Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[03-01-06]
"Поверх барьеров". Американский час с Александром Генисом"Мюнхен" Спилберга - притча о насилии. "Книжное обозрение": Блестящая история послевоенной Европы. Стрельба как развлечение. Литературный дарвинизм. 100-летие Хармса в Нью-ЙоркеВедущий Александр Генис
Александр Генис: Вы слышите фрагмент из самого, наверное, амбициозного кинематографического проекта этого сезона. Новый фильм Стивена Спилберга "Мюнхен". Уже довольно давно этот самый влиятельный режиссер Голливуда делит свое творчество на две неравные части. Одни картины он снимает для кассы, другие - для души и совести. Я не всегда могу отличить одни от других - скажем, рассчитанная на массового зрителя сказка "Искусственный интеллект" показалась мне глубокой философской лентой. Обычно, однако, как в случае "Списка Шиндлера", это всем ясно. "Мюнхен" - бесспорно картина такого же нравственного накала. Сегодня мы с ведущим "Кинообозрения" "Американского часа" Андреем Загданским обсудим новый фильм Спилберга. Прошу, Вас, Андрей. Андрей Загданский: Новый фильм Стивена Спилберга "Мюнхен" фильм, действительно, большой, и не только по времени, он идет 164 минуты, но и по замыслу. История гибели 11-ти израильских спортсменов в Мюнхене в 72-м году была столько же заметной вехой в войне с терроризмом, или, вернее, в войне террористов с нашим миром, как и трагедия 11 сентября. Я ни в коей мере не сравниваю масштаб двух терактов - 11 человек и 3 000 - я сравниваю значимость отпечатков в коллективном бессознательном, которым является живое телевизионное вещание. Оба события - трагедия в Нью-Йорке и трагедия в Мюнхене - транслировались в живую на весь мир, содрогнувшийся в ужасе. Александр Генис: Надо сказать, что именно с этого начинается картина Спилберга, и это один из самых сильных моментов в этом фильме. Мы видим дикое, истерическое напряжение медии. Слова еще такого не было, но уже были журналисты, которые стоят в ряд и все время вещают. Мы видим, как терроризм работает на экранах телевизоров. Вот именно то, в чем началась война с террором. Он началась не в Мюнхене, она началась не с бомб, не с пуль, она началась на экранах телевизоров. Андрей Загданский: Да, поэтому мое сравнение с 11 сентября совершенно подчеркивает значимость фильма. Потому что то, что делает Спилберг, и то, почему он обращается как моралист к событиям 72-го года, это то, как он хотел бы, чтобы мы посмотрели на войну с терроризмом в сегодняшнем контексте. В этом замысел фильма. Александр Генис: И совершенно не случайно последний кадр - мы видим панораму Нью-Йорка с двумя, еще стоящими близнецами. Конечно, это перекличку никто не может не заметить. Андрей Загданский: Да, это смысловая точка, последний кадр фильма. С мыслью о двух павших близнецах должны все зрители выходить из зрительного зала. Но вернемся к началу. Фильм начинается с того, что после событий 72 года, после событий в Мюнхене, в Израиле принимается решение, на уровне правительства, что убивать евреев и оставаться безнаказанными нельзя. Появляется человек, главный герой, его играет австралийский актер Эрик Пане, который очень похож на еврея. Героя зовут Авнер, и он назначен лидером сверхсекретной, сверхподпольной миссии уничтожения. С ним в группе работают еще 4 человека. Они должны найти и уничтожить всех людей, которые были виновны в гибели израильских спортсменов в Мюнхене в 1972-м году. Первая половина картины развивается совершенно замечательно, поскольку мы имеем дело с классическим триллером, есть герои, есть миссия, есть цель, есть опасность, есть бомбы, есть все элементы того, что заставляет нас смотреть на экран внимательно. Александр Генис: И тут-то, по-моему, и разворачивается талант Спилберга к деталям. Мне показалось, что самое интересное в картине то, как раскручивается тема террора как личного преступления. Дело в том, что пока террористы не видны, пока они в масках, это безликое зло. Как землетрясение, как ураган, как, в конец конов, атака пулемета. Когда мы начинаем вглядываться в эти жертвы, все становится сложнее. И характерно, что весь фильм разворачивается в Западной Европе. Как будто бы цивилизация наша, европейская, западная цивилизация, сталкивается с фанатической террористической организацией. Но на самом деле враги израильских командос - они тоже часть этой культуры. И первая жертва в фильме Спилберга - это человек, который перевел на итальянский язык сказки "Тысячи и одной ночи". Он тоже из людей, которых мы можем понять, с ним тоже возможен диалог. Тем не менее, этого диалога нет. В этом, собственно