Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[29-09-02]
Разница во времениАвтор и ведущий Владимир Тольц
Отцы и дети. - Дети шпионов. (1)
"Очень вас прошу, мои деточки, сохраните вашу дружбу на всю жизнь, поддерживайте и помогайте друг другу. <...> Крепко вас целую, мои родные и любимые. Ваш отец.
Детская память она как законсервированная. Какие-то моменты, которые тогда запомнились, они остаются на всю оставшуюся жизнь. "Я, боже упаси, прекрасно отдаю себе отчет, что я пришла на американское Радио Свобода, отнюдь не в "Пионерскую зорьку". И я не пришла искать в данном случае справедливости от своих идеологических противников. Я так не ощущаю, я об этом говорю чисто формально. Просто есть одна сторона, есть другая сторона. <...> я ощущаю себя независимой теперь после десяти лет абсолютно вне любой политики. Из письма Н.И.Эйтингона: "Очень прошу в случае моей смерти, принимая во внимание мою долголетнюю работу в органах государственной безопасности, обеспечить пенсией моих двух детей, сыночка Леонида - 11-ти лет и доченьку Музу - 7-ми лет, чтобы они могли сносно жить и учиться. <...> Пользуясь случаем, прошу передать Центральному Комитету Коммунистической партии мою большую благодарность за ту хорошую честную, полную интереса и смысла жизнь, которую я прожил, и за оказываемое мне доверие, которое я всегда старался оправдать. Если сможете помочь моим маленьким детям и близким, спасибо. За то, что вас побеспокоил - простите. Прощайте". Владимир Тольц: Это письмо, адресованное советскому руководству, написал 25-го февраля 1955-го года узник Бутырской тюрьмы Наум Эйтингон. В советской тюрьме он сидел не впервой. А в других странах она - тюрьма - как говорится, "давно по нему плакала". Но сидел он только на родине, партийное начальство которой и благодарил из 195-й камеры Бутырок за действительно интересную жизнь, в которой он не раз приносил другим смерть. Дело в том, что Наум Эйтингон был не просто генералом госбезопасности, но и профессиональным террористом. Эйтингон Наум Исаакович (он же Котов Леонид Александрович, он же Наумов, он же "Том", он же Пьер и еще много фальшивых имен и псевдонимов) - генерал-майор, один из руководителей советской госбезопасности. Родился в 1899-м году в Могилеве. В 1917-м - член партии социалистов-революционеров, с 1919- член РКП(б). С 1921-го - сотрудник гомельской ГубЧК, с 23-го - сотрудник центрального аппарата ОГПУ. В 1925-м окончил восточное отделение Академии Генштаба РККА и в качестве агента Иностранного отдела ОГПУ направлен в Китай. В 1928-м - резидент в Харбине. 1929-35-е годы - нелегальные командировки в Турцию, Грецию, Иран, США, Германию, Китай и другие страны, руководство нелегальными резидентурами во Франции и Бельгии, руководящие посты в центральном аппарате ОГПУ. Во второй половине 30-х - заместитель резидента, а с осени 38-го глава резидентуры НКВД в Испании. Руководил в Мексике операциями по уничтожению Троцкого. Во время Второй Мировой войны - один из руководителей советской разведывательно-диверсионной работы против Германии. После войны - один из создателей советских шпионских сетей в Палестине и в Синьцзяне, участник подавления партизанского движения в Литве. С сентября 1945-го заместитель начальника отдела "С" НКВД (затем НКГБ) СССР, которому поручено добывание и обобщение разведданных по созданию ядерного оружия. Затем до октября 1951-го заместитель начальника Бюро № 1 МГБ СССР. В 1951-м арестован по обвинению в участии в сионистском заговоре в МГБ, после смерти Сталина освобожден, а после ареста Берия вновь заключен в тюрьму по обвинению в пособничестве ему. Приговорен к 12-ти годам заключения. После освобождения в 1964-м работал старшим редактором в издательстве "Иностранная литература". Пенсия - 12 рублей 80 копеек. Скончался в 1981-м. Это так - штрихи к портрету. Подлинная биография Наума Исааковича Эйтингона до сих пор во многом остается тайной, монополизированной "органами", в которых он служил, дозировано перевираемой казенными биографами из тех же органов и родственными им