Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[12-06-05]
Наш русский языкАвтор и ведущий Иван Толстой Иван Толстой: Сегодняшняя программа выходит в эфир в праздничный день. День независимой России. Поздравляю с этим праздником всех наших слушателей. Почему сегодня мы собираемся поговорить о русском языке? Во-первых, потому что давно не обсуждали эту тему, а, во-вторых, потому что 20 мая Государственная Дума приняла федеральный закон о государственном русском языке. 1 июня президент Путин подписал этот закон, и 5 дней назад текст его был опубликован в "Российской газете". И вот, в государственный праздник мы поговорим о государственном языке. Конечно, не об использовании языка в органах власти или судопроизводстве. А всего лишь в обычной жизни. Наши гости в московской студии: лексиколог Елена Кара-Мурза и фольклорист, лексикограф Алексей Плуцер-Сарно. Все ли, с вашей точки зрения, в порядке с русской речью, считаете ли вы, что она стала богаче за последние 15 лет, когда российское общество стало открытым или беднее? Что и кто портит русский язык сегодня? Язык кого из нынешних писателей вам по душе? Мой первый вопрос вам, Елена Станиславовна. Вы доцент Московского университета, преподаете студентам русский язык. С каких положений вы начинаете ваш курс, какие вещи считаете нужным утвердить, прежде всего, в сознании слушателей? Елена Кара-Мурза: Я преподаю русский язык не просто студентам Московского университета, а будущим журналистам. И, соответственно, мы готовим их к использованию русского языка в их профессиональной сфере деятельности, прежде всего. И поэтому формулировки, с которыми мы к ним выходим, касаются их профессиональных навыков, их профессиональных обязанностей по отношению к русскому языку как к средству общения в массовой коммуникации. И для нас очень важна система норм, которые регулируют не только употребление единиц русского языка в плане склонения и спряжения, но также и более содержательные моменты, в частности, этику общения, эстетические ее параметры, коммуникативные параметры. В том смысле, чтобы человек, находящийся, скажем, в ситуации интервью, мог благоприятным образом общаться со своим визави, не обижая его, не провоцируя на не очень благоприятные реакции. Иван Толстой: А взрослых людей можно такому учить или, если это не впитано с молоком матери, то уже безнадежно? Елена Кара-Мурза: У нас есть и спецотделение, куда приходят люди уже работающие в журналистике и имеющие другое высшее образование, и чувствующие необходимость усовершенствоваться в своей новой профессии, получить соответствующие корочки. Для них существует ускоренный курс русского языка. Таким образом, мы работаем и с юной аудиторией, и с людьми взрослыми. Подход у нас к ним единый. Этот подход касается формирования того, что мы называем профессиональной культурой речи журналиста. Иван Толстой: Алексей, скажите, пожалуйста, о вашем пути к вашей теме. А нашим слушателям, которые не знают, я хотел бы сказать, что Алексей Плуцер-Сарно не просто лексикограф, не просто ученик профессора Лотмана, но и автор Словаря русского мата в 12-ти томах. Вышел пока только один том, работа продолжается, и многих интересует, как вы пришли к такой теме и почему этим занялись, и давно ли? Алексей Плуцер-Сарно: Вышел уже второй том, третий уже готов к печати, четвертый висит уже в интернете на моем сайте Plutser.ru. Так что уже можно говорить о четырех сделанных томах. Мой путь я прошел вместе со всем русским народом, который ругался, ругается и будет всегда ругаться. Но отныне будем ругаться только в приватных пространствах. Например, если вы идете по улице и хотите выругаться, то делать этого нельзя, потому что улица - это общественное пространство. Но, например, подвал нижестоящего дома, в котором как всегда выбито окно, то достаточно туда засунуть голову и выругаться в сторону подвала, как вы уже находитесь в приватном пространстве, и вас уже нельзя привлечь по новому федеральному закону. И вообще я хотел всех поздравить, потому что с принятием этого закона началась новая эпоха в истории России. Потому что до сих пор порядок всех норм определял великий русский народ. А с сегодняшнего дня, в соответствии с пунктом третьим федерального закона, "порядок утверждения норм современного русского литературного языка определяется правительством Российской Федерации". Так