говоря, я вижу нравственный накал фильма - поиски диалога. Андрей Загданский: Проблемы фильма начинаются во второй половине картины, когда Спилберг начинает морализировать. Меня все устраивает в действии, меня все устраивает в том, как развивается сама история. Меня смущает, в последних картинах Спилберга, стремление к морализированию. В равной степени это относится к "Мюнхену" и к такой известной его картине, как "Спасая рядового Райана". Каждый раз, когда Спилберг хочет морализировать, я смущаюсь. Нельзя быть одновременно и священником, и художником. Нельзя задаваться поисками ответов на вечные вопросы и утверждать, что ты эти ответы знаешь, когда ты заканчиваешь картину. Последний эпизод фильма, когда герой занимается любовью со своей женой, в параллельном монтаже Спилберг возвращается к 72-му году и в флэш бэке мы видим, как террористы убивают израильских спортсменов, а на лице нашего героя вместо приближения к оргазму мука за еврейский народ и все человечество в целом, я должен сказать, что последний эпизод заслуживает того, чтобы он был записан в книгу дурного вкуса в кино. Вы согласны, Саша? Александр Генис: К сожалению, согласен. Я всегда переживаю за Спилберга, потому что я очень высоко ценю его кинематографический талант. Мне кажется, что он великий мастер кино. Проблема заключается не в кино, проблема заключается, как вы правильно сказали, в моралисте Спилберге. Дело в том, что когда у него есть мессадж, когда ему есть, что сказать, он говорит это прямо, и риторика в кино мучительна. Мне напоминает это худшие образцы советского соцреалистического искусства. Дело в том, что и в этой картине смысл ее очень прост. Он говорит о том, что зло рождает зло, насилия порождает насилие, и ничего хорошего из этого не получается. Возможно, так оно и есть. Кто я такой, чтобы спорить? Я не знаю ответа. Но с другой стороны, это уже не я, а критики, совершенно справедливо сказали, что зеркальная ситуация здесь не работает. Дело в том, что палестинцы убивают случайных людей. И израильские командос, которые мстят за преступление, убивают тех, кто виновен. В сущности, они наказывают за преступление. И это гигантская разница. Андрей Загданский: При этом есть и невинные жертвы. Александр Генис: Которые случайные невинные жертвы. А у палестинцев они заведомо невинны. Андрей Загданский: Совершенно верно. Поэтому сравнивать, переворачивать ситуацию, как должно бы сделать с точки зрения моралиста: Ведь фильм работает на двух уровнях. Да, этот народ отстаивает свое право на существование, свое право на дом, свое право на родину. И другой народ отстаивает то же самое право. Но эта концепция не работает. Потому что в одном случае мы имеем террористов, которые заведомо убили невинных людей, спортсменов, в другом случае мы имеем в виду выполнение, если угодно, акта правосудия, наказания террористов от лица государства Израиль. Совершенно разные ситуации. Александр Генис: Представим себе, что речь идет о Беслане и сразу станет очень тяжело смотреть этот фильм. Андрей Загданский: Совершенно верно. Что смущает меня в Спилберге, это когда он тянется к метафоре. Каждый раз, когда он рассказывает историю, все порядке. Как только он тянется к метафоре, как только он хочет выйти на некое художественное обобщение, поднять содержание своего фильма на более высокий, более масштабный уровень, что-то не получается. И мне всегда очень обидно и досадно. Александр Генис: То же самое произошло и в фильме, о котором мы сегодня вспоминали, - "Спасая рядового Райана". 25 первых минут фильма, это лучшие минуты во всем батальном кино. После этого Спилберг проваливается, потому что он начинает вещать. Проповедь запрещена в кино, и она точно запрещена Спилбергу, потому то его, так сказать, детские фильмы действуют куда лучше и, я бы сказал, они гуманистичнее, они богаче по содержанию. И если "Инопланетянин" - это детский фильм, то метафора чужака, которого привечают дети земли, но не понимают взрослые, она гораздо богаче, чем то, что мы видим в этом фильме о терроре. Андрей Загданский: И вот в "Мюнхене" главный герой Авнер, после выполнения своего сложного, мучительного задания по истреблению всех террористов, встречается со своей матерью и говорит ей: "Мама, ты хочешь, чтобы я тебе рассказал все, что я сделал?". Она на него смотрит и говорит: "Нет, не надо. Подлинная мать всегда посмотрит на своего сына и всегда будет знать то, что ей нужно". Александр Генис: Это сцена из книги Горького "Мать". Андрей Загданский: Нет, у Горького будет получше. А раз мы уже вспомнили Горького, то вспоминаются два других