Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[07-06-05]
"Поверх барьеров". Американский час с Александром ГенисомКупальный сезон в Нью-Йорке. Книжное обозрение: биография Р.Оппенгеймера. Гость в студии - архитектор А.ГликинВедущий Александр Генис
Александр Генис: Бог, - говорят англичане, - сотворил мир пополудни летом. С ними трудно не согласиться. Во всяком случае, в тех неумеренных широтах, где я вырос. "Летом" здесь назывались каникулы - не взирая на градусник. Но и в здесь, в балтийской хмурости, лето всегда оставалось собой. Сезон отпусков. Награда за зимние труды и зимнее ненастье. Сладкое дачное безделье, экскурсионный зуд, огородная страда, заморские пляжи и курортные романы, своя природа и чужие города, футбол - по телевизору и на лужайке. Одним словом - пикник на обочине. Отпуск должен отпускать. Ослабив хватку будней, жизнь ненадолго разрешает нам вести себя как вздумается. Из-за этого так трудно с умом распорядиться заработанной свободой. Воля требует куда большей ответственности, чем рутина. Особенно в эпоху, упразднившую то мерное чередование сезонов, что всегда обещало зимой лыжи, а летом - дачу. Самолет, как супермаркет, отменил времена года. Земля кругла и обширна. На ней всегда найдется теплое местечко для отдыха, какой бы месяц ни показывал календарь. Есть бесспорная радость в том, чтобы валяться на тропическом пляже, злорадствуя по поводу ближних, оставшихся воевать с вьюгой. Но есть и своя прелесть в том, чтобы именно весной хрустеть мартовским огурчиком. Когда мы не рвем связующую время нить, а терпеливо следуем за ней, вериги сезонов, как сонет - поэта, учат нас покорной мудрости. Чтобы лето было летом, надо вернуть летнему отдыху его допотопное содержание и первобытную форму. В Нью-Йорке это может означать только одно: Брайтон-Бич - единственный пляж в границе города, окруженного водой. Репортажем с него наш специальный брайтонский корреспондент Рая Вайль откроет первый летний выпуск "Американского часа". Рая Вайль: Брайтон Бич - ближайший городской пляж, 40 минут на метро от Манхэттена. И исторический Кони-Айленд со всякими развлечениями рядом. Качели, карусели, всевозможные аттракционы, открытые рестораны, холодное пиво в барах на набережной. Вот и приезжают сюда со всех окраин, семьями, компаниями, на целый день, несмотря на предупреждения об опасности длительного пребывания на солнце... Три студентки из Манхэттена старательно натирают друг друга противозагарным кремом... - У нас тут общий приятель живет, - смеется 20-летняя Мэгги, - он нас и соблазнил местным пляжем. Я целую зиму на диете сидела, надо же показаться в бикини. В общем-то, я не любитель жариться на солнце, но весна в этом году очень уж холодная выдалась, всего несколько теплых дней было. Правда, сегодня солнце уже очень горячее, надо было либо до 11 утра приходить, либо после четырех, а сейчас - самое пекло. И все равно народу столько, что мы с трудом место нашли, как будто весь Нью-Йорк сюда на уик-энд съехался. Все соскучились по солнцу, по морю, по теплому песку. Но мы здесь не больше получаса пробудем, потом пойдем обедать в ресторан "Распутин". Рая Вайль: Брайян, к которому приехала вся эта компания, на Брайтон Бич поселился недавно, кто-то из русскоязычных приятелей привез его сюда в прошлом году. - Мне так здесь все понравилось, - рассказывает он, - что я решил переехать. Брайтон - интересное место, много русских живет, поляков, мне этот район Европу напоминает. А, главное, - пляж, который я обожаю, рядом: Брайтон Бич ведь на берегу расположен. И еда в магазинах здесь вкусная, настоящая, и рестораны потрясающие, и пиво всегда холодное из бочек, и мужики в шахматы целыми днями под навесом играют. А по вечерам на набережной музыка, и толпа нарядная прогуливается под звездами. Я себя чувствую, как на Французской ривьере, но в России. Рая Вайль: Джон Литгов на пляже проводит все свободное время, а свободного времени у него теперь много, поскольку недавно вышел на пенсию. Здесь, на Брайтоне, у него свой небольшой дом с садиком. Купальный сезон Джон открывает одним из первых, и купается до поздней осени, его уже здесь знают. Вот и сейчас он только из воды вышел, мне даже смотреть на него холодно. - Ничего нет лучше для здоровья, чем соленая вода и хорошо прогретый песок, - улыбается он, - я все