Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[14-04-04]
Американский час с Александром Генисом100 лет Таймс-сквер. Черная комедия братьев Коэн. Сталин и Шостакович. Опыт мавзолея. Борис Гребенщиков в Америке.Ведущий Александр Генис Таймс Сквер даже трудно назвать полноценной площадью, скорее - это косой, как в "Гарри Поттере", переулок, образованный пересечением Бродвея с Седьмой авеню. Но именно здесь, на Таймс Сквер, находится пуп земли - омфалос, как его называли греки. Когда в канун двухтысячного года города всех стран спорили о том, где, собственно говоря, свершится приход нового века, ньюйоркцы не беспокоились: они твердо верили, что третье тысячелетие начнется тогда, когда по давней новогодней традиции сияющий шар спустится с крыши небоскреба, расположенного по адресу Таймс Сквер один. В эти дни, когда Таймс Сквер отмечает столетний юбилей, корреспондент "Американского часа" Рая Вайль отправилась на эту легендарную площадь, чтобы поговорить с ее гостями и завсегдатаями. Рая Вайль: Как пройти на Таймс Сквер? - спросили меня на углу 44-й улицы и 7-й авеню двое мужчин с фотоаппаратами... Туристы. Оказалось, из Англии. Отец и сын... Оба в Нью-Йорке впервые... Джон Глосс: Так это и есть Таймс Сквер? Да... это зрелище, - сказал Джон Глосс старший восхищенно. - Ничего подобного в жизни не видел. Как я себе и представлял - город будущего... В душе я всегда любил Нью-Йорк, всегда мечтал увидеть Таймс Сквер. И вот я, наконец, здесь. В первый раз... Впечатляет, очень впечатляет... Александр Генис: Ко дню рождению Таймс Сквер нью-йоркский писатель Джеймс Трауб выпустил крайне примечательную книгу о юбиляре: "Сад общих радостей земных". Сейчас вы услышите отрывок из нее, который специально для "Американского часа" перевел Владимир Гандельсман. Владимир Гандельсман: Таймс Сквер - без сомнения, наиболее узнаваемый отрезок городского ландшафта на планете. Неудивительно, что и молодежь, не ступавшая на эту площадь в период расцвета ее славы, и те, кто никогда не бывал в Нью-Йорке, хранят в памяти черно-белый ночной образ сияющих вывесок, толпы горбатых такси, снующих через х-образный перекресток Бродвея и Седьмой Авеню, потоки прохожих в темных костюмах и мягких шляпах, задирающих головы, чтобы вглядеться в строку новостей на Таймс Тауэр. Эти картины пронизаны магнетической ностальгией, ибо Таймс Сквер представляет собой воплощение самой сути городской жизни. 8-го апреля Таймс Сквер исполнилось 100 лет. По крайней мере, если считать днем ее рождения тот день, когда мэр Джордж Маклеллан официально переименовал пространство к северу от великолепного нового здания, выстроенного из известняка в форме иглы под офисы газеты "Нью-Йорк Таймс". Таймс Сквер был тогда местом, где богатые горожане в погоне за удовольствиями смешивались с массами людей без пиджаков из отдаленных районов города и мира. Джентльмены поглощали неимоверное количество блюд во вместительных дворцах омаров на Тайм Сквер. И в 1906 году появился наиболее бесстыдный и наглый из них - "Римские сады Мюррея", выросший на месте мрачных притонов. Ресторан этот был сама роскошь. Диктор: Ослепительная, сумасшедшая обстановка, вызывавшая в воображении древнеримские сцены телесного, дохристианского мира наслаждений. В дальнем углу главного зала, увенчанные римской крепостью, вздымались к потолку террасы фонтана, и вода скатывалась по разноцветным его ступеням. Потолок декорирован таким образом, что представляет собой голубое небо с мигающими электрическими звездами, пока хитроумный оптический аппарат воспроизводит эффект движущихся облаков". Владимир Гандельсман: Джентльмен при намерениях мог составить хористке компанию для позднего ужина, известного как "Птичка и Бутылка", причем сомнительное "птичка" могло означать как девушку, так и ужин. Сухой Закон, вступивший в силу 16 января 1920 года, уничтожил их едва ли не за ночь. В середине следующего десятилетия ресторан Мюррея исчез вместе со всей прославленной культурой еды и питья на Таймс Сквер, и на их месте возник шальной, похабный, кричащий, безвкусный мир подпольного салуна. Вся культура Таймс Сквер развивалась по нисходящей, навстречу массовой аудитории, текущей сквозь вертушки сабвея. В послевоенные годы 42-я улица кишела солдатами, проститутками, пьяницами, пучеглазыми девочками-подростками и бесстрашными глубоководными ныряльщиками американской культуры, апокалиптическими хипарями, как назвал их Аллен Гинсберг. Но в течение десятилетия эта преисподняя перешла всякие границы торжества. К этому времени социальная отверженность 42-й улицы превратилась в непереносимое унижение для отцов города. Но оказалось, что многие горожане глубоко привязаны не столько к 42-й улице, сколько к ее исторической памяти, и проект бульдозерной перестройки этого некрополя спровоцировал наплыв гневного критицизма. Диктор: В 1993 году планировщики обратились в поисках нового видения района к архитектору Роберту Стерну и дизайнеру Тибору Калману, которые разработали серию дизайнерских принципов, скорее долженствующих взрастить "улучшенную версию" старой 42-й улицы. Их идея состояла в том, чтобы создать улице богатый, многоуровневый вид коллажа с помощью дополнительного уровня вывесок и огней и, таким образом, придать ей стиль нового хонки-тонки (старый музыкальный стиль шумных баров на Юге). Владимир Гандельсман: Мы могли бы сегодня сказать, что Таймс Сквер была национальной столицей массового искусства; в 20-е годы критик Гилберт Селдес изобрел термин "оживленное искусство", имея в виду те популярные его формы, которые достигли совершенства на Таймс Сквер, - водевиль, электрические вывески, регтайм, джаз и ревю. Таймс Сквер по-прежнему национальная и, конечно же, глобальная столица коммерческой культуры. Артистический продукт, вытолкнутый на рынок этими фабриками по производству однодневок, не обязательно представляет из себя невыразительную посредственность. Дисней, например, несет ответственность за очаровательную, искреннюю и пользующуюся широкой известностью постановку "The Lion King". Но для тех, кто испытывает отвращение к новой Таймс Сквер, эта чистая, сияющая и бескомпромиссная 42-я улица представляет хрестоматийный пример "диснеефикации" - методического корпоративного производства опыта развлечений. Александр Генис: Среди тех, кому не по душе новая Таймс Сквер, - один из собеседников Раи Вайль. Рая Вайль: Нью-йоркскому строителю Алексу, с которым я разговорилась на Таймс Сквер, перемены не нравятся... Алекс: Вот когда я был подростком, Таймс Сквер действительно был уникальным местом, - рассказывает он. - Ничего подобного в Нью-Йорке не было и больше не будет... Мафиози всех мастей, порнографические кинотеатры, пип-шоу, сутенеры, наркотики, проститутки... - вот что представлял собой Таймс Сквер в былые годы. А потом его отдали в руки таких гигантских компаний, как Уорнер Бразерс, которые его стерилизовали, превратили в Диснейленд. Раньше это был небезопасный район, но интересный, неповторимый в своем роде. А сейчас здесь даже стриптиз посмотреть негде... Вон, - Алекс показывает на самый большой телевизор, установленный на Таймс Сквере, - новости из Ирака целыми днями показывает. Так ведь новости я могу и по своему телевизору смотреть. Для этого нам не надо из дому выходить... Владимир Гандельсман: Все это так, но это еще не вся правда. Хаотическая, калейдоскопическая эстетика Таймс Сквер обладает неискоренимой витальностью. Случаются даже моменты, когда ты испытываешь что-то вроде любви, - о кей, восхищения