писателя - Дюма и Шекспир. Спилберг замечательный Дюма. Все его детские фильмы - "Индиана Джонс", "ЕТ" и другие картины - это замечательные мини шедевры, вернее, просто шедевры жанра. Но как только он хочет выйти, расстаться с тем, что сделало его Спилбергом, у него трагически не получается. Дюма никак не может стать Шекспиром. КНИЖНОЕ ОБОЗРЕНИЕ АМЕРИКАНСКОГО ЧАСА Александр Генис: Книга "После войны" имеет подзаголовок - "Новая история Европы с 1945 года". Действительно, новая - поскольку эта книга - первый монументальный обзорный труд, прослеживающий возрождение Европы из руин, в которые ее превратила Вторая мировая война. Книгу Тони Джадта "После войны" представляет слушателям "Американского часа" ведущая нашего "Книжного обозрения" Марина Ефимова. Марина Ефимова: Начну с конца, с шутки на предпоследней странице книги. Автор, Энтони Джадт приводит русский анекдот времен советского (т.е., творческого) подхода к истории. Армянское радио спрашивают: "Вы можете предсказать будущее?". Армянское радио отвечает: "Можем. С будущим у нас проблем нет. Проблемы - с прошлым: оно все время меняется". "Еще 20 лет назад, - пишет рецензент книги Энтони Готтлиб, - Восточная половина Европы была зажата мёртвой хваткой правительств, столь некомпетентных в делах и проблемах настоящего (не говоря уж о будущем), что их единственным способом создать видимость успеха было перекраивание истории. Росчерк цензорского пера... и вчерашней катастрофы как не бывало". И далее Готтлиб, редактор журнала "Экономист", рассуждает: Диктор: "Есть и более безобидный способ ревизовать прошлое: взглянуть на него в свете неожиданных событий, к которым это прошлое привело. История послевоенной Европы напрашивается на такой пересмотр. В самые студеные годы Холодной войны Европа выглядела безнадежно. Казалось, ей суждена судьба простого буфера между Вашингтоном и Москвой: в худшем случае - объятого пламенем кладбища, в лучшем - пустыря. А сейчас Тони Джадт описывает Европу цветущую, которая вкушает не только мир, но и экономическое благополучие. То, что после войны казалось корчами умирающего, оказалось судорогами рождения новой жизни". Марина Ефимова: У русских, я думаю, не было ощущения такой катастрофической перспективы послевоенной Европы - ситуация там была не хуже, чем в России. Другое дело, что никто не ожидал такого РАСЦВЕТА Западной Европы. Ведь с 1939 по 1945 год 36,5 миллионов европейцев погибло, десятки миллионов лишились пристанища и родины (одни - из-за Гитлера, другие - из-за Сталина). После капитуляции Германии во многих странах Европы начались жестокости возмездия, политические и этнические чистки, гражданские войны (в Греции и в Югославии, например). Джадт утверждает, что даже уничтожение евреев не кончилось с освобождением узников из концлагерей. Пример - погромы в послевоенной Польше, от котрых погибло больше тысячи евреев. (Не говоря о сталинской кампании против "безродных космополитов"). Кроме того, война разрушила в Европе жилищный фонд: в Германии было разрушено 40 процентов домов, в Англии - треть, во Франции - 20 процентов. К концу войны в Германии функционировало лишь 10 процентов железнодорожного транспорта. Еще в начале 1947 года во всех европейских странах, кроме Швеции и Швейцарии, была сильная нехватка продовольствия. Во Франции, в Италии, в Греции были сильны прокоммунистические настроения. И в 46-м году американские политики поняли, что пора действовать, если они не хотят отдать Европу под контроль Советского Союза. Энтони Готтлиб пишет: Диктор: К лету 1947 года, когда американский госсекретарь Джордж Маршалл обнародовал свой план восстановления Европы, Америка уже потратила на Европу миллиарды долларов в виде займов и дотаций. Но этого было недостаточно для того, чтобы удержать европейские страны от коммунизма, анархии и неофашизма. План Маршалла решил дело. Америка вложила в Европу, по сегодняшним меркам, около 200 миллиардов долларов. Тогдашний английский министр иностранных дел Бёвин назвал речь Маршалла о плане восстановления Европы - "величайшей из всех речей, произнесенных на протяжении человеческой истории". За 20-м веком окончательно закрепился эпитет АМЕРИКАНСКИЙ". Марина Ефимова: Сейчас Европа гордится, и по праву, своим процветанием и охотно забывает, в каком она долгу перед Америкой, поддержавшей ее в тяжкие годы. Скажем, многие европейцы считают мир, который они вкушают с 1945 г., заслугой европейской политики. Однако куда вероятнее, что в период Холодной войны именно Америка, с ее военными базами и атомным оружием в кармане, держала на безопасном расстоянии