болячки здесь, на пляже, лечу. Простуду, артрит, даже головную боль, не говоря уже о плохом настроении. Придешь рано утром на пляж, искупаешься, и на душе легче становится. Потом пробежка до Кони-Айленда и обратно, и так несколько раз, снова искупаться, на горячем песочке потом поваляться, небо чистое, голубое, только дирижабли со всякой рекламой проплывают, чайки кричат, хорошо. Рая Вайль: Собеседник мой богатырского сложения, и нигде ничего лишнего, все бы так за собой следили, при этом любит русскую кухню... - Я живу здесь уже 65 лет, - говорит он, - каждый ресторан на Брайтоне знаю, на моих глазах они открывались, закрывались, на их месте новые возникали. Русские оказались хорошими соседями. При них и школы стали более дисциплинированными, и на улицах чище, и преступность на нет сошла. Но, главное, они все пляж любят, загорать, купаться, гулять по берегу. Рая Вайль: На Брайтон Бич я бываю часто, у меня тут мама живет. Она тоже пляж любит, и я люблю, и сын мой Костя и даже 3-летняя внучка Катя, с которой я и сегодня сюда приехала. Обычно мы с ней тут замки из песка строим, но сейчас она знает, я работаю, не пристает, плетется за мной по песку и ворчит. Катя: Никто не дает мне играться, ну просто никто не дает... Рая Вайль: Джон сразу уселся, строить замок из песка для Катюши, она обрадовалась, села рядом... - На Брайтоне, - говорит Джон, - вся Америка представлена, здесь настоящий плавильный котел. Сам я ирландец, моя герл-френд, подружка, значит, из Польши, друзья у нас поляки, русские, из Армении есть пара, из Ташкента. Мне это нравится, нигде в Америке такого разнообразия нет, как на Брайтоне. Но, главное, пляж, пляж это моя стихия, это мое, это здоровье. Рая Вайль: Наконец, моя Катя нашла себе подружку, 4-летняя девчушка возится у воды с ведерком и совками, рядом стоит папаша, зовут Джордж. Джордж: Мы сюда каждые выходные приезжаем, как на службу. Брайтон - самый близкий и самый чистый городской пляж. Жаль, вода сейчас еще холодная, лето только начинается. Но детям и так хорошо, видите, как они славно играют. Рая Вайль: Из воды вышла группа пацанов, пуэрториканцы, губы синие, дрожат от холода, но вид довольный, как будто они подвиг какой совершили. - Хорошая вода? - Дд-аа... И не холодная совсем. Александр Генис: Нигде искусство так близко не подходит к преступлению, как в том своеобразном жанре, который нью-йоркские художники и полицейские зовут "графити". Нельзя сказать, что их открыл Новый Свет - графити были еще в древнем Египте. На пирамиде Хеопса сохранились подписи туристов, сделанные задолго до нашей эры. Однако лишь в Нью-Йорке, заслуженно считающимся столицей графити, они добились подлинного признания, став объектом пристального внимания искусствоведов и полиции. С одной стороны, графити могут принести славу, как это случилось в 80-е годы с Китом Херрингом, ставшим международной звездой. С другой - графити могут привести в тюрьму, где художников заставляют целыми днями смывать свои шедевры со стен домов и вагонов. Противоречие между эстетикой и законом не волнует только его виновников. Риск заключения, - считают они - всего лишь обычная жертва, которую искусство всегда требует от художника. О них, анонимных авторах нью-йоркских графити, рассказывает Андрей Загданский в сегодняшнем выпуске нашего "Кинообозрения". Андрей Загданский: В кино существует понятие cult film - культовый фильм, за которым стоит, как правило, картина, не получившая широкого зрительского признания и поддержки критиков, но заслужившая самую высокую оценку, точнее - фанатическую любовь и признание, среди так называемой "нишевой" группы поклонников. Попасть в категорию таких культовых фильмов, как мне кажется, есть шанс у фильма молодого режиссера и сценариста Адам Бхала Лав (Adam Bhala Lough) Bomb the System "Бомби систему", рассказывающего о таких же молодых, как и автор фильма, художниках графити, покрывающие город, в частности, Нью-Йорк своими незамысловатыми, на мой взгляд, надписями и картинками. Картина эксплуатирует или, скажем, капитализирует на городской субкультуре, которая, как правило, истеблишмент игнорирует. Мало кто воспринимает графити проявлением художественного творческого начала или произведением искусства. Скорее уж как хулиганство, вандализм, с которым нужно бороться. Александр Генис: И еще