этой каверной. В течение дня 42-я улица может выглядеть пустой, бессодержательной; вечером же ты удивляешься, как может она вместить и детей, и "копов", и туристов, и уличных торговцев, и потоки машин, и шум, и свет, и это чувство потенциального насилия, лежащее подчас на поверхности. Едва сдерживаемая энергия толпы, и шум, и затемненные потоки машин, и торговля вразнос на тротуарах спасли Таймс Сквер от диснеевщины. Я не могу сказать, что примирился с этой Таймс Сквер. Но я признаю, что в этом месте есть нечто временное и преходящее. Последнее слово о Таймс Сквер никогда не будет написано. Александр Генис: И опять голос с Таймс Сквер. Рая Вайль: ...50-летний Ричард - коренной ньюйоркец, можно сказать, здешний старожил... И живет, и работает в районе Таймс Сквера... Ричард: И сам Нью-Йорк здорово изменился, и Таймс Сквер, - говорит он. - Раньше у нас не было всех этих глобальных, мультинациональных магазинов... "Старбакс" и прочее. Из прежнего на Таймс Сквер сохранились только автомобильные пробки. Я бизнесмен, занимаюсь перевозкой мебели и обычно стараюсь не попадать на Таймс Сквер, объехать его... Но знаете, иногда тянет, хочется выйти и постоять здесь минуту-другую... вот как сейчас... посмотреть на все это великолепие... все движется, все мелькает... Таймс Сквер всегда был самым суматошным, самым безумным место в Нью-Йорке, и это за ним сохранилось... Рая Вайль: Что странного, необычного вы видели здесь? Ричард: Полуголого ковбоя, - улыбается Ричард. - Он уже несколько лет поет здесь песни в любую погоду... не знаю, почему его сегодня нет, может, простудился, заболел... А обычно он здесь всегда стоит... в одних трусах и в ковбойской шляпе... и сапоги ковбойские рядом, в которые туристы доллары бросают... Не знаю, настоящий он ковбой или нет, но деньги свои он зарабатывает... Александр Генис: В нашей живописной летописи Таймс Сквер не хватает русского штриха, но я его добавлю. Когда в 80-м году стайка безработных эмигрантов в главе с Сергеем Довлатовым решила открыть ставшую теперь известной газету "Новый американец", то главным решили считать престижный адрес будущей редакции. После недолгих споров остановились на, пожалуй, самом знаменитом - после Белого - доме Америки, как раз на том небоскребе, что стоит на Таймс Сквер один. Денег, правда, хватило, чтобы снять комнату размером с платяной шкаф. Поэтому первые планерки мы проводили в мужской уборной этажом ниже. Однако скоро в газете появились дамы, и "Новому американцу" пришлось покинуть Тайм Сквер. Наша следующая рубрика - "Экран недели с Андреем Загданским". Андрей Загданский: Братья Коэн выпустили очень смешную криминальную комедию "Ladykillers", которая выйдет в России 10 июня, сразу после Каннского фестиваля, где фильм будет представлять Америку. В отличие от "Фарго", "Большого Любавского", не говоря уже о лучшем фильме братьев "Бартон Финк", - в новой картине нет захватывающей и неожиданной истории. Сюжет довольно прост и линеен, с определенного момента - даже предсказуем. Авторы компенсируют незатейливость фабулы водевильными актерскими работами и своим замечательным юмором. К сожалению, в русском переводе название картины неизбежно утратит игру слов. "Ladykiller" означает дамский угодник, сердцеед, в то время как буквальный перевод означает нечто противоположное - убийца женщин. Именно этим и занимается, точнее, с этим пытается справиться банда дебильных грабителей под предводительством доктора наук мистера Голсуэйт Хигинсон Дорр, которого блестяще играет Том Хэнкс. Итак, в небольшом южном городке штата Миссисипи появляется учтивый профессор, который снимает комнату в доме очень религиозной и очень правильной вдовы Марвы Мэнсон (ее играет Ирма Холл). Мистер Дорр, изъясняясь