журналистами. Тайной во многом для его собственных детей. Но мы все, - дети рабочих и крестьян, врачей и инженеров, людей куда более мирных и менее кровавых профессий, хорошо ли мы знаем и понимаем, что значили наши родители для нашей с вами истории? И что для нее и для нас, - поколений, выросших одно на "Подвиге разведчика", другое - на "Семнадцати мгновениях весны", третье - уже на Джемсе Бонде, что для нашего чувствования и понимания прошлого и настоящего эти постоянно подновляемые старые сказки о "героях невидимого фронта", в жизни часто оказывающихся его жертвами? Задумываясь над этими вопросами, я и решил посвятить сегодняшний выпуск "Разницы во времени" детям "рыцарей плаща и кинжала" и их восприятию своих родителей. А по сути дела, всем нам, с измальства окормляемым мифами и легендами о "бойцах невидимого фронта".- Давно уже пора сделать его видимым, иначе невидимой и непонятой остается наша история. Муза Эйтингон: Еще в глубокий послереволюционный период папа встал на сторону большевиков, он тогда жил в Могилеве, в Гомельском уезде, и вел работу, связанную установлением советской власти, с выполнением продразверстки, воевал с бандами и выполнял те задания, которые на него возлагала партия. В определенный жизненный период его, как военного, как сотрудника ОГПУ заметил Дзержинский и пригласил для работы в Москву. (Я считаю, что для провинциального работника уездного ОГПУ это, в общем, было почетно и, естественно, папа согласился.) Владимир Тольц: Рассказывает Муза Эйтингон - дочь знаменитого ныне советского шпиона, отрывки из бутырских писем которого вы уже слышали. Муза Эйтингон: Приехал в Москву, поступил в академию, (теперь это академия Фрунзе, а раньше это была что-то типа генштаба), факультет востоковедения. Закончил его. И в 25-м году первый раз выехал на работу в Китай. Официально выехал как советник, а дальнейшая его деятельность раскрывается и в книгах Судоплатова, и в каких-то его рассказах. Это была пятилетка, связанная с работой в Китае. И уже после этого он стал сотрудником ИНО, продолжал свою деятельность в Турции, в Бельгии, во Франции, в Англии, в Соединенных Штатах. Я считаю, что его деятельность была нужна стране не только как деятельность разведчика, хотя, в общем-то, он был разведчиком, и основная его деятельность сводилась к этому, но просто он был человек широкой эрудиции, знал много иностранных языков. И иногда выезжал как официальное лицо для работы в посольства. Я думаю, что его помощь посольству в проработке каких-то определенных даже экономических вопросов, она для государства представляла большую важность и большой интерес. Владимир Тольц: Многое из того, что было в Китае, да и потом, Муза Наумовна знает не от папы с мамой (она тоже работала в советской разведке), а со слов лубянских "летописцев". Меня же больше интересовали ее собственные воспоминания о родителях и их рассказах. Муза Эйтингон: Для меня самая существенная деятельность моего папы относится к периоду войны в Испании. И не потому, что это мое личное суждение, а просто в разговорах с ним он свое нахождение в Испании никогда не скрывал, всегда очень этим гордился. И отсюда я делаю выводы, что его работа там соответствовала его представлению о воинской службе. Выехал он туда советником, заместителем Орлова (Никольского). А когда Никольский по ряду причин оставил свою работу, уехал за границу, или сбежал, как угодно это назовите, папа его заменил. Владимир Тольц: Орлов, Александр Михайлович, (он же Никольский, он же Берг Игорь Константинович, он же Николаев Лев Леонидович, он же Уильям Голдин, он же "Штейн", он же "Швед"; подлинное имя Лейба Лазаревич Фельдбин (родился в 1895-м в Белоруссии, умер в 1973-м в США). В период гражданской войны в России и советско-польской войны командир партизанских формирований красных и сотрудник контрразведки РККА. В 1925-м - командир бригады погранвойск в Закавказье. С середины 1926-го - резидент ОГПУ во Франции. Нелегальные проникновения в другие европейские страны и, в 1932-м году, в США. С июля 1934-го по октябрь 