как! Как раз на днях бывший шведский консул и депутат шведского парламента выдвинул бывшего же мэра Нью-Йорка Джулиани на Нобелевскую премию мира за то, что он сократил на 70 процентов преступность в нашем городе. Главная идея Джулиани заключалась в борьбе с мелкими нарушениями порядка, которые создают атмосферу, чреватую уголовщиной. В частности, он объявил войну графити - и почти выиграл ее. Сегодня город, а особенно - вагоны подземки стали куда чище, чем четверть века назад, когда я только приехал в Нью-Йорк. Андрей Загданский: Однако, в отличие от бывшего нью-йоркского мэра, автор нашего фильма явно симпатизируют своим ночным художникам - подавляющее количество графити, естественно, создаются ночью. Ночь - ключевое слово в фильме, все или почти все действие картины происходит ночью в контрастно освещенном неоновом "металло-галогенном" Нью-Йорке. Оператор-постановщик Бен Качинс (Ben Kutchins ) нашел абсолютно адекватное цветовое решение фильма - с цветами, почти столь же кричащими и выбивающимися из реальности, как и сами графити на стенах домов. Если добавить к этому музыку - хип-хоп и рэп, то вы довольно точно представите себе атмосферу, настроение картины. Настроение в этом фильме важнее всего, ибо диалог - напыщенный и деревянный, история - маловероятная в деталях, сквозное действие потеряно по дороге, и так далее. Мне, впрочем, очень понравился один эпизод. В кульминационный момент фильма Антони Блест забирается на Бруклинский мост. Надо учесть, что мост для авторов графити, как Эверест для альпинистов - билет в бессмертие. Если вы помните, Саша, значительная часть Бруклинского моста раньше была покрыта не асфальтом а металлической решеткой, и когда едешь по мосту шины издавали странный звук, от которого у меня лично сводило зубы. Так вот, Антони Блест ночью карабкается на мост, чтобы оставить там свой бессмертную отметку, и нет никакой сопровождающей музыки - лишь этот сверлящий зубы звук автомобилей, проезжающих по решетке и плеск воды где-то там в смертельно опасном "внизу". Потрясающий звуковой контрапункт. Это, конечно, всего лишь три минуты настоящего кино. Но как часто в фильме нет и этих трех минут. Александр Генис: История открытия энергии атома и история использования этой энергии для создания бомбы, способной в несколько минут сжечь дотла целый город, стала трагическим эпосом 20 века. Чтобы создать первую такую бомбу, США затратили больше 2 млрд. долларов и построили заводы, занявшие огромные пространства в штатах Теннеси, Нью-Мексико и Вашингтон. В Америке 1945 года атомная индустрия по своей мощи могла сравниться только с автомобильной. В эту сложную эпоху читателя возвращают новые книги о рождении атомной бомбы, с которыми слушателей "Американского часа" знакомит Марина Ефимова. Марина Ефимова: 60 лет спустя и "Манхэттенский проект"; и самолет "Энола Гэй" (неуместно названный именем матери пилота); и несчастные Хиросима и Нагасаки; и все реакторы; все каньоны Ханфорда в штате Вашингтон, где добывали плутоний; 200 тысяч рабочих и служащих, работавших в условиях строжайшей секретности; лаборатория в Лос-Аламосе, где была сконструирована бомба, - всё это перешло в статус мифа. А харизматический директор секретной лаборатории - Роберт Оппенгеймер - пережил сначала гигантский взлёт известности, а потом падение - под ударами врагов, обвинивших его в шпионаже в пользу Советского Союза. И именно из-за этой брошенной на него тени книга Бёрда и Ширвина "Американский Прометей" стала первой полной биографией Оппенгеймера, а книга Джаннет Конант "Улица Пэлэс, 109" - первой откровенной его биографией. Вот эти откровенности: Диктор: Выросший в семье немецких евреев-эмигрантов, Роберт Оппенгеймер обладал двумя типичными еврейскими особенностями: многообразием способностей и склонностью к мировой скорби. Он всю жизнь был худым, нервным человеком со странностями - с такими странностями, что когда учился в Кембридже, местный психиатр признал у него шизофрению (правда, ошибочно). Однако пронзительные синие глаза, рыцарское благородство и душевная ранимость подарили ему столько дружбы и любви, сколько редко выпадает на долю одного человека. Жена Оппенгеймера, Китти Пьюинг, бросила ради него прежнего мужа. Две сотрудницы его лаборатории (по крайней мере - две) были в него влюблены, и у него был долгий