца, приход Вершинина. И в двадцать лет, когда человек, жаждущий любви, слышит признание в любви, мне кажется, что вот эта реплика "текут у меня слезы, это не нужно", - это только слезы радости и восторга, это такая высота духа их совместного, и Тузенбаха, и Ирины, это такое слитие, такое спаяние их совместное, что эти слезы могут только вот от такого дребезжащего восторга, как хрусталь. Вот такая чистота, сила, ясность. И второй акт - такое сознательное отталкивание его, Тузенбаха, что "нет, все-таки есть мечта, все-таки есть Москва, эта жизнь не для меня, я стою чего-то лучшего, и там у меня где-то мой любимый, который достоин меня", и так далее, и так далее. Третий акт - совсем поражение внутреннее, вот где-то с третьего акта начинается вновь воскрешение ее личности для меня. Потому что в третьем акте она осознает, что никто не виноват, кроме нее самой. Что все, что у нее было, она все разрушила. Гордо, очень торжественно, самоуверенно, но - разрушила. Раскромсала, раздробила и осталась ни с чем, и только с самообвинением конкретным, что "никто, ни Бог, ни судьба, ни сестры - никто не виноват, виновата одна я", одна Ирина, и спрашивать только с себя. И четвертый акт - это уже настоящая любовь, когда ты еще на шлейфе тех, прошлых отношений, может быть, не можешь к нему приблизиться, к Тузенбаху, надо какое-то время.... И вот этот вот толчок с дуэлью, вот это вот инстинктивное ощущение драмы, какой-то трагической ситуации, ну, абсолютно инстинктивное. Ну, уже, как собака, уже... я не знаю, как падшая женщина, как последняя половая тряпка, уже догнать, ухватить - и задержать. И от того, что это не конкретно, и от того, что я допускаю эти мысли, и в то же время я не имею права допускать, потому что я могу преувеличивать и могу накликать. И все-таки это не может быть такой огромной расплатой, такой трагической расплатой за мои ошибки. И этого не может быть, потому что этого быть не может. Потому что я уже познала это чувство любви, как Ирина, вернее, Ирина. И я уже им восхитилась, и я уже поняла, что вот оно, счастье, вот оно ходит рядом, вот оно стоит, вот оно смотрит на деревья, вот оно произносит последний монолог Тузенбаха, и уже цепляется, как послед, - ну, совсем, как последняя соломинка, которая ломается. И даже когда он уходит, когда "я не пил сегодня кофе", вот эта замечательная чеховская реплика. И когда он уходит, это все-таки естественно - бросок к нему, но в то же время этого не может быть. Я даже чувствую, я даже вижу это конкретно, Ирина, что это будет очень что-то страшное. Но, с другой стороны, такой внутренний текст, что судьба не может провоцировать и искушать так больно. Иначе для меня это было загадкой, почему Ирина говорит, что не любит. И если она его не любит, зачем нужна эта сцена в четвертом акте? Она никому не нужна тогда. И была там сильная борьба и с критиками, и с близкими театральными людьми, которые обвиняли меня в неправильном прочтении Чехова, что она его не любит и не любит, и как бы это уже аксиома, а не теорема. И, тем не менее, вопрос оставался вопросом: зачем нужна тогда эта сцена? И никто мне не ответил. Марина Тимашева: Чулпан, а вы вот сказали до этого, что вы в трех германских фильмах снимались. Я ничего об этом не знаю, я только видела Морица Блейбтроя в фильме "Лунный папа", и этот фильм сделан усилиями, по-моему, всех европейских вообще кинодержав... Чулпан Хаматова: Да. Марина Тимашева: А какие еще фильмы, и на каком языке? Чулпан Хаматова: Первый фильм - "Тувалу". Ну, это была тоже такая интернациональная кампания, там были французы и американцы, снималось все это в Болгарии, режиссер был немец. Второй был фильм - "Англия", дебют молодого немецкого режиссера Ахима фон Бореса, я бы сказала, не немецкая режиссура у него была... такая психологическая история дружбы двух молодых людей. Я играла там русскую девушку, вернее даже, украинскую девушку. И вот последняя моя работа была - большая роль в совсем немецком проекте, с немецкими артистами и на немецком языке, огромное количество текста пришлось штудировать. Опять-таки, молодой режиссер, замечательная молодая компания. Люди, в основном, все были не профессиональные артисты. Такие были летние каникулы у меня... Марина