1935-го - резидент советской разведки в Лондоне, руководит и контролирует работу "Кембриджской пятерки". По возвращении в Москву издает секретное учебное пособие для советских разведшкол "Тактика и стратегия разведки и контрразведки" и этим завоевывает репутацию ведущего специалиста в этой области, а также получает звание майора госбезопасности. С сентября 1936-го резидент НКВД в республиканской Испании - главный представитель Советского Союза в этой стране. Помимо разведки и контрразведки контролирует поставки советского оружия, деятельность созданной по его инициативе тайной полиции республиканцев - Службы военных расследований (Servicio de Investigacion Militar) и работу открытой им разведшколы, а также руководит кровавыми разборками с ПОУМ - Рабочей партией марксистского единства, отколовшейся от IV Интернационала, но остававшейся верной антисталинскому курсу. В 1937-м лидер ПОУМ Андреас Нин был тайно убит агентами Орлова. А еще он руководит вывозом "на хранение в СССР" золотого запаса республиканцев. В ноябре 36-го в Москву в 7800 ящиках было тайно перевезено из Испании 510 079 килогамм золота - по тогдашним ценам на 518 миллионов долларов. (Уже в 1938-м все израсходовали, и вовсе не на помощь трем тысячам вывезенным в СССР испанским детям, как говорили тогда, а на закупки оружия и советские разведывательные операции.) В июле 1938-го Орлов, опасаясь идущих в СССР репрессий энкаведешников, тайно вместе с женой и дочерью бежал в США, пригрозив советскому руководству, что если с ним или с его родней попытаются расправиться, он выдаст советскую шпионскую агентуру на Западе. В письме, адресованном главе НКВД Ежову, Орлов так объяснил свой побег: "Моя единственная задача на настоящий момент - это выжить. Выжить, чтобы поставить на ноги своего ребенка. Всегда помните, что я не предатель ни партии, ни своей страны. Никто и ничто никогда не заставит меня предать дело пролетариата и Советской власти. Я хотел уехать из моей страны не больше, чем рыба хочет выпрыгнуть из речки. Но незаконными действиями преступников был принужден к этому". "Меня не просто лишили родины, но отказали в праве жить и дышать тем воздухом, каким живут и дышат все советские люди. Если вы оставите меня в покое, я никогда не причиню никакого вреда ни партии, ни Советскому Союзу". Владимир Тольц: Уникальный случай: Сталин и НКВД молча согласились на поставленные перебежчиком условия. Но и Орлов соблюдал их. Он не выдал американцам ни "оксбриджской" шпионской сети в Великобритании, ни советской агентуры в Европе и США. Не выдал он ФБР и подлинного имени арестованного в 1957-м советского нелегала, назвавшегося Рудольфом Абелем. На 30 тысяч долларов, прихваченных им из кассы испанской резидентуры НКВД, Орлов нелегально проживал в Соединенных Штатах до 1953-го года. Только после смерти Сталина в журнале "Лайф" в апреле 53-го появилась серия его сенсационных статей о кровавых секретах сталинского правления - фрагменты изданной позднее книги "Тайная история сталинских преступлений" ("The Secret History of Stalin's Crimes"). Впоследствии Орлов выпустил в свет еще несколько книг, в том числе свой переработанный учебник 35-го года. Но ни в этих сочинениях, ни в своих показаниях в ФБР и Конгрессе США он не сообщил ни одного имени действующих на Западе советских агентов. Это подтвердили и неоднократные гебешные расследования 1950-60-х годов и встречи агентов КГБ с ним в 1969-м и 71-м годах. Вера - дочь Орлова, та самая, которую он мечтал "поставить на ноги", скончалась в США еще в 1940-м. Через два десятилетия после его кончины его британский и российский биографы в своей совместной работе написали: "Он умер одиноким изгнанником, предпочтя остаться непоколебимым приверженцем ленинского коммунистического мировоззрения. Одаренный высоким интеллектом и огромной практической сметкой, мастер обмана никогда не признал бы, что пал жертвой роковой иллюзии, что марксистская утопия была уже неосуществимой мечтой, которая к моменту его смерти уже была закована в янтарь времени". Владимир Тольц: Вот с каким человеком работал в Испании Эйтингон, вот чье место и функции он унаследовал там. Первым делом пришлось отвечать за золото: парижский резидент НКВД "сигнализировал" в Центр, что золотой запас отправлен был в Москву не целиком и часть его разбазарена революционными республиканцами и испанской резидентурой НКВД. Эйтингон отбивался как мог: "Я не бухгалтер и не клерк. Пора Центру решить вопрос о доверии Долорес Ибарурри, Хосе Диасу, мне и другим испанским товарищам, каждый день рискующим жизнью в антифашистской войне во имя общего дела. <...