и тайный роман с замужней женщиной. Марина Ефимова: От юношеского отчаяния (принятого психиатром за шизофрению) Оппенгеймера вылечил не врач, а физик - нобелевский лауреат Нильс Бор: В 1942 году генералу Лэсли Гроувсу было поручено найти ученого на пост директора лаборатории по созданию нового секретного оружия Он выбрал Оппенгеймера. Не было человека, который бы не изумился этому выбору. Но вот что пишет рецензент новых книг об Оппенгеймере, известный историк Ричард Родес: Диктор: Даже его злейший враг, немецкий физик Эдвард Теллер, сказал мне однажды, что Оппенгеймер был лучшим руководителем лаборатории, с которым он когда-либо работал. За 28 месяцев - с апреля 1943 до августа 1945 года - две бомбы совершенно разных конструкций были готовы к действию. Марина Ефимова: Еще в 1943 году, когда Нильсу Бору удалось бежать из оккупированной немцами Европы и присоединиться к Оппенгеймеру в Лос-Аламосе, они оба начали формулировать принципы отношения к новому смертоносному оружию, согласно которым все государства должны объединиться (как во время эпидемий) в едином усилии контролировать это оружие. В 1946 г. Оппенгеймер, вместе с группой инженеров и промышленников, представил Трумэну результат этих обсуждений - документ, получивший название "Отчет Ачесона и Лилиенталя". О судьбе этого документа рассказывает книга "Американский Прометей": Диктор: "Трумэн поручил финансисту Бернарду Баруху представить отчет в ООН. Но Барух добавил к документу пункты, имевшие целью продлить монополию Соединенных Штатов на атомное оружие. И вместо усилий к устранению общей опасности (которые были возможны, пока у Советского Союза не было собственного атомного оружия), мир пришел ко всеобщей гонке вооружения". Марина Ефимова: По-моему, это рассуждение очень напоминает рассуждения историков в "Войне и мире", утверждавших, будто война с Наполеоном началась из-за того, что был неправильно составлен меморандум за номером 174. Но в судьбе самого Оппенгеймера "Отчет Ачесона-Лилиенталя" сыграл роковую роль, особенно после того, как ученый открыто воспротивился созданию водородной бомбы - детища Эдварда Теллера. Родес пишет: Диктор: "Два члена "Комиссии Конгресса по атомной энергии" (один - будущий председатель этой комиссии Льюис Штраус) нашли в досье Оппенгеймера материалы, которые убедили их в том, что ученый шпионил в пользу Советского Союза. Эти материалы стали основанием для судебных слушаний, и в 1954 году Оппенгеймера лишили допуска к секретным материалам - то есть, к его собственной работе. Ученый трагически переживал обрушившееся на него обвинение, которое при жизни так и не было с него официально снято. Марина Ефимова: Недаром в день смерти Оппенгеймера в 1967 году сенатор Фуллбрайт в речи перед Сенатом сказал: "Давайте помнить не только то, что гений Оппенгеймера сделал для нас. Давайте помнить и то, что мы сделали ему". Оппенгеймер умер в возрасте 62-х лет от рака горла. Незадолго до смерти он был приглашен в Японию, в Токио. На естественный вопрос журналистов о его чувствах по поводу созданной им бомбы, Оппенгеймер сказал: "Я не сожалею о том, что сделал. Это не значит, что я не страдаю от этого". Александр Генис: Песня недели. Ее представит Григорий Эйдинов. Григорий Эйдинов: Эта шуточная песенка о жизни в замке Камелот впервые появилась в фильме "Монти Пайтон и Грааль" в 1975 году. Этот фильм, сумасшедшая и весёлая кино-версия легенды о короле Атруре и рыцарях круглого стола, стал таким популярным в англоязычных странах, что в прошлом году по опросу британских зрителей он был назвал лучшим английским фильмом всех времён. В минувшее воскресенье бродвейская версия, как говорят сами создатели, "любовно слизанная" с этого фильма получила высшую награду американского театра - "Тони" за лучший мюзикл года. Его название - "Спамелот" - игра слов. Это - гибрид Камелота и "Спама", мясных консервов, вроде "Завтрака туриста". И это только начало. Созданный одним из первых участников комедийной группы "Монти Пайтон" Эриком Айдалом и одним из лучших сегодняшних режиссёров театра и кино Майклом Николсом мюзикл полон смешными номерами и острой сатирой. Но это надо видеть. Скажу только, что тут даже у коровы есть маленький сольный номер. Такой свежий и энергичный мюзикл - хорошая новость для Бродвея, над сентиментальностью которого тоже