от Западной Европы войска Варшавского Пакта. Разумеется, в первую очередь, сами европейцы создали свое нынешнее благополучие. В период восстановления они совершали чудеса. Один пример: в Германии, как уже говорилось, в 45-м году работало 10 процентов железных дорог, а через год - в 46-м - уже 90 процентов! В послевоенный период, ощутив благодаря американской помощи вкус богатства, западные европейцы во многом перенимали американский консюмеризм и образ жизни. Однако уже через полвека в Европе создалась своя собственная социальная и экономическая модель - с дешевым медицинским обслуживанием, с гораздо более щедрой, чем в Америке, системой соцобеспечения, со щадящим рабочим расписанием. Впрочем, как отмечает в своей книге Тони Джадт, европейцев поджидают за углом серьезнейшие проблемы: Диктор: "Население Европы стареет и перенапрягает свою самоубийственно щедрую систему соцобеспечения. Рождаемость в европейских странах опасно низкая: по прогнозам в 2050 году треть населения Европы будет старше 64-х лет. Такая проблема есть и в Америке, но она пока спасается притоком молодых и плодовитых эмигрантов". Марина Ефимова: Так или иначе, на сегодняшний день Европа процветает. Быстрорастущий Европейский союз насчитывает 450 млн. человек - помимо всего прочего, это - самый большой в мире единый внутренний рынок. И в книге "После войны" Тони Джадт приходит к выводу, что 21-й век вполне может стать ВЕКОМ ЕВРОПЕЙСКИМ. Вот как на это реагирует рецензент Готтлиб: Диктор: С этим выводом можно не соглашаться (хотя Тони Джадт - чрезвычайно знающий историк). Но так или иначе, самое большое удовольствие, которое доставляет книга "После войны", - это детальное, страна за страной, описание выздоровления послевоенной Европы. Эта книга - восхитительная история воскрешения, восхитительно воссозданная рассказчиком. Александр Генис: Песня недели. Ее представит Григорий Эйдинов. Григорий Эйдинов: Ещё не все пришли в себя после новогодних мегаконцертов-вечеринок, а новый музыкальный год уже начался. Сегодня вышел новый альбом арт-рок группы "Строукс", под названием "Первые впечатления о Земле". Начатая в 1999 году пятёркой друзей, выпустив в 2001 году дебютному альбому, группа теперь уже стала одной из самых многообещающих в современном роке - и надеждой родного Нью-Йорка. Правда, как это часто бывает, обрели они свою известность не у себя на родине, а в Англии, где рок-квинтет до сих пор более популярен, чем дома. Скорее всего, с новым альбомом это изменится. "Строукс" - это квинтэссенция сегодняшнего Нью-Йорка. "Чуткое сердце, обёрнутое слоями циничной иронии", - точно написал о музыкантах один критик. Продолжая экспериментировать со звучанием, "Строукс" оставляют то, что мне всегда у них нравилось. В их работах под одеялом "сырого" звука, зачастую прячется симпатичная мелодия. И это звучит освежающе на фоне технически безупречный, но бездушных записей. Итак, задающие, надеюсь, тон в новом году "Строукс": "Мы живём лишь однажды" (You Only Live Once). Александр Генис: Праздничные - новогодние - каникулы нью-йоркцы проводят по-разному. Одним нравится кататься на водных лыжах, другим - на обыкновенных. Я могу понять и тех, и других. Труднее мне дается разделить вкусы тех, кто отдыхает с ружьем на перевес: У микрофона - корреспондент "Американского часа" Ирина Савинова. Ирина Савинова: Как снимают стресс успешные, а значит - очень занятые, американские бизнесмены? Недавно в Нью-Йорке вошел в моду новый способ релаксации: стрельба. Мы, - заметил один из "отдыхающих" таким образом юристов, - должны быть очень агрессивны, такая у нас работа. И нашей агрессивному стилю жизни никак не подходит маленький белый шарик на зеленом поле для игры в гольф. Так пар не выпустишь, а вот стреляя, можно - посмотрите на вырывающийся из ствола дым!" Для новичков-энтузиастов в Нью-Йорке есть компания "Элитные стрелки". Её владелец Эдрю Массимилиан согласился ответить на наши вопросы. Эндрю, расскажите о вашей компании: люди каких профессий к вам обращаются, где, из чего и по каким мишеням стреляют? Эндрю Массимилиан: Наши клиенты в основной массе - корпорации и компании из Нью-Йорка, Нью-Джерси и Коннектикута. Но часто к нам обращаются и приехавшие на деловые встречи иностранные бизнесмены. Мы предоставляем и развлечения, и серьезное обучение стрельбе. К каждому клиенту приставлен персональный тренер. Мы облуживаем всех: и маленькие корпорации, и гигантов из списка "Форчун Файв Хандред". Было у нас несколько таких. Это групповые заказы. А индивидуальные клиенты - чаще всего доктора, адвокаты, бизнес-леди, женщины-бизнесмены, которых, кстати, около