> При этом надо понять, что вывоз золота и ценностей проходил в условиях боевых действий". Владимир Тольц: Московские ревизоры тогда в операциях с испанским золотом ничего криминального не нашли. Правда, подписавшего акт о его приемке замнарокма иностранных дел Крестинского все же расстреляли в 1938-м, вместе с Бухариным. А Эйтингона еще и в 1950-60-х годах (уже в советской тюряге) не раз допрашивали по "золотому испанскому делу". Ну, а уворованные испанские ценности в 1960-х годах решено было возместить франкистской Испании поставками советской нефти по клиринговым ценам... Но из рассказов Наума Эйтингона про Испанию его младшая дочь вспоминает сегодня совсем другое. Муза Эйтингон: Дело заключалось не столько в том, что ему удалось спасти резидентуру, которую он вывез в Париж, уже было ясно, что республиканцы терпят поражение. Я думаю, что он свою деятельность в Испании оценивал еще потому, с какими людьми вместе там работал, какую непосредственно живую деятельность он там проводил. Он и на Арагонском фронте, и партизанское движение организовывал. Это настолько удивительно, он проявил себя не только как разведчик, но и как полководец. Это для разведчика такого уровня даже как бы не очень популярная деятельность. В дальнейшем она подтвердилась во время войны в Советском Союзе с фашистами, в конце войны он был награжден орденом Суворова, это полководческий орден, который из разведчиков получили только Судоплатов и Эйтингон. Владимир Тольц: Павел Анатольевич Судоплатов - друг, начальник, а потом и тюремный сосиделец Эйтингона - "особая песня", широко, но отчасти, лишь отчасти, известная и благодаря его опубликованным первоначально на Западе, и благодаря книгам его детей. Вместе с Эйтингоном они вписали себя в мировую историю, в историю шпионажа и терроризма благодаря другой "полководческой" операции, название которой придумал отец Музы Наумовны - операции "Утка", то есть убийству Троцкого. На месте, в Мексике убийством руководил Эйтингон... Муза Эйтингон: Операция эта прославила его на весь мир после 90-х годов, после публикации Судоплатова. (Первые публикации в Советском Союзе появились в 89-м году.) Причем, я говорю, что сама по себе эта операция лично для меня не носит такого принципиального значения, чтобы я оценивала производственную деятельность папы по этой операции. Но суть заключалась в том, что он выполнял приказ, как было принято тогда говорить, партии и правительства и лично товарища Сталина. И поэтому для него успешное выполнение этого задания было критерием своей важности, своей деятельности в органах государственной безопасности. Об этом он как раз потом писал в письме, находясь в заключении. Я лично была знакома с Меркадером, с Рамоном, тогда в тот период даже, конечно, предположить не могла, что это один из участников операции, то есть главное действующее лицо. Когда меня папа с ним знакомил, он сказал: это мой друг по испанскому сопротивлению. Вообще папа у нас был любителем гулять по Москве, теперь я понимаю, что это было связано, наверное, с такой длительной отсидкой в заключении. То есть после нахождения в шестиметровой камере впятером или вчетвером, человек как бы в ограниченном пространстве больше находиться не может, ему хочется гулять без рук за спину, а так, как ты хочешь. Допустим, ходить в кафе-мороженое папа любил еще до того, как был посажен в тюрьму. Он всегда приезжал, брал нас маленьких за руку, вел на Арбат, и любое мороженое, и любые к нему приправы. И вообще