издеваются авторы "Спамелота". Вот одно такое замечательное "издевательство" от Сэра Галаада и Девы Озера: "Песня, которая поётся вот так." (The Song That Goes Like This). Александр Генис: Сегодня гость нашей студии - молодой нью-йоркский архитектор Антон Гликин. Его имя связано с очередным наступлением неоклассицизма. Это - важное (и модное) движение в современном западном зодчестве борется с модернистской парадигмой. Вожди становящейся влиятельной школы (ее патроном можно считать наследника британского престола принца Чарльза, который горячо интересуется архитектурой) пытаются, условно говоря, вернуть нашим домам - колонны, храмам - античный портик, городам - красоту, освобожденную от функционализма. Хотя такая архитектура уже воплощает свои идеи в камне (мраморе, естественно), большая ее часть остается на бумаге, вернее - в Интернете, где Антон Гликин с друзьями и единомышленниками сейчас увлеченно строит свой виртуальный идеал - утопический город будущего. Антон, что значит, нео-классический архитектор? Чем он отличается от обыкновенного архитектора? Антон Гликин: Неоклассический архитектор - это архитектор, который строит в греко-римской традиции. Греко-римская традиция - это традиция римского и греческого классицизма. Александр Генис: Что-то с колоннами, с ордером? Антон Гликин: Безусловно. Это все связано с ордерной системой. Александр Генис: Вы работаете в Нью-Йорке как архитектор? Антон Гликин: Совершенно верно. В Нью-Йорке я работаю в неоклассической фирме, которая занимается частной архитектурой. Александр Генис: И что же такое виртуальный город? Антон Гликин: Примерно три года назад я посмотрел на современные застройки, которые делаются в старой части Петербурга, и понял, что это и не модернизм, и не классицизм. Вообще трудно классифицировать, потому что это все является каким-то второсортным перепевом основных течений, которые мы наблюдаем сейчас в архитектуре. И для того, чтобы этим тенденциям противостоять, надо, прежде всего, знать, как реконструировать здания и какие здания встраивать в старые части города. Проект заключается в том, чтобы создать компьютерную модель, которая бы непосредственно показала, каким может быть современный неоклассический город. Мы знаем, что Альберт Шпеер в 30-е годы разрабатывал такую модель для Берлина, Леон Крие в 20-м веке создал модель "Атлантис", придумал проект идеального города. И мне кажется, что компьютер дает большие возможности для таких визуальных построений, и благодаря компьютеру мы можем сделать гораздо больше, чем просто деревянную модель. Мы можем до бесконечности детализировать эту виртуальную реальность. Можем начать с планировки основных улиц и площадей, потом перейти к более конкретным зданиям. Каждое конкретное здание может разрабатываться, мы можем заходить в его интерьеры. В интерьере могут висеть картины современных художников-неоклассиков, и, вообще, деталировка этого пространства может происходить до бесконечности. Александр Генис: Все это живо напоминает город-солнце Кампанеллы. Это живо напоминает ренессансную живопись, которая подробно расписывала утопические города. Антон Гликин: Совершенно верно. Дело в том, что архитектура рождается не на каменоломнях. Если посмотреть на историю архитектуры, то мы увидим, что все основные стили создавались в студиях или в кабинетах. Начиная с Пиранези, который делал свои архитектурные фантазии, будучи каменщиком. Персе и Фонтен сделали довольно скромный альбом рисунков, и он положил начало возникновению стиля ампир, который дальше был так прекрасно воплощен в России, Леон Криез, благодаря своим фантазиям, заложил основы так называемого нового урбанизма, то есть современного ренессанса в области градостроения. И, конечно, это связано в том плане, что это утопия, и, в данном случае, утопия, которая должна позитивно воздействовать на дальнейшее развитие архитектуры. Александр Генис: Считается, что архитектура развивается от противного. Как, собственно говоря, и все искусство. Скажем, ампир противостоял барокко, готика противостояла классике. То есть, всегда происходит отрицание предыдущего стиля. Что отрицаете вы? Модернизм? Антон Гликин: Модернизм, безусловно, мы отрицаем. И я бы даже сказал, что это направление можно назвать современной контрреформацией. Поскольку, если мы посмотрим на