исключительно красноречиво и витиевато, объясняет достопочтенной хозяйке, большой и строптивой чернокожей женщине, что он хотел бы репетировать в подвале ее дома со своим струнным оркестром. "Речь идет о музыке периода Возрождения, не позднее рококо", - рассказывает ей профессор. Конечно же, струнный оркестр мистера Дорр - банда исключительно смешных персонажей, которые собираются рыть подкоп в казино, чтобы украсть полтора миллиона долларов. В беседах с новым квартирантом Миссис Мансон излагает свои религиозные и этические принципы, заодно сообщая, что посылает каждый месяц пять долларов в Университет Боба Джонса. В названии университета прячется типичный юмор братьев Коэн. Этот вуз печально известен своим сомнительными расовыми взглядами, и почему афро-американка выбрала именно это учреждение объектом своей благотворительности, умом понять не возможно. После замечательно смешного представления остальных героев фильма - членов струнного ансамбля - фильм, к сожалению, тормозит, переходя в область очевидного. Между тем, все персонажи восхитительны. Это - сентиментальный умственно отсталый футболист, вьетнамский генерал с усами Гитлера, темпераментный уборщик из казино и взрывник-либерал, который к недовольству своих сообщников втягивает в заговор свою огромную шестидесятилетнюю подругу с рыжими косичками и примечательным именем Горная Девушка. Ограбление проходит по плану с незначительными потерями - взрывом оторван всего лишь указательный палец специалиста-сапера. Одна из самых удачных сцен фильма - разговор взрывника с уборщиком во время ограбления. Дело в том, что первый страдает недержанием желудка, и конечно же приступ приходит во время ограбления. Этот длинный, занудный и очень смешной диалог живо напоминает разговор, который ведут герои Джона Траволты и Самуэля Джексона в картине Тарантино "Бульварное чтиво". Когда члены ансамбля наконец добрались до денег, квартирная хозяйка застает их с поличным. Будучи дамой твердых устоев, она требует вернуть награбленное. Вот тут-то все и начинается - что делать со старушкой? Конечно - убить. Но кому и как? Это - не лучшая картина братьев Коэн, но даже средняя для них картина всегда достойна внимания. Комедия - редкий по трудности трудный жанр, в котором даже не полный успех - все-таки успех. К этому надо добавить, что фильм братьев - римейк картины 1955 года, поставленной режиссером Александром Мак-Кендриком. Роль профессора в оригинальном фильме играл Алек Гиннес. Играл как всегда блестяще. Так что для знатоков тут есть шанс сравнить звезд английского и американского экрана - Алека Гиннеса и Тома Хенкса. Что касается старушки, то я не скажу, убили ее или нет, но успокою будущих зрителей тем, что все украденные деньги достались Университету Боба Джонса. Может быть, после этого они пересмотрят свою расовую политику. Александр Генис: Песня недели. Ее представит Григорий Эйдинов. Григорий Эйдинов: Разойдясь за 6 недель тиражом более чем в 2 миллиона экземпляров альбом Норы Джоунс "Чувствуй себя как дома" поставил рекорд за последние 5 лет по длительности пребывания на первом месте хит-парада журнала "Биллборд". Родившуюся Техасе в семье знаменитого индийского музыканта Рави Шанкара 24-летнюю Нору называют джазовым бардом скорее для удобства категоризации. Часто кажущиеся простыми, ее произведения являются симбиозом самых разных направлений в сегодняшней, а порой и во вчерашней музыке. Блюз, джаз, кантри, блю грас фолк и даже порой хип-хоп. Александр Генис: Сегодня "АЧ" представляет книгу нашего автора Соломона Волкова, которая только что вышла в одном из лучших американских издательств "Кнопф". Новая книга Волкова носит название "Шостакович и Сталин: художник и царь". В ней автор исследует - с той предельной