это был, я бы так сказала, ритуал. Если бы меня спросили: как ты думаешь, какое у папы самое любимое блюдо? Я бы сказала, что клубника с мороженым. Это было меню, когда приезжал папа, каждый день. Если учесть, что в начале 50-х годов не было дома холодильника, и мороженое не могло лежать и ждать, когда его употребят, то папа приезжал, обедали, а к десерту Леню посылали в близлежащий ларек мороженый, и он приобретал эти брикеты, как теперь говорят, за 48 копеек, тогда 4.75 они стоили до 61-го года. И если это было лето и можно было добавить клубнику - прекрасно. Если это была зима, то добавлялось варенье или что-то там еще. И поэтому, когда я, папа и Рамон пришли в кафе-мороженое, для меня это не было каким-то. Единственное, что после встречи с Рамоном, я спросила папу: если это твой друг по испанскому сопротивлению, почему ты с ним говоришь по-французски? Он сказал: да мы долгое время пробыли вместе во Франции, нам что по-испански, что по-французски говорить особой трудности не составляет. Но теперь я понимаю, что в их среде было очень много людей, которых сдружила Испания и которые понимали по-испански, а вот по-французски уже не все. Владимир Тольц: А когда и как вы узнали, что именно Рамон Меркадер убил Троцкого, а ваш отец вместе с матерью Меркадера Каридад поджидал его в автомобиле, рядом с домом, где состоялся терракт? Муза Эйтингон: Какие-то отрывочные сведения я узнала где-то в году 88-м. Если учесть, что папа умер в 81-м, то это уже было после его смерти. И то это были какие-то зарубежные издания. Учитывая воспитание, что зарубежные издания, скажем так, неправду говорят, а так, как им удобно, то я на это особо не реагировала. В 89-м году в газете "Литературная газета" появилась статья на целую страницу, типа "Кто убил Троцкого?" Первое, что мне не очень понравилось, что автор "предположительно", "хотелось бы думать", "я надеюсь", то есть показал, что он не владеет материалом, а какими-то отрывками все остальное его домысел. И вот когда "домысел", а в те годы "Литературную газету" нарасхват и подписывались, и читали, там были статьи Роста, Щекочихина, то есть какие-то такие, теперь я бы это назвала "жареные факты", которые по-другому восприятие наше поворачивали на окружающую действительность... И вдруг эта статья в таком серьезном издании и с такими нюансами. Мне это не очень понравилось. Но, главное, что мне эту статью дала почитать мама. Она с утра получила эту газету, прочитала ее, и когда я приехала, мы уже жили в разных домах, она сказала - на, почитай! Я прочитала эту заметку, но я обратила внимание, что мама следила за тем, какая у меня реакция, когда я это читала, и что она была огорчена. И я по своему девическому восприятию подумала, что ей не понравилось, что там было написано, что Каридад была любовницей папы, и он ее уговорил уговорить своего сына принять участие в этой операции и взять главную роль на себя. И видя, что мама такая огорченная, я говорю: мама, ну что ты переживаешь, это было в 40-м году, даже в 39-м началось, ты даже не знакома с папой была. И она говорит: "Мы с тобой по-разному восприняли эту статью. И я переживаю совсем не потому, что тут написали о Каридад и о папе как о любовниках, я переживаю, что теперь все знают, что вы дети Эйтингона, и какой-нибудь сумасшедший захочет отомстить за покушение на Троцкого, за участие папы в этом, и вы можете пострадать". Я говорю: "Мама, да ты что! Троцкий-то умер когда?.." Она говорит: "Вы просто не представляете себе, насколько сильно учение, насколько много последователей по всему миру и какие могут быть последствия этой статьи..." И тогда я первый раз за всю свою жизнь задумалась как следует, а что такое троцкизм и почему такое отношение было. И, конечно, я спросила маму, знала ли она об этом. Она не сказала мне ни да, ни нет. Она сказала: все может знать только Господь Бог. Судя по тому, что это не было такой реакции, что - надо же, а я и предположить не могла! Я склонна думать, что мама все-таки что-то об этой операции знала. Владимир Тольц: Муза, ваш отец по