эпоху барокко, мы увидим, какой это прекрасный стиль и какое количество барочных церквей было создано в Риме, но не надо забывать, что барокко было простимулировано контрреформацией. Поэтому неоклассицизм является реакционным движением по отношению к модернизму, но с положительной окраской для будущих поколений. Александр Генис: А вас не смущает искусственность конструкции? Ведь если мы восстанавливаем нечто старое, то это уже копия. И, таким образом, это уже не движение вперед, а шаг назад сознательно создать старый стиль, это историзм, это то, что было 19-м веке. В сущности, тут нет никакой новой идеи. Антон Гликин: В общем-то, нет. Потому что модернизм - он тоже изначально имел несколько идей, которые, в конце концов, пришли в состояние застоя. Поэтому, в данном случае, мы говорим о развитии классицизма и использовании языка классической архитектуры, но с новым содержанием. Александр Генис: Может быть, например, классический небоскреб? У нас в Нью-Йорке стоят готические небоскребы. Антон Гликин: Классический небоскреб может быть. И я недавно сделал такой проект - воображаемое видение фарвест сайд. Это такая часть в Нью-Йорке. И в этом ансамбле присутствует классический небоскреб с колоннами и с греческим храмом, который его венчает. Александр Генис: Я бы был не против, чтобы у нас в Нью-Йорке был и такой небоскреб. Нью-Йорку все идет. У нас эклектики столько, что ничего не помешает. Я с удовольствием жил бы в доме с колоннами, как и все выходцы из России, которые привыкли, чтобы где-нибудь да стояла колонна. А как попасть в ваш виртуальный город? Антон Гликин: Мы недавно создали журнал "Классический город". Это виртуальный журнал, и через него мы собираемся привлечь сторонников этого проекта. Мы должны будем собрать группу энтузиастов, которые были бы в этом проекте заинтересованы, и, таким образом, это будет коллективным творчеством. Александр Генис: А как называется ваш город? Антон Гликин: Мы назвали его Новый Петербург. И для тех, кто хотел бы посмотреть наш проект в интернете, я бы предложил пойти на наш сайт metropolian.org . Мы будем рады и посетителям и тем, кто пожелает сотрудничать с нашим журналом. Александр Генис: Наша следующая рубрика - "Музыкальный альманах", в котором мы обсуждаем с критиком Соломоном Волковым новости музыкального мира, какими они видятся из Америки. Явление балета Эйфмана - одно из центральных событие в культурной жизни Нью-Йорка, причем, отнюдь не только русского Нью-Йорка. Так повелось с тех пор, как самый влиятельный в стране критик из "Нью-Йорк таймс" Анна Киссельгофф без обиняков назвала Эйфмана лучшим хореографом мира. Понятно, что Эйфман в Нью-Йорке давно стал своим человеком. Его любят, его знают, о нем спорят, ему подражают. Но главное - уже много лет знатоки этого балетофильского города привыкли встречать новые спектакли заокеанского театра, который именно нью-йоркским зрителям доверяет первыми оценить премьеры своих новых постановок. Сейчас такой премьерой стал новый - с иголочки - спектакль "Анна Каренина". Ваши впечатления, Соломон? Соломон Волков: Вы совершенно справедливо указали на одно из главных достижений Эйфмана в том, что касается американской культурной сцены. А именно, что он стал ее естественной составной частью. Что премьеры его произведений ожидаются в Нью-Йорке, ожидаются мейнстримной американской критикой, балетными знатоками, более широкой публикой. И это грандиозное достижение. Потому что в отличие от тех дней, когда Советской Союз был сверхдержавой, к культуре современной России интерес уже не столь велик, и всякий человек, который завоевывает постоянное место в современном американском культурном дискурсе, это грандиозное достижение, и Эйфман относится к этим самым избранным. Заголовок рецензии об Эйфмане в "Нью-Йорк Таймс" гласил: "Треугольник секса, любви и страдания". Под этим была помещена чрезвычайно завлекательная фотография, из которой явствовало, что какая-то невероятная оргия с обнаженными телами имеет место в балете. Я думаю, что очень многих эта рецензия и эта фотография на представление Эйфмана и привлекут. Но я думаю, что здесь их будет ожидать некоторое разочарование, потому что как раз, мне кажется, что в этом балете Эйфмана секса как раз и недостаточно. Александр Генис: Для меня Эйфман в первую очередь это человек, который