пристальностью, которую позволили тонкий анализ документов советской эпохи и недавних публикаций архивных материалов - отношения между, как говорит подзаголовок книги, "великим композитором и жестоким диктатором". Сегодня в нашей студии Соломон Волков расскажет о своей новой монографии. Александр Генис: Соломон, мне сразу бросилось в глаза, что Ваша книга гораздо шире обозначенного в заглавии предмета. В сущности, это - широкая панорама всей советской культуры сталинской эпохи. Чем объясняется такой размах? Соломон Волков: Этот аспект мой книги скорее обращен к России. Дело в том, что, встречаясь с российскими интеллигентами, я все время вижу, что Шостакович для них как бы существует на обочине центральной дороги советской культуры. Он не вписывается в ту картину советской культуры, которая существует в сознании нормального среднего российского интеллигента, даже и образованного. Потому что все знают, скажем, о взаимоотношениях со Сталиным Пастернака, Мандельштама, Булгакова, Ахматовой. Все знают, что эти люди состояли в очень сложных отношениях с диктатором, у каждого выстраивалась замысловатая линия, которую можно назвать "танго для двух". Но при этом о Шостаковиче забывают. Он в эту общую картину никогда не вписывался. А на самом деле еще в ту эпоху и Мандельштам, и Пастернак, и Ахматова чрезвычайно внимательно следили за творчеством Шостаковича. Именно потому, что благодаря сталинским действиям в отношении Шостаковича эта музыка попадала все время в центр дискурса. И поэтому, скажем, для Мандельштама исполнение 5-й Симфонии было важным событием, о котором он писал в своих письмах. Пастернак с завистью некоторой сказал о 5-й: "Вот человек сказал все, что хотел в своей музыке, и ничего ему за это не было". То есть Пастернак постоянно примерял творчество Шостаковича на то, что он сам делал. В годы войны Пастернак сознательно моделировал свою поэму о войне, которую он собирался написать, на успех 7-й Симфонии Шостаковича, то есть на успех сложного симфонического произведения у настоящей массовой аудитории. И вот об этом я хотел напомнить. Мне казалось важным вдвинуть обратно Шостаковича в эту общекультурную картину. Александр Генис: В этой книге Вы развиваете свою известную по прежним работам мысль: Шостакович сознательно выбрал себе маску юродивого. Как это сказалось на музыке Шостаковича? Что в ней от юродивого, "юродского"? Соломон Волков: Видите, для того, чтобы выбрать и действовать в маске юродивого, вовсе не обязательно, чтобы в творчестве были какие-то элементы юродивого. Я выдвигаю идею в своей книге, что Шостакович сознательно или бессознательно следовал в создании своих масок за Пушкиным. Пушкин первым разработал схему взаимодействия поэта и царя, и он ее выразил в своем "Борисе Годунове", где есть три персонажа - летописец, самозванец и юродивый. И вот, по моему глубокому убеждению, все эти три персонажа в пушкинском "Борисе Годунове" - они автобиографические. Это проекция образа поэта. Поэт может быть и самозванцем, и летописцем, и юродивым. И вот Шостакович, вслед за Пушкиным, тоже для себя адаптировал эти три маски. Причем, не обязательно это было через пушкинского "Бориса Годунова", а, скорее, это произошло через "Бориса Годунова" Мусоргского - оперу, которую Шостакович знал и любил с детства, она всегда была для него неким подобием путеводной звезды. И вот он эти три маски адаптировал и их менял в разных ситуациях. То он был летописцем, то самозванцем в какие-то моменты свой жизни, когда он занимался общественной деятельностью, без которой мог бы и обойтись. А иногда чувствовал себя юродивым. В музыке Шостаковича не много моментов открытого, в лицо вызова властям, свойственного поведению настоящих, бытовых, религиозных юродивых. Но