поручению Центрального комитета и лично товарища Сталина, Берия, занимался убийствами. Он никогда не усомнился в целесообразности или в моральности этой деятельности? Муза Эйтингон: Практически, как бы этого ни хотелось многим людям еще, юридически подтвержденная на счету папы организация убийства Троцкого. Но опять, поскольку постольку я училась в столичных вузах и училась хорошо и сдавала все политические науки, и историю партии, и прочие, и я никак не могла понять, когда папа уже вышел из тюрьмы и я ему пыталась привести примеры лживости и неблаговидных поступков не то, что членов партии, а руководящих членов партии. Он всегда вспылил и говорил: это троцкизм, я всю жизнь боролся с троцкизмом и мне очень горько, что мои дети такие несознательные, скажем так. Мы читали в учебнике: да, борьба с троцкизмом, да, осудили тех, тех и тех, да, за то, что они поддерживали... И я тогда сказала, я помню, своему преподавателю по истории партии, я сказала: вы мне не объясните теорию учения троцкизма? Вы не представляете, в какой я его ввела шок. Он взял мою зачетку, поставил мне "пять" и сказал: иди. То есть я хочу сказать, что никто мне не говорил. Практически я смогла что-то об учении Троцкого узнать уже в 90-е годы, когда у нас появились и его дневники, дневники Натальи Седовой. И когда я смогла прочитать мнения других людей, с ней связанных, и выяснилось, что это и не такой уж безобидный дедушка, который кроликов морковкой кормил у себя на вилле. И выяснилось, что действительно очень большая сеть троцкизма в мира распространена. И выяснилось, что действительно по его публикациям открытым в прессе, что действительно это не выдумка маньяка Сталина была, что он боялся, что Троцкий какие-то диверсии совершит. Что, в общем-то, у него достаточно было средств и боевиков для того, чтобы какие-то ощутимые деяния делать. Владимир Тольц: "Ощутимые деяния" - это нечто недостаточно определенное. Мне лично неизвестно о террористических планах Троцкого относительно Сталина. А вот о попытках бывшего начальника Эйтингона Орлова предупредить Троцкого о его готовящемся убийстве известно всем, кто так или иначе прикоснулся к этой теме. В отличие от "непоколебимого приверженца ленинского коммунистического мировоззрения" Орлова его коллега по тайным операциям и "мокрым делам" Эйтингон выполнил сталинский приказ. И его дочь, насколько я понимаю, и сегодня склонна оправдывать это. Муза Эйтингон: Я рассматриваю деятельность папы своего по отношению к Троцкому, может быть это, конечно, субъективное мое мнение, не как убийство человека, который, пардон за грубое российское выражение, ни ухом, ни рылом, да ничего подобного. Я как раз считаю, что на данном этапе это, может быть, было предотвращением более крупного террора, в котором пострадал бы не один человек. С моей точки зрения, терроризм, направленный против одного лица, это не такое ужасное преступление, не такой акт, как терроризм, направленный против совершенно неповинных, людей, не принимавших ни в чем участие, как взрыв где-то или какое-то отравление газами, когда страдают люди, не заслужившие этого. А вопрос с Троцким: может быть, это тоже как бы негуманно было, но все-таки это было решение, пусть волевое решение ЦК партии, пусть сейчас это называется "лично товарища Сталина". То есть это было не решение, допустим, моего папы, но это был приказ, который он считал нужным выполнить. Владимир Тольц: Наум Эйтингон был исполнителем массы тайных приказов, многие из которых были связаны с убийствами, но все это - тайна "конторы", которой он беззаветно служил, госбезопасности, не сумевшей сохранить государство, сторожевым псом которого она являлась, но прекрасно сохранившей саму себя. Есть, например, сведения, что в 1929-м Эйтингон разрабатывал операцию по устранению чекиста-террориста Якова Блюмкина, в 1918-м застрелившего германского посла Мирбаха, что во время Второй мировой войны он участвовал в Турции в покушении на Франца фон Папена, создавал диверсионный отряд полковника Медведева, расшифровывал немецкие операции "Средняя Волга" и "Кремль", а до войны еще завербовал Рихарда Зорге, закладывал шпионскую сеть на юге США, работал с Филби и так далее. Но правда и подробности недоступны даже его дочери Муза Эйтингон: Когда появилась первая возможность, вдруг в печати появилось - можно прийти на Лубянку и взять любое дело вашего родственника или знакомого, и вам его дадут почитать, и вы определитесь. Это был 92-й год, мы уже получили на папу реабилитацию, эйфория была бешеная, казалось, теперь уже все. Я взяла Игорька за руку, ему было тогда четыре годика, мы с ним пошли на Лубянку, я объяснила кто я, что я, и сказала, что я хотела бы посмотреть личное дело своего отца, который столько лет проработал здесь. Причем, я просила не судебное дело, не следственное, я просила личное дело человека. Они в такое смущение вошли... Они не могли, не знали что, мы сидели в комнате, они входили, уходили. Потом пришел мужчина, у которого в буквальном смысле на плечах типа плащ-палатки что-то было, какая-то была накидка, я не видела его погон, я не знаю, это был капитан, полковник. Пришел мужчина в возрасте, неопределенного звания, неопределяемого, так скажем, и он мне сказал: вы знаете, ваше дело, вашего отца, оно засекречено, его можно будет посмотреть через 75 лет. Я посмотрела на Игорька и сказала - даже он, наверное, к тому сроку не доживет, чтобы посмотреть это дело. И я поняла, что как бы все это не поменялось, а стержень остается прежний, это во-первых. Во-вторых, это немножко сняло эйфорию и это какую-то вседозволенность и всепрощенчество. В общем, это заставило меня о чем-то задуматься... Владимир Тольц: Отцу Музы Наумовны возможность "о чем-то задуматься" жизнь предоставляла не раз. Однажды, например, осенью 1951-го, когда его вместе с другими чекистскими начальниками-евреями (Павловским, Райхманом, Свердловым, Хейфецом - много их было) арестовали по обвинению в американском шпионаже и сионизме. Муза Эйтингон: О том, что в 51-м году папу посадили по сионистскому заговору, я не знала, потому что мне было 4 года, и мне сказали, что папа в больнице. Сначала сказали, что в командировке, потом сказали, что в больнице. Для меня и тот, и другой вариант был приемлем, потому что папа страдал язвой желудка и мог в госпитале находиться, и обычно уезжал в командировки, которые могли длиться месяц, а могли и полгода, для меня это тоже было обычно. Ничего в этом непредвиденного я не чувствовала. Единственное, что что-то не так я понимала по поведению мамы. Во-первых, не разрешали подходить к двери. Когда был звонок в дверь, такой резкий чужой звонок, все в доме замирало, и мама говорила - к двери не подходить. Почему к двери не подходить, было непонятно. Но выполняли указание, сказали не подходить - не подходили. Мама очень осунулась, очень у нее был несчастный вид, мама по ночам плакала. Потом началась такая эпопея - мама писала на кусочках ткани тушью фамилию, имя, проглаживала утюгом и вшивала эти ленточки мне в белье. Я не очень понимала, я спрашивала - меня в детский сад отправляют? Мама говорила - да, наверное. Потом через две недели после ареста папы арестовали тетю Соню. Практически мы остались в полной изоляции и неведении. А надо было есть, пить, платить за квартиру, в школу водить ребенка. Я не знала, что папа по сионистскому заговору сидит, то есть я вообще не знала, что он сидит. Единственное, что когда я уже выросла, когда мне было лет 12-13, как-то в разговоре с мамой, я спросила, неожиданно ли для нее было, что папа, уже я знала, что папа находится в тюрьме, и то, потому что просили сфотографироваться, чтобы ему отправить карточки, стали какие-то письма от него, записочки, так скажем, приходить. Мама сказала, что, по всей видимости, папа свою перспективу жизненную просматривал очень давно. Он достаточно был грамотным человеком и с хорошей интуицией, поэтому, когда еще мама ждала меня и сказала, что ждет второго ребенка, папа сказал, что ребенок это очень хорошо, но у меня такое предчувствие, что я даже Леню не успею вырастить, а Лене тогда было три года и все еще