интерпретирует русскую литературную классику. И, на мой взгляд, превосходно. Мне всегда казалось, что его балет "Карамазовы" - лучшая инсценировка Достоевского. А теперь "Анна Каренина" представляется мне лучшей постановкой "Анны Каренины". Мне кажется, что чтение Эйфманом нашей классики очень оригинально, остроумно и, в данном случае, я с вами не согласен, очень эротично. Потому что "Анна Каренина" в постановке Эйфмана - это, в первую очередь, роман о женской страсти, роман о женской эротике, о неудовлетворенной плотской чувственной любви Анны Карениной, которая принесла ей в жертву свою семью, гармонию, мужа, ребенка. Это все, о чем мы читали в "Анне Карениной", но о чем мы забыли под влиянием школьной интерпретации, которая всегда говорит, что Толстой писал о народе. Нет, он писал о любви. Соломон Волков: Вы знаете, когда-то, как вы помните, Флобер сказал, когда его спросили о госпоже Бовари, он сказал: "Эмма - это я". У меня ощущение, что когда Эйфман ставит любой балет, в нем центральный персонаж это он - Борис Эйфман. И в данном случае, вы говорите, что это балет о женской страсти, о женской любви, я с вами не согласен. Я сделаю, может быть, немножко более сложную подстановку. Для меня "Анна Каренина" - это как всегда у Эйфмана, это автопортрет. Это его страсть. А Каренин, в данном случае, это скорее женский образ. Я здесь рассуждаю условно, не касаясь реальных перипетий личной жизни балетмейстера. Здесь Эйфманом разыграна ситуация законного супруга или супруги и человека, который пытается из плена законного брака вырваться. А уже кто этот центральный персонаж, мужчина или женщина, не так уж в данном случае важно. Отсюда, как мне кажется, возникает некий парадокс. Троица персонажей, которые в моем спектакле изображали Каренина, Вронского и Анну. Я от такого Каренина, как нам показал Олег Марков, не ушел бы к тому Вронскому, который предстал передо мной в этом спектакле. Потрясающая танцовщица Вера Арбузова потрясающе изобразила метания страждущей души. Александр Генис: Ко мне после спектакля подошел один пожилой американец и сказал: "Помогите мне, как правильно произносить фамилию гениальной балерины, чтобы я запомнил ее и рассказал своим внукам". Соломон Волков: Еще одно из колоссальных достижений и заслуг Эйфмана, что он воспитал уже несколько поколений потрясающих танцовщиков, которые работают в его эйфмановской технике. На моих глазах уже три таких поколения прошло, и это большое достижение современной российской сцены. Александр Генис: А что вы скажете о музыке? Как Чайковский ложится на Толстого? Соломон Волков: Вот тут мы с Эйфманом будем расходиться всегда. Я баланчинец, если угодно. Меня восхищало всегда в творчестве Баланчина то, как он относится к музыке. Он берет целиком произведение, не меняя в нем ни ноты, дает его от начала до конца, и его танец уже вытекает из музыки. Его танец всегда является интерпретацией музыки. У Эйфмана так практически никогда не бывает. При том, что очень часто его находки в этой области чрезвычайно яркие. Он берет какой-то музыкальный кусок, и ты уже после этого не можешь его слышать без того, чтобы не видеть эйфмановской хореографии. И для меня самым запоминающимся в этом спектакле оказались любовные дуэты Каренина и Анны. Центр эротический для меня оказался в этих дуэтах. И музыка, которая к этим дуэтам подобрана, она наиболее экспрессивна. И я всегда теперь буду думать о начальном эпизоде из симфонии Чайковского "Манфред", как связанным с "Анной Карениной" Эйфмана. Александр Генис: В Нью-Йорке состоялась еще одна примечательная балетная премьера. Это - балет латышского композитора Петера Васкса "Тала Гайсма", что в переводе означает "Дальний свет". Соломон, расскажите об этой премьере нашего земляка-рижанина. Соломон Волков: Это была премьера в бывшем театре Баланчина. В постановке нынешнего главного хореографа баланчинской труппы Питера Мартинса. Он сначала поставил это балет в Бостоне, потом перенес его на нью-йоркскую сцену. В Бостоне были хорошие отзывы о премьере. Но когда балет приехал в Нью-Йорк, то, увы, отношение к нему оказалось скептическим, и по заслугам. Это довольно неинтересные и малопонятные отношения героя с тремя женщинами. Кстати, у меня такое впечатление, что идея заимствована из поставленного Эйфманом балета "Мусагет" в