я бы хотел обратить внимание на один эпизод из оперы Шостаковича "Леди Макбет Мценского уезда", которая в той ситуации, когда он ее писал, была серьезным вызовом. И действительно, когда эту оперу исполняли на Западе и в Америке, в частности, то Шостаковича обвиняли в прямой порнографии. Это сцена соблазнения Сергеем Катерины Измайловой. Это настоящий сексуальный акт, который действительно описан в опере. Теперь вообразите Сталина, который пришел в 1936 году на постановку этой оперы в филиале Большого Театра. Сталин, как мы знаем, был известен своими пуританскими воззрениями - что можно и чего нельзя в культуре. При нем ведь обнаженное тело практически исчезло из советского искусства. И вот он сидит в ложе и видит на сцене этот сексуальный акт и слышит изображение этого сексуального акта в музыке. Александр Генис: Мы живем в другую эру, когда проблема "поэт и власть" отходит, надеюсь, в прошлое. Каким Вы видите место Шостаковича в нашем - ХХI - веке? Что его музыка говорит нашим современникам? Соломон Волков: Музыка Шостаковича - это не только об отношениях поэта и власти, но также об отношениях просто человека и власти, а это уж совсем вечная проблематика и всегда и везде актуальная. И в музыке Шостаковича эта проблема ставится и решается с беспрецедентной художественной силой. Вот эту тему отношений индивидуума и власти, а в данном конкретном случае индивидуума и толпы, блестяще иллюстрирует финал 5-й Симфонии Шостаковича, где показано, как индивидуума окружает и засасывает огромная масса. Александр Генис: Наша следующая рубрика - "По материалам американской прессы". У микрофона - Марина Ефимова. Марина Ефимова: "Около часу дня 17 октября 1994 года журналист "Московского Комсомольца" Дмитрий Холодов открыл портфель, в котором должны были быть документы, доказывающие наличие коррупции среди российского военного командования. Вместо документов в портфеле оказалась бомба замедленного действия, которая взорвалась у журналиста в руках. Похороны Холодова собрали столько москвичей, сколько не собирали ни одни похороны со времен Сахаровских в 89-м году. Предполагая это заранее, устроители церемонии решили, что журналист должен лежать в открытом гробу. Однако взрыв исковеркал его тело. Вот тогда-то впервые и были призваны для реконструирования мертвого тела специалисты из лаборатории при Ленинском мавзолее"... Так начинается статья молодого нью-йоркского журналиста Кита Гессена "Мы вас похороним", написанная им по заказу журнала Atlantic Monthly: Реконструирование тела Дмитрия Холодова было одной из первых, так сказать, "левых" работ мавзолейной команды бальзамировщиков. Инициатором частных подрядов стал Георгий Тищенко, опытный анатом, бальзамировавший многих коммунистических лидеров, включая Хо-Ши Мина. Поскольку лаборатория при Мавзолее обнищала, Тищенко наладил связь с городским похоронным бюро "Ритуал", и вскоре они стали переправлять ему своих самых богатых клиентов. Их было много... В 93-м - 94-м годах в Москве было совершено 5600 убийств - на 2000 больше, чем в Нью-Йорке (с тем же числом жителей)... 20% этих убийств составляли убийства по контракту. Специалисты из Мавзолея арендовали новое помещение и работали в три смены, совершая чудеса прозекторской хирургии и создавая привлекательные трупы из останков, собранных после взрывов и автоматных очередей... Тищенко рассказал Гессену: "Однажды команда парней принесла своего раскромсанного босса. Его положили на стол, и его ближайший помощник начал зализывать языком его раны... Одна из наших лаборанток потеряла сознание... Через несколько дней принесли самого этого помощника, потом еще одного... И за две следующие недели мы обработали всю эту команду"... О теневом бизнесе мавзолейной лаборатории поползли