что поздравляю всех. Отныне главный знаток русского языка и всех его норм - это не русский народ, а правительство Российской Федерации. Иван Толстой: Ну, у всякого правительства есть некая ученая комиссия, которая обслуживает его деятельность и помогает вырабатывать столь мудрые законы. Тем не менее, я хотел спросить вас, как вы относитесь к этому своему ученому статусу? Ведь, как вы только что нам напомнили, уличная речь переполнена бранью и чаще всего безадресной бранью, бранью ради брани. А вы выпускаете словари бранной лексики и, тем самым, как бы придаете ученый статус этой части лексики. Как вы себя чувствуете в этом поле, вас не критикуют? Алексей Плуцер-Сарно: Ситуация, скорее, прямо противоположная. Ведь для того, чтобы что-то, что всем не нравится, чрезмерно экспрессивная и грубая брань, была запрещена, эту брань надо сначала описать, потому уже этот словарь становится тем материалом, который и лежит в основе федерального закона. То, что опубликовано в моем словаре, так и нельзя говорить. Это такой отрицательный словарь - то, как говорить нельзя. Но если такого словаря нет, то не совсем понятно, что же конкретно нельзя. Действительно, в основе любого языкового запрета, должен лежать некий отрицательный словарь. Иван Толстой: Елена Станиславовна, многие говорят об оскудении русской речи в последние годы, о порче русского языка. С вашей точки зрения лексикографа, что же происходит с нашим языком? Елена Кара-Мурза: Нужно различать, что происходит с русским языком и с русской речью. Язык - это самоорганизующаяся система, которая имеет тысячелетние корни, которая находится в ситуации непрерывной эволюции и, скажем, некоторые новации в системе русского языка весьма обоснованы. Иначе мы бы говорили на древнерусском языке. Другое дело, что когда в национальном языке формируется то, что получает наименование литературного или культурного языка, этот язык уже начинает нормироваться, его культивируют в высшей школе, в ученом сообществе, в культурном сословии. Это один вопрос. Поэтому то, что касается некоторых быстрых изменений в системе русского языка - склонений, уменьшений количества падежей, - это вещь закономерная. А что касается русской речи, то тут, действительно, можно говорить об оскудении, ухудшении ее качества. Это касается сразу нескольких направлений. Причем то, которое отмечено специальным вниманием в законе, в том, что касается использования иностранных слов в современном русском языке, - меня это пугает меньше. Хотя именно здесь у нас наблюдаются довольно неблагоприятные тенденции. В частности, это касается перенасыщенности иностранными непонятными словами текстов массовой коммуникации. И это касается также использования иностранных слов и иностранных корней в отечественной рекламе. Меня гораздо больше волнует активное использование грубой лексики, что соответствует активному использованию агрессивных, манипуляторских коммуникативных стратегий русского языка. Поэтому грубые слова, они производны от грубых, жестоких намерений русскоговорящих. А во-вторых, опасная тенденция кроется в том, что можно по-русски говорить абсолютно чисто, не употребляя ни матерных, ни непонятных иностранных слов, но, при этом, можно врать своему близкому человеку, своему электорату. Александр (Петербург): У меня два вопроса к Алексею Плуцеру-Сарно. Последняя отдушина для высоколобых - "Черный квадрат" с канала "Культура" - исчезла. Поясните, почему. Вопрос второй. Я листал ваше издание. Подарочный экземпляр, судя по цене, братки браткам будут дарить. Цена ломовая. Вы можете описать пограничную ситуацию, если ненормативная лексика станет нормативной. Чем ругаться-то будем? Алексей Плуцер-Сарно: Во-первых, о цене. Книжка издана в Питере. Можно поехать на склад издательства, там она стоит рублей 200. Можно заказать на моем сайте, это вообще копейки. Могу и подарить, если у кого денег нет. Во-вторых, ненормативная лексика никогда не станет нормативной. Одни слова становятся неприличными, другие приличными. Это вопрос не реальности языковой, а нашего сознания. Мы всегда что-то воспринимаем как неприличное, даже если нет ничего неприличного. В 18 веке женская щиколотка была страшно неприличной. Сейчас можно загорать топлесс и никого это не смущает. А лет через 50 страшно неприличными, думаю, будут казаться только внутренности. Когда-то слово на