театре у Мартинса. Там в центре отношения героя с тремя женщинами, и Мартинс это принял к сведению. Александр Генис: То есть в Америке балетмейстеры, музыканты и композиторы из бывшего Советского Союза сводят счеты на нью-йоркской сцене. Соломон Волков: Да. Он как бы пересказал это своим неоклассическим языком. Опять-таки, я не знаю, насколько это все автобиографично. Постановка Эйфмана о Баланчине связывала Баланчина с тремя реальными женщинами, его музами, если угодно. Но все дружно отмечали насколько музыка Васка, моего соученика по нулевому классу в музыкальной школе имени Эмиля Дарзеня в Риге, сильнее постановки. И, действительно, чрезвычайно эмоциональная, напряженная, лирическая. Кстати, написана эта музыка была в 96 году по заказу еще одного нашего земляка Гидона Кремера. Это была одна из первых композиций специально сочиненных для его "Кремерата Балтика". И когда Васк писал это сочинение, то он читал автобиографическую книгу Кремера. И здесь все сплелось. В этой музыки есть голос Балтии, и во мне эта музыка тоже вызывает ностальгические чувства. И нетрудно понять, почему, нужно только послушать музыку Петера Васка и Тала Гайсма "Дальний свет". Это скрипичный концерт, который звучит в исполнении Гидона Кремера и его оркестра "Кремерата Балтика". Александр Генис: Традиционные блиц-концерты, завершающие все выпуски нашего альманаха, в этом году входят в цикл "Путеводитель по оркестру". Какой инструмент, Соломон, Вы нам представите сегодня? Соломон Волков: Довольно неожиданный инструмент - саксофон. Что он делает в симфоническом оркестре? Вообще, саксофон - это сравнительный новичок. Он был сконструирован в 1840-х годах в Париже бельгийцем по имени Альфред Сакс. У моей жены есть такая теория, что все изобретения делаются для военной сферы, а потом уже только остатки просачиваются в гражданский бизнес. Вот с саксофоном так и произошло. Он был придуман специально для военных духовых французских оркестров, у которых были проблемы, потому что не сливались духовые медные и деревянные. И вот Сакс эту проблему разрешил, придумав инструмент, который как бы объединяет эти два различных тембра, и это спасло плохие или посредственные французские военно-духовые оркестры, а затем оттуда этот инструмент просочился в стандартный симфонический оркестр. Сначала его употребляли только французские композиторы из патриотических соображений. У него оказался такой декадентский тембр. Это вообще несколько болезненный простуженный тембр. Именно из-за этих качеств в 10-е годы его подхватили американские джазмены, и, как известно, саксофон стал королем джаза. Александр Генис: Соломон, а чем отличается роль саксофона в симфоническом и джазовом оркестрах? Соломон Волков: Саксофон в джазе - это, безусловно, солирующий инструмент, который всему задает тон. В симфоническом оркестре это одна из красок. Но все-таки и в симфоническом оркестре, когда нужна некоторая болезненность звучания, то используется саксофон. Я хочу это показать на двух примерах из русской классики. Один пример - это интересный случай взаимодействия русской и французской культур. Потому что Равель, когда оркестровал "Картинки с выставки" Мусоргского, и в этой оркестровке его сочинение обошло весь свет и стало одним из наиболее популярных произведений. Здесь он оркестровал пьесу "Старый замок". Интересно, как это звучит. Пьеса Мусоргского звучит в исполнении оркестра Мариинского театра под управлением Гергиева. А вот уже в 40-м году саксофон подхватил другой русский классик. Он уже его сам использовал. Это Рахманинов в своих симфонических танцах, сочиненных уже здесь, в Америке. И я-то как раз подозреваю, что совсем уже не зря он выбрал саксофон. Это отражает его позицию, как русско-американского композитора. И здесь типично русская тема, но я бы этот опус назвал пост-пред-модернизмом. Потому что для Рахманинова это, безусловно, модернистское сочинение. Но в 40-м году, после Стравинского, после Бартока это абсолютнейшая классика. Симфонические танцы Рахманинова занимают серединную, очень любопытную позицию, и тембр саксофона, в данном случае, выполняет вот эту остраняющую роль. Симфонические танцы звучат в исполнении заслуженного коллектива оркестра петербургской филармонии под управлением Мариса Янсонса. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