сорока процентов от общего числа. Мы вывозим клиентов на стрельбище, обязательно за пределы города - в самом Нью-Йорке это запрещено. Мишени - бумажные, металлические, если клиент готов, то - движущиеся. Ирина Савинова: А из какого оружия стреляют? Эндрю Массимилиан: Мы предлагаем винтовки, пистолеты, дробовики, автоматы, пулеметы. Марки оружия самые престижные: Хеклер энд Коук, Смит энд Вессон, Беретта, Бонелли. Ирина Савинова: Раз Ваша фирма называется "Элитные стрелки", то цена, должна быть, высокая. Ваши услуги дороги? Эндрю Массимилиан: Цена не высока за то, что мы предлагаем. Однодневная поездка на стрельбы стоит тысячу сто долларов на человека. Группы получают скидку. Можно поехать на полдня, это стоит 650 долларов. Ну и, конечно, цена зависит от оружия, из которого клиент хочет стрелять: ведь нам поставлять и его, и мишени. Ирина Савинова: А почему люди вообще хотят пострелять? Эндрю Массимилиан: У каждого есть свои причины, но главная - одна: стрельба доступна всем. Это демократический вид спорта. Можно быть инвалидом и стрелять. Женщины соревнуются наравне с мужчинами. Необходимые для того, чтобы стрелять, качества: координация движений, дисциплина и умение концентрировать внимание, есть и у мужчин, и у женщин. Или их можно развить. Посмотрите на баскетболистов, на теннисистов - эти виды спорта требуют физической силы и выносливости. Стрельбой может заняться каждый. Что многие и делают. Ирина Савинова: Поправьте меня, если я не права, но кажется, что у американцев пристрастие к огнестрельному оружию более сильное, чем у европейцев. Эндрю Массимилиан: Начну с того, что многие наши клиенты - европейцы, они получают не меньшее удовольствие от стрельбы, чем американские клиенты. Не могу сказать, что знаю, как европейцы относятся к оружию, но многие марки огнестрельного оружия - европейские: австрийские, немецкие, английские, есть японские. Американцы любят огнестрельное оружие, потому что это - часть нашей истории, нашей культуры. Мы победили в Войне за независимость и завоевали свободу с оружием в руках. Мы воевали в двух мировых войнах с оружием в руках, мы снабжали европейских союзников огнестрельным оружием. В Соединенных Штатах сегодня на каждого человека, включая взрослых и детей, приходится почти по одному стволу, то есть около 285 миллионов единиц. У нас сравнительно легко получить права на владение огнестрельным оружием. Но американцы умеют с ним обращаться, ибо владельцы оружия - ответственные и законопослушные граждане. Ирина Савинова: Эндрю, вы связали свою жизнь с огнестрельным оружием. Сегодня в Америке проблема оружия в руках несовершеннолетних очень острая. Что вы чувствуете, когда происходит трагическое событие вроде массового убийства в колорадской школе Колумбайн? Эндрю Массимилиан: Всякое бывает. Пример школы Колумбайн не имеет никакого отношения к огнестрельному оружию. Причина в отсутствии родительского контроля. Два неуравновешенных подростка имели все признаки психического расстройства, но родители проглядели это, как проглядели и то, что оба боготворили Гитлера. К тому же имелось много предпосылок, приведших к катастрофе: оба подростка были изгоями в школе, оба много раз угрожали открыто, что предпримут опасные действия. И все это было задолго до того, как они приобрели оружие - нелегальным! - путем, и применили его. Другими словами, не оружие было причиной трагедии. Ирина Савинова: Эндрю, как вы думаете, будет огнестрельное оружие запрещено в Америке в будущем? И нужно ли это делать? Эндрю Массимилиан: Я уверен, что этого делать не следует. И я думаю, что это не произойдет. Сегодня в Америке есть 285 миллионов единиц огнестрельного оружия. Оно находится в руках 80 миллионов владельцев. Но в этом нет ничего плохого. Вся эта проблема создана и раздувается европейской прессой. В Америке погибает больше людей в автокатастрофах, от преступной небрежности врачей или от рака, чем от огнестрельного оружия. Другая причина, - защита, которую дает оружие. Возьмите, например одинокую женщину, охраняющую собственный дом, возьмите больного или просто слабого человека, в чей дом вломился грабитель. Нельзя отказать им в праве защищать себя и свою собственность. И не забывайте о второй поправке к нашей конституции, в которой говорится, что граждане имеют право на владение и ношение оружия. В последнее время эта поправка подвергалась множественным нападкам: есть люди, которые намерены это исконное право у нас забрать. Александр Генис: И я - один их них. Тир - и владение оружием - разные вещи. Чтобы стрелять в цель совсем