букву "х" было приличным. Около тысячи лет тому назад это было всего лишь хвой, елочная иголка, такой же эвфемизм, как банан и огурец. Сейчас какие-то слова становятся более неприличными. Например, в 18 веке слово на букву "б", обозначающее проститутку, протопоп Авакум упоминал на каждой странице по два раза, поскольку это означало ложь, обман, пустословие. Всегда что-то людям будет казаться неприличным, они это будут запрещать, и чем больше они это будут запрещать, тем более неприличным всем это будет казаться. То же самое с нашим законом о языке, который вводит какие-то новые интересные запреты. Например, явно прослеживается попытка запретить иностранные слова, "имеющие какие-то аналоги в русском языке". То есть, если есть простое исконно русское слово, то иностранное произносить не надо. Здесь большая проблема и я позволю себе не согласиться с Еленой, которая в мягкой форме сетовала на то, что в русском языке засилье иностранных слов. Должен разочаровать наших радиослушателей, поскольку каждый язык строится, как бесконечная цепь заимствований. Русский язык родился как цепь заимствований из болгарского, церковнославянского, потом были заимствования из голландского, французского, английского. К сожалению, если мы возьмем только русские имена, то практически исконно русских имен нет. Имена Иван, Илья и Михаил - это древнееврейские имена, Сергей, Андрей, Ксения - это греческие, и так далее. Мы имеем лишь несколько праславянских - Станислав: Да и те не исконно русские, а просто славянские. Иван Толстой: Но ведь не только российское правительство пытается бороться с этой проблемой. Скажем, во Франции тоже считают нужным вычищать некоторые не необходимые английские слова. Скажем селф сервис или фаст фуд они стараются заменять на французские аналоги. Алексей Плуцер-Сарно: Конечно. Но с одной стороны, как правильно сказала Елена, это совершенно не перспективно, потому что язык сам определяет правила своего существования, а с другой стороны, я в этом законе просматриваю некий пиар ход или, говоря по-русски без брани, перевод стрелок. Понятно, что проблема не в языке, а в ужесточении нравов. Страшная жестокость, немыслимые зверства, которые творяться на юге, общее ожесточение и падение нравов. Проблема в том, чтобы подобрел наш ОМОН, подобрела милиция, мы сами, прочие органы власти и безопасности и вообще, весь народ. Проблема не в языке. Но проблему эту власть не решает, а наоборот, слегка подкручивает гаечки, и переводит стрелки на язык, что все такие злые и жестокие, потому что в русском языке есть слова на букву "п", "х", "м" и "б". Раиса Егоровна: Уважаемые собеседники, объясните, пожалуйста, всему народонаселению России и господину Швыдкому, всей молодежи, что вреден для здоровья язык матерщины. Иван Толстой: Это в вашу сторону камешек, господин Плуцер-Сарно. Алексей Плуцер-Сарно: Возьму на себя эту миссию и по просьбе нашей радиослушательницы, официально заявляю всему русскому народу, что ругаться матом плохо, вредно и, как говорил мой маленький сын Семен, "низя, низя, низя". Иван Толстой: Спасибо вам от российского правительства за такую позицию. Нина Михайловна (Петербург): Проблема, действительно, катастрофически важная. Люди говорят о том, что им не хватает слов. Они используют матерные слова, чтобы выразить свои эмоции. Это протест и негодование. А протест и негодование - это результат того, что люди не понимают слов, и они не достигают в результате общения взаимопонимания. Вот я хотела бы, чтобы наши великие ученые предложили бы нам рациональную технологию обучения. Во-первых, человеку необходимо иметь толковый словарь русского языка, словарь иностранных слов и словарь этимологический. Технология обучения на современном этапе существует. Единственное требование, которое могут предъявить наши руководители, - это внедрить правильную технологию обучения. Иван Толстой: Елена Станиславовна, а ваше мнение по этому поводу? Есть ли минимум необходимых источников, пособий для того, чтобы человек, правильно обученный и ориентированный, мог бы и сам обучаться и развиваться? Елена Кара-Мурза: Есть, конечно. Это, во-первых, школьный блок. Хотя наше школьное образование, как мне кажется, излишне завязано на системе языка, поэтому детям не очень интересно изучать все эти приставки, суффиксы и члены предложения. В том, что касается вузовского