слухи, включая слухи о баснословных заработках... В 1997 году бывший сотрудник лаборатории Илья Збарский выпустил вместе с французским фото журналистом Хатчинсоном книгу "Бальзамировщики Ленина", в которой рассказывал о жутковатом бизнесе прихорашивания убитых гангстеров... Западные журналисты встретили книгу восторженным хихиканьем - трудно было не углядеть символичность ситуации... Этим символизмом Кит Гессен (он же Костя) - автор статьи "Мы вас похороним" - и объясняет тот факт, что журнал "Атлантик Мансли" заказал ему нынешнюю статью. Кит Гессен: Ну, это для них было как "Мак Дональдс"... "Мак Дональдс" в Москве! - как смешно... И, по-моему, в журнале "Атлантик Мансли" думали, что и тут похожая тема: вот люди, которые бальзамировали Ленина, работали в Мавзолее, стали капиталистами... И как это весело... А когда я приехал, оказалось, что они уже не капиталисты... И мне кажется, это очень показательно для того, что сейчас происходит в России... Марина Ефимова: "Я приехал уже в другую Москву, - пишет Гессен, - Я нашел там новых шерифов... или, может быть, это другой вид гангстеров?.. но не таких красочных... (они не зализывают раны своих боссов)... и очень серьезных... Может быть, поэтому ученые из лаборатории Мавзолея потеряли охоту разговаривать с западными журналистами, с которыми так свободно общались в 90-х годах. Они пережили трудное время: официальный историк Мавзолея Алексей Абрамов рассказывает, что бальзамировщики полтора года работали над Ленинским телом из одного чувства ответственности, не получая никакой платы... Потом Абрамову удалось собрать фонд пожертвований, который оплачивает визиты специалистов к телу Ленина дважды в неделю, по вторникам и пятницам, с 9-ти до 11-ти. Кит Гессен: Я пришел к Мавзолею в одиннадцать, и ждал, чтобы они вышли. А они все не выходят... Я испугался, что опоздал... но, наконец, вышли четыре пожилых джентльмена, я понял, что это они, подошел и сказал: "Здравствуйте, я - журналист, как там Ленин поживает?"... Они отвечают: "Мы не знаем, о чем вы говорите". Я говорю: "Ну, а все-таки..." - "Нет, нет, - говорят, - вы не по тому адресу"... В этот момент подъехали две "Волги" белых, и они уехали с Красной площади. Я подумал, а может, я ошибся, и это никакие не ученые... Тогда я подошел к охране... мальчик-солдат на Красной площади, и говорю: "Кто это такие?". Он говорит: "Ученые, за Лениным ухаживают"... Мне это показалось смешным, потому что для него это не показалось никакой тайной... обычное дело... А у этих ученых психология такая, что они по-прежнему занимаются государственным, очень важным и тайным делом, и об этом посторонним нельзя рассказывать"... Марина Ефимова: Но с одним сотрудником Мавзолея (назовем его Виктор) журналисту все же удалось поговорить. "Мы встретились, - пишет Гессен, - у памятника Маяковскому, словно это был 1973 год. Виктору - к 70-ти, он зарабатывает 150 долларов в месяц, но лаборатория Мавзолея - гордость его жизни"... "Эта была элитарная группа ученых, - говорит он. - Нас только несколько человек, которые их знают... знают рецепты растворов, состав которых - государственная тайна... Ленин всегда был первой заботой правительства. Во время войны его даже эвакуировали первым - в июле 1941-го, за 3 месяца до эвакуации остальных жителей"... Виктор (как и историк Абрамов) не верит в сделки Тищенко с гангстерами... Тем не менее, для них обоих Тищенко - не образец ученого. По их мнению, он - один из тех новых капиталистов, которые перевернули вверх дном все общество и все идеалы в погоне за выгодой... "На мой же взгляд, - пишет Гессен, - Тищенко сейчас явление еще более новое - капиталист, который, чтобы не пропасть, возвращается в лоно государственных структур. Именно такой структурой