Тимашева: А как называется? Чулпан Хаматова: Фильм называется - "Виктор Фогаль -коммершенмен". Марина Тимашева: Чулпан даже сказала "штудировать" вместо "учить", уже немецкий язык вошел в сознание. Вчера я видела по телевизору Дину Корзун, с которой вы играли в "Стране глухих". Она снимается и работает в Англии, как я поняла из того, что она рассказывала, и, отвечая на какой-то вопрос, она сказала: "Ну, а что я могу у них там играть? Я могу играть только русскую, я в другом качестве им не нужна". Чулпан Хаматова: Угу. Марина Тимашева: У вас тоже такое ощущение? Правда, вы сыграли уже таджикскую девушку, но все-таки, ощущение такое же? Чулпан Хаматова: Да. В последнем фильме я сыграла немку. То есть, это была немка из богатой семьи, из такой достаточно аристократичной семьи, и режиссер шел на риск. Режиссеру 28 лет, он сказал, что он будет меня снимать, продюсеры были страшно против. И, конечно, это не типично, не стандартно. В основном, все-таки предлагают роли русских. Но мне очень жаль, что профессия драматического актера так зажата в рамки языкового барьера. Потому что мне-то, как зрителю, абсолютно неважно, играет человек Шекспира или Чехова и говорит он при этом с грузинским акцентом на сцене, что я и имела счастье не раз увидеть, меня это абсолютно не коробило. И если действие страстное, захватывающее и театральное, то языковой барьер не важен. Мне кажется, должно пройти время, должно еще какое-то пройти время, чтобы русских актеров все-таки воспринимали, как актеров вот такого хорошего европейского уровня, потому что, ну, естественно, было историческое торможение, и языковое, и так далее. То есть, в Европе уже давно итальянцы снимаются в Германии, немцы - в Англии, и там все так перемешано, и как бы творчество ставится во главу угла. К нам все-таки еще относятся с таким... как это... предостережением. Но, я думаю, пройдет время и хлынет новое поколение, новая волна, и такие, которые будут жить в России, работать в России, питаться Россией, но при этом сниматься или даже играть в театральных постановках по всему миру. Марина Тимашева: "Через двести-триста лет жизнь станет... Чулпан Хаматова: ... удивительно прекрасна". Я в это верую. Мне кажется, это возможно. Марина Тимашева: Вопрос Флеминга Розе. Флеминг Розе: Ну, насчет уровня. У меня есть знакомый датский драматург, и недавно его пьесу "Сон" поставил Сергей Арцебашев в Театре на Покровке. И автор потом сказал, - ставили эту пьесу и на Бродвее, и в Европе, - и он сказал, что лучше он не видел, что это было, в общем-то, на мировом уровне, там чувствовались какие-то глубинные корни, ну, настоящего театра, из какого-то исходного источника. Вам уже приходилось работать с западными актерами. Чем отличается западная актерская школа от российской? Чулпан Хаматова: Школа, может быть, и отличается, но я как-то не раскладывала и не анализировала. А актеры.... Все-таки есть только две категории - хороший и плохой, больше никаких не существует. А дальше, по какой системе ты работаешь, кого ты ставишь себе в кумиры и по чьим тропам ты идешь, ну, абсолютно неважно. Я недавно была в Гамбурге и посмотрела спектакль "Чайка", где все перевернуто с ног на голову, где люди катаются на коньках на сцене, где стоит три огромных экрана и столько техники и рок-музыки, и...в общем, все там намешано. И, тем не менее, это остается Чехов. И я чувствовала атмосферу Чехова, несмотря на то, что там не было ни одного традиционного или костюма или хотя бы детали, и по восприятию Чехова, это был Чехов. Это были с разорванными аортами диалоги, сцены, и я рыдала, и сидела и просто плакала. И мне было абсолютно неважно какое-то там нагромождение. Мне это не мешало, а иногда даже помогало. И играли немецкие артисты, но играли хорошие артисты и у хорошего режиссера. И, естественно, у них другая школа. Но мне, как зрителю, было абсолютно все равно. Марина Тимашева: Чулпан, а можно я еще на две минуты верну вас в Казань? Там была такая актриса, которую я...