блока, здесь ситуация гораздо богаче, потому что у нас к тому, что касается системы языка, к учебникам по современному русскому языку, добавляются учебники, которые касаются коммуникативной составляющей языкового образования. Это вопросы создания текстов, вопросы творческого характера. Здесь есть и современные учебники по риторике, учебники по практической стилистике. Этим аспектом языка занимаются, в частности, у нас на факультете в пределах того, что называется творческими лабораториями и семинарами. На самом деле, поворот к обучению продуцированию языка идет потихонечку. И в школе тоже, в частности, благодаря стараниям Таисии Лодыженской, которая со своими коллегами целое направление возродила и учредила - школьной риторики. Так что здесь потихонечку ситуация меняется в лучшую сторону. Алексей Плуцер-Сарно: Я хотел на прямо заданный вопрос, где можно посмотреть, как правильно говорить, дать очень короткий и прямой ответ. Есть Орфоэпический словарь Аванесова. В нем зафиксированы все идеальные нормы русского языка. Это действительно, большая проблема. Люди часто не могут себе даже работу найти из-за того, что они приехали в Москву, а говорят с южным выговором или еще каким-то. В этом словаре не только все основные слова есть, но и как их произносить, где ставить ударение. Иван Толстой: Вы призываете к нивелированию русской речи. Иван Сергеевич Тургенев не одобрил бы вашу позицию. Алексей Плуцер-Сарно: При чем здесь нивелирование? Я наоборот, призываю к разнообразию. Если предположим, я владею южнорусским выговором и московским произношением и даже немножко северными, какие-то диалекты знаю, и русский мат, и разные жаргоны, чем же моя речь нивелируется? Она даже становится более разнообразной. Если человек овладевает московским произношением наряду с севастопольским выговором, речь его становится богаче. Иван Толстой: Хорошо. Иван Сергеевич Тургенев одобрил бы. Алена (Петербург): Ругаться, действительно нельзя. Говорят, что за тех, кто ругается, Богородица молиться не будет. Но я о знании, о том, что наука есть наука. И вот издания такого словаря, само собирание этого чрезвычайно важно для языка. Русский мат почти целиком существует в сегодняшнем литовском языке современном, и то, что в русском мате звучит совершенно жутко и вульгарно, обозначает очень простые предметы в литовском, есть в каждом школьном учебнике. Такая работа еще и могла бы выявить глубинные связи, потерянные или утраченные между народами, языком хранимые. Занимались ли вы связью литовского языка и русского? Алексей Плуцер-Сарно: Лично я не занимался. Но могу сказать, что я прожил 8 лет в Эстонии, по соседству, где и окончил университет. Виктор (Москва): Как вы считаете, все-таки, язык - это неуправляемая стихия, которую можно только отражать, констатировать, или на него можно воздействовать, в частности, в средствах массовой информации? Я уже не молодой человек и это, наверное, общее место, что разговор молодежи часто удручает. Как вы считаете, университеты могут повлиять на этот процесс? Елена Кара-Мурза: На нашем факультете мы учим студентов профессионально обращаться с русским языком в сфере их будущей деятельности. Что касается бытового общения, мы тоже даем определенные советы. Речь идет о совершенствовании этических основ коммуникаций. И из этого проистекает внутреннее ограничение, внутренний запрет на использование грубой лексики, как унижающей человека самого, как обижающей собеседников. Но здесь можно еще сказать в дополнение и о том, что для молодежи характерна своя манера использования национального языка. Потому что молодежь, в принципе, сбивается в стаи, вырабатывает свою собственную культуру, и это древнейшие закономерности ее поведения. Здесь есть основания для того, чтобы она отделялась от взрослых, от их мира, вырабатывала свой собственный язык, непонятный для окружающих. Это немного другое, и с этим бороться нельзя. С грубостью языка можно, наверное, бороться:вернее, я бы сказала, просвещать. Иван Толстой: Я предлагаю несколько сменить ракурс. Дело в том, что с 3 по 5 июня в Берлине проходил международный форум "Русский язык вне России". В нем участвовало несколько сот преподавателей русского языка, и наш корреспондент в Берлине Юрий Векслер записал нескольких участников. Мне показались интересны их высказывания. Вот, что говорит об особенности