не обязательно держать смертельно опасное огнестрельное оружие. Достаточно им пользоваться где положено. Возможно, на мой категорическое неприятие попустительных оружейных законов оказал влияние опыт. Мой знакомый таксист, из наших соотечественников, добыл разрешение и купил пистолет, чтобы отбиваться от грабителей. Но в тот же вечер у него дома разразился семейный скандал, который кончился тем, что жена выстрела в мужа из новенького ствола. В свою цель она не попала, но пуля разбила целую тарелку с салатом Оливье, оставшимся от новогоднего стола. Не удивительно, что от пистолета мои друзья поспешили избавиться Александр Генис: Недавняя бескомпромиссная победа дарвинистов в процессе, который привлек внимание всего мира к маленькому пеннсильванскому городку Дувру, где судья Джон Джонс-Третий принял историческое решение, означает, что американская школа отстояла свою независимость от религиозных "пополозновений". Теорию эволюции теперь будут, как и раньше, преподавать на уроках биологии, а гипотезу разумного дизайна учителя станут обсуждать в курсе истории религии, если таковой еще сумеют создать, что - из-за тех же конституционных ограничений - совсем непросто. Побочным итогом этой судебной драмы оказался возросший авторитет Дарвина, включая и те области знания, где его теория раньше не находила себе применения. Например - в литературоведение. Сегодня мы поговорим о новом направлении в литературной критике: о литературном дарвинизме. Суть его не слишком сложна. Подобно тому, как Чарльз Дарвин изучал животных, открывая врожденные модели их поведения, литературные дарвинисты читают книги в поисках врожденных моделей человеческого поведения: вынашивание и выкармливание детей, стремление к деньгам и собственности, к образованию семьи или какого-то родственного сообщества. Мотивы действия, утверждают они, заложены глубоко и непоколебимо внутри нас, и без этих знаний понять в литературе мы ничего не можем. Женщина хочет стать женой, мать - выдать своих дочерей замуж. Мужчина ищет наиболее привлекательную женщину, что соответствует дарвинистской идее о стремлении к наиболее успешному продолжению рода и так далее... Отчет о литературном дарвинизме я попросил подготовить Владимира Гандельсмана. Владимир Гандельсман: Современная литературная критика рассматривает текст с социальной точки зрения, либо - с точки зрения его взаимодействия с другими текстами. Вспомним, что Деррида, отец деконструктивизма, утверждал, что ничего, кроме текста, нет. Есть и другие традиционные точки отсчета, но литературный дарвинизм порывает с этими традициями. Его цель - изучать литературу с помощью биологии. Ни политики, ни семиотики, а биологии. Обо всем этом рассказывает первая научная антология, посвященная литературному дарвинизму "Литературное животное". Это сборник эссе, в котором выступают ученые биологи и физиологи наряду с профессорами литературы. Рассматриваются эпос, Шекспир, японская и западная литературы, все это - c победной поступью, если не сказать с бравадой. В центре литературного дарвинизма - такая идея: мы наследуем нашу культуру генетически. Наше поведение поверяется теми же тестами, что и тело. Зачем пишется и читается литература? Как она влияет на наши гены? Эти вопросы ставят дарвинисты и досконально исследуют тексты, устраивая им настоящую вивисекцию. Их пока не много, человек 30, но ряды тех, кто занимается биопоэтикой, растут. И пополняются, например, такими учеными, которые прежде молились другим богам, - к ним, кстати, относится известный русскому читателю Брайан Бойд, исследователь жизни и творчества Набокова. Александр Генис: Знал бы Набоков! Владимир Гандельсман: Действительно! Тем более, что Набоков мог бы с ними поговорить не только как писатель, но и как энтомолог... Не стоит однако недооценивать привлекательность дарвинизма. Философия, которая утверждает, что "выживает сильнейший" комплиментарна, - ведь мы живем, а значит мы - сильнейшие. Тут и оправдание многим нашим непотребным действиям как действиям врожденным. Александр Генис: Как говорил Джек Николсон в одном интервью, объясняя свои выходки: это все железы и бессознательное желание продолжения рода. Это понятно, но в чем соблазн дарвинистов от литературы? Владимир Гандельсман: Дело в том, что литературный дарвинизм обещает найти универсальные объяснения, и эта тенденция притягательна для масс. Вспомним, раз уж возникла тень Набокова, "любезные" ему такие массовые явления как марксизм или фрейдизм. Редактор Джонатан Готшэл начал с недовольства обучавшей его профессурой, которая не желала читать научные труды