ну, то есть, если я могу говорить о том, что вот обожаю некоторых актеров, я говорю сейчас о своем поколении, то есть, не о людях, которых я боготворю, как Николая Волкова, как Ольгу Волкову, как Сергея Юрского... Люди, которые старше... Я была маленькая, я ходила на эти спектакли. И между мной и ними существует какая-то... ну, как кролик перед удавом. То есть, тогда, когда я их вижу, я просто пугаюсь и зажимаюсь ужасно, и не могу с ними даже разговаривать, как будто я встретила бога. А когда ты говоришь о людях, которым, ну, столько лет примерно, сколько тебе, или моложе, тогда эта дистанция немножко сокращается, потому что, ну, как будто бы вы входили в профессиональную жизнь более или менее одновременно. И вот так и я начинала ездить, как театральный критик, ну, где-то, может быть, в начале восьмидесятых годов, где-то в середине я доехала до Казани. И вот тогда я попала в этот самый Театр юного зрителя, который постигла страшная судьба, потому что он сгорел, и тоже как-то мистически это вышло, потому что ото всего театра уцелела только декорация последнего спектакля "Буря". В самом этом спектакле уже была эта тема уничтожения всего, кроме вот этого маленького кусочка земли и этих странных духов, которые не имеют никакой материальной привязки к жизни. Сейчас его восстановили, этот театр, и даже говорят, что вот та актриса, о которой я хотела что-то спросить, она вернется туда, уже с новым режиссером, как будто бы они приняла приглашение. Ее зовут Роза Хайруллина. И, на мой взгляд, это просто выдающаяся актриса. Когда я увидела ее впервые, ну, ей, наверное, было примерно столько лет, сколько вот вам сейчас. Вы видели ее? Вы помните ее в этом театре? Чулпан Хаматова: Вот если говорить о каких-то таких маленьких ступеньках, которые подталкивали меня к профессии, когда я еще училась в школе, конечно, я ее любила, как актрису, сидя в зрительном зале. Это была любимая актриса ТЮЗовская, и ТЮЗовские спектакли я смотрела даже не пять, по несколько десятков раз, и практически буквально каждый вечер я просиживала в ТЮЗе и знала наизусть все пьесы и всматривалась в Розин зрачок. И - да, так же боготворила, как вы Юрского или Волкова. Это была моя казанская богиня. И однажды я шла по улице, откуда-то возвращалась, и сама так, сама собой, абсолютно ниоткуда родилась какая-то мысль, ну, как бывает, в детстве иногда, часто, вот сейчас добежишь, успеешь на зеленый - и напишешь контрольную, или что-то такое. Вот и так она, как иголочка, так вонзилась. И я подумала: "Вот если сейчас, - я проходила мимо ТЮЗа, - вот если сейчас выйдет Роза Хайруллина, я буду артисткой", - подумала я, и через секунду увидела, что из ворот казанского Театра юного зрителя выходит Роза Райрулина, которая идет мне навстречу. Улыбается. А я была в таком окаменении и в таком оцепенении от того, что мало того, что я увидела ее вживую, и от того, что я это загадала несколько секунд назад. И дальше была вторая ступень, когда я играла в массовке в спектакле "Звезды на... Марина Тимашева: "Звезды на утреннем"... Чулпан Хаматова: ... небе", и имела нечеловеческую радость, такое огромное удовольствие быть с ней на одной сцене! Я смотрела только на нее, я не могла вникнуть в сюжет. Я все время не туда поворачивалась куда-то, не так играла, не то, что нужно, и все уходили, а я осталась, потому что я была прикована взглядом к ней, потому что от нее нельзя оторвать глаз. И это был второй этап. Но, опять-таки, мы не были знакомы. И третий этап был в Екатеринбурге - знакомства личностного, уже глаза в глаза, душа в душу, и я услышала, что она уехала из Казани и работает сейчас... сейчас уже не знаю, где. Тогда она уехала в Самару. Она была так коротко стрижена. И это была актриса погоревшего театра. Это была такая трагическая судьба. Я так счастлива, что услышала о том, что она возвращается в Казань. Ну, бриллиант. Марина Тимашева: Георгий Цхварава принял казанский ТЮЗ, отстроенный, отреставрированный, отремонтированный. Очень хороший режиссер. Раньше работал в Екатеринбурге, потом в Петербурге, и как будто бы Роза приняла его приглашение Вопрос Флеминга Розе. Флеминг Розе: Чем отличается работа в театре от работы в кино, и что вам ближе? Чулпан Хаматова: Это две абсолютно разные профессии. Я могу сказать, что работу в театре я понимаю, я не могу сказать, что на все сто, но я ее понимаю, я в ней все-таки более уверена, чем не уверена. Что касается ощущения себя в кино или ощущения собственной профессии