восприятия русского языка в Финляндии преподаватель русского языка в этой стране Елена Протасова. Елена Протасова: Это загадка, никто не знает. Такое впечатление, что каждый финн владеет определенным набором русских слов и выражений. Кроме того, в сленге, в жаргоне исторически очень много русских слов. Многие финны работали в Советском Союзе, учились там. Для того, чтобы сказать, что он владеет каким-то языком, финну нужно очень много мужества. Гораздо проще сказать, что он не владеет. Поэтому подсчет количества людей владеющих языком довольно труден. Мне очень нравится тенденция среди финнов учить русский язык в любом возрасте. У нас есть очаровательные знакомые, которые, выходя на пенсию, начинают учить русский язык, любят Россию, ездят по России, ездят на бесконечное количество летних курсов. Но это не отменяет того, что большая часть финнов отрицательно высказывается как о русских, так и о России. В Финляндии около 60 000 людей, говорящих на русском языке. Официально их гораздо меньше. Люди, которые имеют финский паспорт и говорят, что их основной язык финский, уже считаются финнами. Иван Толстой: А вот, что говорит о драме знания русского языка в разноязычной среде преподаватель русского языка из Германии Вадим Левин. Вадим Левин: Если ребенка с детства держат в русскоязычной среде, стараются изолировать его от ровесников, которые говорят на языке страны, то это грозит конфликтом и кризисом. Ребенок из тепличных русскоязычных условий, попадая в детский сад или школу и сталкиваясь с другим языком, большей частью испытывает шок. И часто этот шок вызывает немоту. Он на какое-то время вообще перестает разговаривать. Механизм психологический понятен. Ребенка подвел, предал язык родителей. Он попадает в детский сад, привыкнув, что когда он обращается ко взрослым, взрослые на него реагируют, а тут вдруг сквозь него смотрят и не понимают. Такая кризисная реакция бывает иногда продолжительной, до полутора лет. Ребенок молчит, молчит, молчит, потом начинает говорить на немецком языке и в садике, и дома. Но дома он отвечает на вопросы, заданные по-русски на немецком языке. Какой тут выход? Нужно с детства приобщать ребенка к двум языкам. Но если мы - носители русского языка, если немецкий у нас небогатый, а если и богат, то ошибками:. Мне приходилось видеть такие сцены, что ведет мама ребенка по ступенькам и говорит: "Шажок, шажок", а потом это же произносит по-немецки. И когда я спрашиваю у этой мамы, зачем она смешивает языки, она отвечает, что хочет, чтобы он знал два языка. Так вот, будьте уверены, что если вы учите ребенка говорить на смеси языков, он не будет знать хорошо ни одного, ни второго, и это замедляет его развитие. Язык для ребенка должен быть персонифицирован, он должен быть связан с носителем этого языка. Еще одна сторона проблемы. Я видел, как в разных странах дополнительные школы для сохранения языка родителей создают мамы и бабушки. Почему это происходит? До какого-то времени ребенок растет, и маму не очень беспокоит, что он с отцом говорит по-немецки, она немножко знает немецкий язык, и она с ним говорит по-русски, а он отвечает по-немецки. Но когда ребенок дома разговаривает с мамой по-русски, а с папой по-немецки, все в порядке. Для ребенка существует мир, разделенный на два равноправных языка. Но вот ребенок выходит во двор, в детский сад, в школу и тут оказывается, что все говорят, как папа. Ребенок приходит домой и говорит маме: "Мама, говори, пожалуйста, как все". Иван Толстой: Поговорить о русском языке для нашей программы согласился мой коллега писатель и журналист Петр Вайль. Я спросил его, что случилось со статусом русского языка, когда распался Советский Союз, повысился он от этого или понизился. Петр Вайль: Несомненно, повысился. Прежде всего, потому что никогда, на протяжении всей своей истории, русский язык не был языком внешнеполитическим. Как он назывался в советские времена - язык межнационального общения. Что правда. А сейчас все национальные республики сделались независимыми государствами. И как, по-вашему, может общаться киргизский государственный чиновник с эстонским? Естественно, по-русски. Я помню, был на какой-то киноконференции или кинофестивале в Латвии лет 10 тому назад, и помню, как все старались говорить по-английски. Полдня у них получалось с грехом пополам. А это был слет СНГ. В результате, конечно