было хорошо, это был 46-й год, то есть еще не было каких-то предзнаменований на что-то. Владимир Тольц: Конец первому тюремному заключению Эйтингона положили смерть Сталина и Лаврентий Берия, возглавивший тогда объединенное с госбезопасностью МВД. Берия нужно было "укреплять" новое министерство своими старыми проверенными кадрами Муза Эйтингон: Считается, что он одним из первых вышел. Дело в том, что 9-го марта, сразу после похорон Сталина, как папа потом рассказывал, его вызвали на допрос, и там ему сказали - а не хотите ли вы продолжить свою деятельность в органах государственной безопасности? Сначала папа подумал, что это какой-то подлог или что-то такое, что-то непонятное. Но ему сказали, что с его делом разобрались и пришли к выводу, что он невиновен. Тем более, что практически папа был в числе тех, кто никакие показания против себя не подписал, потому что основная масса осужденных по этому "сионистскому заговору" они не выдержали силовых применений по отношению к себе и вынуждены были себя оклеветать, они подписали все, что от них требовалось подписать для того, что облегчить свою участь нахождения в тюрьме. Владимир Тольц: Отца били там? Муза Эйтингон: Я думаю, что да. Потому что его пытали голодом, его пытали бессонницей. Когда он вышел в 53-м году из больницы, он весил 46 килограмм, при том, что туда он попал, я думаю, больше ста. Я только помню, что ему пришлось шить новую форму, мундир на нем висел, папа потерял все зубы. В общем, выйдя на свободу, несколько дней он пробыл дома, он даже передвигаться особенно не мог. Он попал в госпиталь, там его лечили. За это время он протезировал рот, сшил себе новую форму, добился того, чтобы освободили тетю Соню, она 20-го апреля вышла. Подошло лето, Леня закончил школу, надо было ехать отдыхать. Единственное, что я очень хорошо помню, мы уехали в Анапу, мы ездили туда диким образом, снимали там квартиру. И я помню, как папа сказал маме: а ты с Музой поезжай, а мы с Ленькой прилетим на самолете. Только стали самолеты на Адлер или куда-то стали летать самолеты. И он говорит: мы прилетим на самолете и машиной подъедим. Ему за эти полтора года, проведенные в тюрьме, он соскучился и по детям, и по семье, и ему хотелось как-то скрасить существование. Что такое полететь в 53-м году на самолете? Для мальчика это, конечно... Но мама, наученная 53-м годом, мне кажется, она на десять метров нас от себя не отпускала, она постоянно нас держала за руку. Она очень переживала в 51-м году, что ее тоже арестуют, и что мы попадем в разные детские дома под чужими фамилиями и именами, ведь такая практика до войны была, и что она потеряет нас. И поэтому этот материнский инстинкт у нее был сильно развит, и она сказала, нет, дети поедут со мной, а тебе, если получится возможность вырваться на недельку, прилетай. Мы уехали, отдохнули на юге. А за это время папу уже отправили в отставку. И 20-го августа арестовали снова. То есть практически он, конечно, к какой-то деятельности и не успел приступить... Владимир Тольц: Муза Наумовна Эйтингон. Дочь выдающегося советского шпиона и террориста, дважды политзаключенного Советского Союза. Фрагмент следующей передачи: Высшая школа КГБ, школа особого назначения - это не образование. Это не специальность быть чекистом или разведчиком, это судьба. В данном случае судьба закончилась... И ему после того, как он был консулом, как он был руководителем резидентуры, пришлось поступить в школу вечерней молодежи. Он закончил рабфак еще в Рогачеве, а школы не было, значит надо было закончить школу. И он сел за парту с людьми, которые учились в то время. Закончил с золотой медалью в 56-м году. Владимир Тольц: А это - дочь другого советского разведчика и террориста, менее известного и менее профессионально удачливого (хотя как посмотреть: в отличие от Эйтингона его в родную советскую тюрьму не сажали!). Ее интервью и продолжение нашей сегодняшней темы "Дети шпионов. - Отцы-террористы" через две недели в программе "Разница во времени". |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