по зоологии и биологии и не хотела связывать литературу с Дарвиным. Изучив поведение обезьян, Готшэл перешел к "Илиаде" как к некоему состязанию наших, с точки зрения Дарвина, предшественников. Они орут, дерутся и борются за власть, как похотливые самцы. Класс, куда Готшэл принес свои идеи, был ошарашен, как если бы он цитировал Гитлера. Зоология играет, кстати, вообще важную роль в трудах лит. дарвинистов. Эллен Дисэнэйк, занимающаяся биопоэтикой в Вашингтонском университете, начала с наблюдения над поведением животных, сравнивая его с поведением детей. Благо муж ее был директором национального зоопарка в Вашингтоне. Александр Генис: Другой вопрос: Какова цель чтения вообще? Не потеря ли это времени - читать? Не лучше ли просто размножаться и пахать землю? Владимир Гандельсман: У дарвинистов есть ответы на все. Литература, говорят они, это защитная реакция на экспансию разума, на возникновение мира во всей его враждебной сложности, каковым он предстал разумному человеку 40.000 лет назад. Дар воображения и упорядочения мира - это сопротивление огромной и замутненной реальности. Другая идея состоит в том, что чтение - это тренинг. Если вы способны вообразить битву между греками и троянцами, вы лучше будете себя чувствовать и в обычной уличной драке. Ни больше, ни меньше. Есть и другие забавные объяснения. И все же, если быть справедливым, то психология эволюции заслуживает внимания, когда она задается вопросом, заложена ли в генетике культура и вся сложность человеческого поведения. Даже, если эта теория не располагает полноценным доказательством. В принципе, это всё, но я позволю себе небольшой постскриптуп. Есть какое-то революционное раздражение, переходящее в агрессию, в высказываниях адептов литературного дарвинизма. Вот им я бы и хотел прочесть стихотворение Николая Олейникова "Чарльз Дарвин". Чарльз Дарвин, известный ученый, Александр Генис: После стихов обериута Олейникова, которым закончился предыдущий эпизод нашей передачи, будет уместным вспомнить его гениального соратника Даниила Хармса, чье столетие мы отмечали в самый канун ушедшего года - 30 декабря. Как ни странно, этот литературный праздник докатился и до Нью-Йорка. У микрофона - корреспондент "Американского часа" Рая Вайль. Рая Вайль: На вечер, посвященный столетию Хармса я попала почти случайно. Приятельница пригласила послушать знакомого актера. В программке было сказано, что публичная библиотека справляет столетие Хармса и что представлять его стихи и прозу будут по-русски и по-английски. Вот это и подкупило, Хармс - в Америке, в центре Нью-Йорка. Вход в концертный зал библиотеки Доннелл, расположенной прямо напротив Музея современного искусства, на 53-й улице, между Бродвеем и Пятой авеню, бесплатный, но зрители, по собственной инициативе, в конце спектакля, по русской традиции, хотя в зале было много американцев, собрали деньги в конвертик, так им понравилось все представление. Во время спектакля в зале часто смеялись, аплодировали особенно удачным переводам. Базилка Стефанович, директор славянского отдела Публичной библиотеки и один из организаторов литературного вечера "Столетие Хармса", довольна. Базилка Стефанович: У нас 35 тысяч книг на русском языке, огромное количество читателей, и многие из них обожают Хармса, часто его читают, заказывают. Вот мы и решили устроить такой вечер, на котором Хармс будет звучать и по-русски, и по-английски. Мы давно знаем актера Виктора Персика, он у нас неоднократно выступал, с литературными концертами по произведениям русских авторов: Блока, Хлебникова, Мандельштама. Великолепный чтец, и страстный поклонник Хармса, поставивший по его произведениям несколько детских спектаклей. Я счастлива, что вечер удался, что зал полный, и что у Даниила Хармса оказалось в Нью-Йорке столько поклонников. Рая Вайль: Илья Бернстин знает и любит Хармса с детства. Его переводы Хармса печатались во многих американских журналах и представлены в сборнике "Обериуты: Антология русского абсурда". Поэт, переводчик, он родился в Москве, и в Нью-Йорк приехал с семьей, когда ему было семь лет. Илья Бернстин: Я перевел "Иван Иваныч Самовар", как "Мистер Голден Самовар", потому что я хотел перевести для американских детей, им не очень важен смысл, им важен ритм, так что я хотел сохранить ритм и бойкость слога, так что по-английски это звучит так: Have you ever seen a "sam"? Рая Вайль: Детей, надо сказать, на вечере не было, но и взрослой публике переводы Бернстина понравились. Лично мне всегда казалось, что Хармс, именно Хармс, который кажется таким простым и доступным, в переводе все