же, все с колоссальным облегчением перешли на русский язык. А это ведь была пора еще напряженного отношения. Сейчас сплошь и рядом, как только я попадаю в какое-то место, где собираются люди из бывших советских республик, разумеется, это русский язык. Русский делается на определенной части планеты чем-то вроде английского или испанского. Иван Толстой: В определенную историческую глубину можно просмотреть функционирование такого языка. Потом-то он будет постепенно вымываться. Петр Вайль: Я не уверен, что это так. Пока, по крайней мере, процесс идет именно обратный. Потому что такая спесь независимости и обиды на русификацию поуспокоилась. Ведь соседство есть соседство. Это удобнее. Можно предполагать, что рано или поздно все на английский перейдут. Но я думаю, что русский еще долго будет именно внешнеполитическим языком. А это уже высокий дипломатический статус, которого не было никогда. Иван Толстой: Каковы ваши наблюдения над языком средств массовой информации? Петр Вайль: Язык средств массовой информации делится на две крайности. Одна - это язык бумажных средств массовой информации - газет и интернета. Это, как правило, язык крайне развязный. По одной простой причине. Не потому что это некультурные люди. Происходит следующее. Надо заинтересовать. Поэтому просто сообщить, что погибла пожилая женщина, не интересно. Поэтому пишут: "затоптали бабуську". Или у известной австралийской певицы Кайли Миноуг обнаружили рак, на одном из интернет сайтов был заголовок: "Грудь в кистах". Хочется задать вопрос: а про свою мать написал бы так? А потом я подумал и сказал: написал бы. Если бы он в это время работал на сайте, то написал бы. Потому что так привлекается внимание. Это одна крайность. А вторая крайность - это телевизионная, которая еще хуже. Потому что там крайнее усреднение речи. Все говорят одинаковым языком - НТВ, РТР, Первый канал. И любой провинциальный телеканал - они все разговаривают одним языком. Вы точно знаете, что сейчас скажут: "Все подробности у такого-то", и он закончит "Татьяна!" - передача микрофона с той же самой интонацией от Калининграда до Камчатки. И это еще хуже потому, что нет ничего хуже, чем нивелировка языка. Крайности, они понятны, объяснимы. Я смотрю фильм "Буммер", где герои говорят на сленге. Мне приходилось смотреть с моими сверстниками, которые меньше ездят в Россию, и я был переводчиком. Объяснить, что такое "к концу недели сто пудов на компах двадцатка мается" - к концу недели на компьютерах наверняка можно заработать 20 000 долларов. Это нормально. Так язык и должен развиваться. Или моя вполне интеллигентная московская знакомая, девушка с хорошим образованием и с интеллигентной профессией, говорит мне, показывая на собор святого Микулаша в Праге (накануне там на концерте была) и говорит: "Органный запил чумовой!". В сочетании с концертом Баха и Генделя немножко коробит, но это совершенно нормально. Более того, меня это радует, потому что это появление новых слов, обогащение языка. А вот всегда говорить "взрыв прогремел": никакого другого глагола к слову взрыв на российском телевидении не существует. Иван Толстой: Или что-то "произвело эффект разорвавшейся бомбы": Петр Вайль: "Комментарии излишни", "время покажет", "стрелка секундомера неумолимо близится к концу" - вот это кошмар гораздо больший. Иван Толстой: А вольница последнего времени, последних 15 лет, отсутствие всяких препон, барьеров и заград, разве она не принесла что-то положительное? Петр Вайль: Я и говорю об этом. Это обогащение языка. И заимствование -это тоже обогащение языка. Главное, не надо так уж беспокоиться. Потому что язык гораздо сильнее и умнее всех его носителей вместе взятых. И он сам отберет что нужно, а что не нужно - отбросит. Ровно таким же образом пугались и вначале 19-го века. Известный радетель русского языка адмирал Шишков предлагал заменить биллиард шарокатом, а галоши мокроступами. Кстати, очень хорошие слова. Но они почему-то не прижились. Вот Хлебников придумал слово летчик, и оно прижилось, а летун не прижилось. Почему-то язык отобрал. Почему-то по-русски говорят аэропорт, вошел аэроплан, потом, правда, заменился на самолет. А у чехов сразу вошло летадло. Язык сам разберется, и все английские заимствования, которыми так богат русский язык последнего десятилетия, - что останется, останется. Кто сейчас говорит