в кино, то я не понимаю. Я вообще не понимаю. Я обожаю кино, я очень люблю атмосферу съемочной площадки. Я люблю что-то придумывать, репетировать и даже стоять перед камерой в каких-то моментах, когда знаю, что делать. Но как бы на этом мой творческий процесс моя творческая приложенность к кинематографу, она на этом заканчивается. Это как хобби. Все-таки для меня это остается хобби. Вот я люблю петь, но не умею этого делать. И многие говорят, что не умею. И вот, мне кажется, я так же, я люблю сниматься в кино, очень люблю, но не умею, потому что я не чувствую детали, я не чувствую вот того рычажка, который вот из такого замечательного времяпрепровождения все бы это превращал в творчество, вот как я это имею в виду. Хотя когда я засиживаюсь долго в театре, я начинаю скучать по съемочной группе, по вот этому процессу, по экспедициям, по всему, что составляет кино, там. А в театре я понимаю и, конечно, поэтому я могу сказать, что из них мне ближе - ближе театр. Но любовь - и там любовь одна, а здесь любовь другая. Наталья Каминская: Вы когда-нибудь развлекаетесь? А то вы производите впечатление человека, который с утра до ночи занят театром или кино, очень серьезен и совсем больше ничего не хочет. Что вам нравится из развлечений? Чулпан Хаматова: Очень люблю грим театральный и пытаюсь постичь какие-то новые техники, новые методы освоения как собственного лица, так и некоторые рискованные артисты отдают мне "в пользование" перед спектаклем свои лица, и я их гримирую, и невероятно счастлива и от доверия, и от того, что в руках кисточки. И люблю рисовать. Но, опять-таки, не умею. Люблю. Люблю рисовать пастелью, потому что это более безответственный вид рисования из всех, что я знаю, потому что там можно рисовать и пальцами. Ну, он такой... по динамике, может быть, мне ближе всего. И люблю фотографировать всякие световые штуки. Бессюжетные, беспортретные, безнатюрмортные, какие-то вот на черно-белую пленку световые вариации просто. И дальше - грандиозные планы, чем бы я хотела овладеть в этой жизни, и стоящие на месте до такой степени, что мне даже становится страшно. Вот год за годом перелистываются, как календарь, а я не сделала ни шажочка к осуществлению своих развлеченческих планов. Да, я отдыхать люблю и очень люблю. Но мне нужен такой отдых, который бы аккумулировал мою энергию, а не растрачивал. Потому что растрачиваю и так достаточно. Марина Тимашева: По традиции нашей передачи, мы должны подвести какой-то маленький итог. Мои коллеги должны подвести какой-то итог и поделиться просто своими впечатлениями. Флеминг Розе. Флеминг Розе: Ну, мне, в частности, запомнилось ваше отношение, как человека из России, к окружающему миру. Мне было очень приятно как-то слышать и почувствовать, что вы - человек, который естественно относится к Западу и, так сказать, к загранице без преклонения и без отталкивания, для вас это естественно. Я думаю, что это - такой положительный признак молодого поколения России, в общем-то, вследствие последних пятнадцати лет открытости. Мне это очень приятно. Марина Тимашева: Наталья Каминская. Наталья Каминская: Мне было очень приятно услышать о развлечениях, которые есть продолжение деятельности. Редко можно встретить человека, который переключается, а не расслабляется. Желаю больших успехов именно вот на этом поприще. Это многое сулит. Марина Тимашева: А я, со своей стороны, должна сказать, ну, во-первых, я просто очень сочувствую людям, которые не видели Чулпан Хаматову в театре. Потому что, по моему глубокому убеждению, за исключением, ну, редчайших кинорежиссеров, они используют очень немногие ноты из диапазона актерского, которые они различают в театре, и потом просто как-то это переносят в кино. И поэтому просто если есть у кого-то возможность видеть ее на сцене и театра "Современник", Театра Луны, "Антрепризы", театра Российского академического молодежного, сделайте это. У кого нет возможности, просто поверьте на слово, что это, действительно, совершенно поразительная, естественная, это, наверное, даже слышно было, естественная абсолютно личность, и ... да, два слова я сказала важных. И на этом я остановлюсь. Естественная личность. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