теряет. Но Симона Шнайдер, которая тоже участвовала в спектакле, со мной не согласна. Симона Шнайдер: Я увлеклась Хармсом, когда взяла курс русской литературы в Колумбийском университете, - рассказывает 23-летняя Симона. - Мне сразу показалось, что Хармс будет интересен американцам, потому что он пишет просто, играет словами, и вот эту его игру я попыталась перевести на английский. Сначала брала те вещи, которые лучше всего понимала и которые имели драматический аспект, которые хорошо звучали со сцены, а почти все его произведения именно такие, игровые. И стихи Хармса, и проза, - везде присутствует театральное начало. Но, пожалуй, самое главное в его якобы простых историях, то, что они представляют куда более сложную картину, детали которой встречаются и в американской жизни. Это бывает смешно, трагично, иногда - даже страшновато, но на это всегда интересно смотреть. Рая Вайль: Виктор Персик закончил театральное училище имени Щукина, работал в Московском драматическом театре Ермоловой, с 73-го года - артист Московской государственной Филармонии, автор и исполнитель литературных программ и моно-спектаклей. С 93-го года живет в Нью-Йорке, работает на местном русском радио, организовал детский драматический театр, в котором поставил несколько спектаклей по произведениям Хармса... Виктор Персик: С детьми мы это очень здорово делали. Они любят это играть, и Хармс знал природу детскую очень здорово, он знал, что такое ритм очень хорошо, что такое парадокс в детском мышлении. Замечательные вещи его, которыми я время от времени заканчиваю: Прочитали мы стихи Рая Вайль: А вот, о сегодняшнем спектакле... Виктор Персик: Я доволен тем, что мне удалось все как будто бы связать, одно с другим. Даже тогда, когда вдруг получилось, что надо скорее, потому, что тут как-то режим этого места такой строгий, мне сказали, в 7:30 ты должен закончить, и я схватился за голову, я уже не знал, я уже свистом начал выгонять со сцены. Там же появляется Симона, а я уже выхожу на сцену, потому что надо скорее, а это, в общем-то, было в духе Хармса, в свободе, абсолютно все на ходу сделано, и радость от того, что это можно было сделать, радость от того, что это воспринимается еще и публикой, и радость от того, что это все совпадает, ровно сто лет тому назад родившемуся Хармсу, мы посвятили этот вечер, и это мое счастье... Рая Вайль: Зрители расходились довольные. Вот что сказала мне пришедшая на спектакль писательница Белла Езерская... Белла Езерская: Хармс, вообще-то, для меня был в некоторой степени за семью замками. Но Персик его так преподнес, что он открылся совершенно неожиданно. В этом безумном мире он абсолютно свой человек. И я считаю, что Виктор Персик воплотился в него полностью, и вывернул его наизнанку для любителей поэзии, которые до сих пор его недооценивали. Кстати, мы учили обериутов, мы их проходили, но, видимо, так поспешно, что в университетском курсе не успели их оценить. Надо было приехать в Америке, чтобы открыть для себя Хармса. Рая Вайль: А вот Ричард Майерс, редактор в престижном издательстве "Даблдэй", открыл для себя Хармса, не выезжая из Америки. Ричард Майерс: Я знаю о нем много, читал его еще в колледже, естественно, в переводах. Читал отзывы о нем друзей в знаменитой книге-исследовании Гаррисона Солсбери "900 дней. Блокада Ленинграда". Эти отзывы звучат, как эпитафия: блестящий сатирик, философ готического настроя, правдивый писатель абсурда. Таким я его себе и представлял. Все мне нравится в Хармсе: и юмор, и политическая паранойя, и острота слова. И с каждым годом появляется все больше новых переводов. У меня сейчас на столе пять хороших переводов его стихов лежит, в том числе, и Симоны. Ее книга выйдет в нашем издательстве уже в начале 2006 года. А вообще, переводить русских поэтов на английский сложно, одинаково сложно, будь то Пушкин или Хармс. Рая Вайль: Бразильская поэтесса Грасиэлла Элга приехала на спектакль со своей подругой. Грасиелла Элга: Поэзия трогает сердца независимо от того, о чем она рассказывает, язык поэзии универсален. Я не знаю русского, но, благодаря актерам и переводчикам, я кое-что поняла, они помогли мне почувствовать присутствие Хармса. Я знаю его, я читала его в переводах. Но одно дело читать, и совсем другое, слушать в исполнении таких хороших чтецов, как Персик и Симона. Рая Вайль: Домой я шла в приподнятом настроении, шел снег, пушистые хлопья покрыли Бродвей, толпа возбужденно гудела, и продавец горячих сосисок, от переизбытка чувств, выстукивал ложками какую-то веселую мелодию... |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