герла? Да никто, кроме того, чтобы посмешить народ. Или фейс? А 10-15 лет назад только так и говорили на улице. Иван Толстой: Петр, на Радио Свобода вы главный редактор Русской службы, и время от времени вы рассылаете рекомендательные записки по тому, как следует употреблять те или иные выражения или отдельные слова или чего опасаться и избегать. Из чего вы исходите, как часто у вас накапливается такая потребность высказаться? Петр Вайль: Все они мотивированы всего лишь здравым смыслом. Потому что мне кажется, что крайности языка доступны только очень талантливым людям. А ни в какой работе на очень талантливых людей рассчитывать нельзя. В любой работе надо рассчитывать на людей максимум профессиональных. И скажем, если ты не абсолютно уверен, что твоя шутка на уровне Жванецкого, лучше не шутить. В 99 процентов случаев не удастся. И то же самое в языке. Самый лучший способ быть оригинальным - это придерживаться русской литературной традиции, это и будет оригинально. Тогда, по крайней мере, ты не будешь говорить "грудь в кистах", с одной стороны, а с другой стороны не употреблять чудовищных слов, которые раньше употребляли только колхозные бухгалтеры, - востребован, задействован. А так говорят все. "В операции было задействовано 22 милиционера". А почему задействовано, если они участвовали. Почему не принимали участие? Почему нельзя сказать нормальное слово? Вот эти страшные обороты из казенной бухгалтерской книги, с одной стороны, а с другой стороны, из почти уголовного жаргона. Надо искать середину. А середина есть - это простые книжки. Иван Толстой: Алексей, как вы относитесь к вашим предшественникам-лексикографам, которые занимались проблемами истории русского мата? Алексей Плуцер-Сарно: Я думаю, что их просто не было. Единственный научный словарь был сделан в Институте русского языка в секторе экспериментальной лексикографии под псевдонимом Василий Буй. Но одним из источников этого словаря послужила моя база данных. А за пределами того, что делается здесь, в Москве, в узком кругу лексикографов, почти ничего не было сделано. В американских, в лондонском словаре Флегона, вышедшем в 73 году, скажем, выражений со словом на букву "х" было не больше 20-и, а со словом на букву "п" порядка 15-ти. В первом томе моего словаря более 500 выражений с этим словом, а в базе данных более тысячи. Иван Толстой: А кто ваши любимые писатели? Алексей Плуцер-Сарно: Мне очень понравился роман Масодова "Черти". Я до этого не читал его романы. Меня включили в жюри премии "Национальный бестселлер", и я по долгу службы прочитал полный рюкзак современной литературы, из которой 90% была страшная макулатура. Но роман "Черти" привел меня в восторг, хотя он мне показался местами слегка недоделанным. И стилистика, и сама вещь показалась мне заслуживающей уважения. Я отдал свои баллы Масодову и Мамлееву. Мамлеева я люблю больше. Иван Толстой: Елена Станиславовна, конечно, лексикограф, специалист по русскому языку, человек, имеющий все время дело с языком, и читает профессиональней, и умеет изюминку из того или иного текста вынуть. Кого вы читаете для себя? Елена Кара-Мурза: Вы будете смеяться, но я читаю подростковую литературу, потому что у меня подрастают дети, и мне с ними очень интересно обсуждать фэнтези. У меня сейчас поэтому чтение в двух не пересекающихся плоскостях. Я читаю очень много специальной литературы и литературу забавную, включая любимого писателя моего сына Дмитрия Ямца. Иван Толстой: А перечитываете ли вы классику и кого? Елена Кара-Мурза: Давно не перечитывала. На основании своего материнского и профессионального опыта я пришла к такому мнению, что наша великая русская литература оказалась фактически интеллектуально не освоенной, не востребованной по-настоящему. На нее молятся, детей заставляют изучать четыре тома "Войны и мира", а на самом деле у Толстого есть несколько гениальных и очень полезных вещей. Во-первых, вся трилогия "Детство. Отрочество. Юность", которую очень важно прочитать именно в этом возрасте, чтобы понять, что именно это было важно у детей 150 лет назад. Происходит преемственность культуры, личностная идентификация у ребенка. А во-вторых, военно-кавказский блок и его великая пацифистская позиция оказалась невостребованной. Поэтому мы имеем сейчас очередную кавказскую войну. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