и стал его "Ритуал"... Александр Генис: Широко отмечая свое пятидесятилетие, в Америку приехал Борис Гребенщиков с гастролями, приуроченными к юбилею. С обычным аншлагом его выступления прошли на западном и восточном побережье и завершились концертом "Аквариума" в Нью-Йорке, где мы с Борисом и встретились. Надо сказать, что перед каждым свиданием, я пытаюсь догадаться, кого увижу, но всегда обманываюсь. Даже в Сохо на Гребенщиков оборачиваются официантки. Борис является то бритым панком, то с красной шевелюрой, то, как сейчас, с конфуцианской бородкой. Александр Генис: Борис вам, как, кстати, и мне, стукнуло 50. Что изменила для вас эта дата? Борис Гребенщиков: Как мне теперь кажется, жизнь начинается после 50-ти. Потому что такого объема информации, который через меня проходит сейчас, я не обрабатывал никогда в жизни. Все стало сейчас интересным. Александр Генис: Рок - искусство молодых? Борис Гребенщиков: Рок умер полностью и целиком в конце 70-х годов. Панк его похоронил. А все, что происходит с тех пор, не имеет к этому никакого отношения. Александр Генис: То есть возраст тут не при чем? Борис Гребенщиков: Возраст не при чем. Если мы говорим о музыке, то музыкой можно заниматься в любое время, и, как известно, чем старше блюзмен, тем он лучше. Александр Генис: Как вино? Борис Гребенщиков: Как коньяк. Александр Генис: Чем новое поколение музыкантов отличается от вашего? Что вы в них любите, а что нет? Борис Гребенщиков: По-моему, не существует никакого нового поколения. Существует музыка, которая была и будет, пока живет человечество. Есть люди, которые занимаются этим в одном возрасте или в другом, нет никаких черт, которые были присущи одному поколению, которые бы отличали его от другого поколения. Музыка уравнивает всех. Александр Генис: Как дела с новыми песнями? Куда вас несет сейчас? Борис Гребенщиков: Пока я воздерживаюсь от написания новых песен, потому что накопилось такое количество материала, перед которым я обязан отчитаться, который я обязан записать. Сейчас мы работаем с какими-то звуками. Грубо говоря, просто получаем удовольствие. Александр Генис: Ваш юбилей прошел с государственной помпой. Как вы, вечный аутсайдер, чувствовали себя под этим потоком державных почестей? Борис Гребенщиков: Открою секрет. Я сознательно на это пошел, и пока вся страна думала, что мы празднуем мой день рождения, мы тихонько в студии занимались работой над новыми песнями, иногда вылезали, отмечались официально, и бежали обратно в студию. Это послужило колоссальным прикрытием. Полгода никто не знал, чем мы на самом деле занимаемся. Александр Генис: Борис, я сам прочитал, как вы назвали Путина "сыном неба". Как я понимаю, это китайский титул для императора. Почему вы так к нему обратились? Борис Гребенщиков: После некоторых событий, которые происходили в России какое-то время тому назад, я понял, что доселе я был патриотом, хотя сам про это не знал, а в какой-то момент я понял, что происходящее превосходит границы того, что я могу принять. И я поступил, как любой уважающий себя конфуцианский чиновник, - я сложил с себя все государственные регалии, всю службу и вышел на пенсию. После чего я стал видеть картину объективно, и я не могу назвать президента иначе, как "сын неба", поскольку это так же самая должность. Решения сына неба мне, простому человеку, непонятны. Это не значит, что я должен их оспаривать. Они мне просто непонятны, и всё. Александр Генис: Похоже, что Борис, который привык к духовным да и физическим странствиям по Востоку, сейчас переживает "китайский" этап. Поэтому я попросил его спеть для слушателей "Американского часа" свою самую "китайскую" песню. Борис Гребенщиков: Туман над Янцзы. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
