Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[08-12-05]
Поверх барьеровНа 91-м году жизни скончался Георгий Степанович Жженов. "Ковчег детей, или Невероятная одиссея"."Русские земли среднего Поволжья". Гость студии - прима-балерина Большого театра Мария Александрова. "Полторы комнаты" Бродского в новом фильме. Арт-Манеж и "Гений места" на телевиденииВедущая: Марина Тимашева Марина Тимашева: На 91-м году жизни скончался Георгий Степанович Жженов. Жизнь Жженова - это зеркало русской истории ХХ века: он родился до революции в Петрограде, он провел 17 лет по тюрьмам и лагерям, он был свидетелем становления советской власти, сталинизма, оттепели, застоя, перестройки и капитализма с нечеловеческим лицом. Лицо Жженова - это лицо интеллигента в полном смысле слова: то есть человека простого и честного, никогда не участвовавшего в коварных закулисных интригах, никогда не искавшего виноватых, не мстительного, совестливого и сдержанного в проявлении эмоций, работящего и волевого, умного, с прекрасным чувством юмора и безо всякого, свойственного большинству артистов, фанфаронства, фрондерства и фразерства. Когда смотришь телевизор, читаешь интервью знаменитостей, обиженных советской властью (при этом, все лауреаты премий Ленинского комсомола, государственных, а то и сталинских), думаешь, что оживи сейчас Брежнев, и он бы оказался жертвой коммунистического произвола. Один только Жженов никогда не искал сочувствия к себе, изображая жертву. Возможно, потому, что несмотря ни на что, никогда жертвой не был. Георгий Жженов не бравировал своим мужеством, потому, что он был мужественным. В Жженове жили сила и порядочность героев Джека Лондона, кажется, он не играл их ни в театре, ни в кино. У Георгия Жженова - много наград, но только одна дана с формулировкой "за честь и достоинство профессии". По-хорошему же, награждать надо было за "честь и достоинство жизни". Да, не всякому суждено дожить до 90 лет, да, это очень много, особенно учитывая среднюю продолжительность жизни мужчин в России, но в случае с Георгием Степановичем думаешь не об этом, а о том, что потеря эта страшна - не только для искусства, но для нас самих. О том, когда можно будет проститься с Георгием Степановичем, мы сообщим в ближайшее время. Марина Тимашева: "Преданья старины глубокой" обычно поступают из московских, реже питерских издательств. Принесённая сегодня историком Ильёй Смирновым скромная книжка в мягкой обложке - "Русские земли Среднего Поволжья, вторая треть ХIII - первая треть Х1V века" - имеет необычный копирайт Комитета по делам архивов и Лаборатории обеспечения сохранности документов Нижегородской области. И погружает нас в эпоху плюрализма, когда Москва была не сытой столицей, а одним из бедных провинциальных городов... Илья Смирнов: Да, и почти в каждом своя история, то бишь летописание. И своя версия патриотизма: кем гордиться, кого презирать. Хотя понятие "провинциальный" относительно - для сравнения нужна столица. Вообще-то страна называлась Владимирским великим княжеством, но после Батыева разорения с древней столицей настолько мало считались, что один из князей, назначенных ханом Узбеком в великие, Александр Васильевич Суздальский, воспользовался этим, чтобы снять во Владимире большой колокол и вывезти к себе домой, в Суздаль. И некому было призвать приватизатора к порядку. Пришлось вмешаться силам Небесным. "Сий князь Александр из Володимиря вечный колокол Святъи Богородици возил в Суждаль, и колокол не почял звонити, яко же в Володимире, и помысли в себе князь Александръ, яко согруби святъи Богородици, и повеле его пакы вести в Володимерь; и привезше колоколъ, поставишя и в свое месьто, и пакы бысть глас богоуденъ..." Выскажу предположение, что приватизация колокола была оформлена в соответствии с действовавшим законодательством, то есть с ханскими ярлыками, которые за определённое вознаграждение можно было получить в Орде. Но краденый колокол оказался неискушён в юриспруденции, он просто не хотел звонить новым хозяевам, пока его не вернули на место. Жаль, что высшие силы не помогают нам сегодня вернуть "в своё место" Музей кино, писательский дом на Воровской, то есть Поварской, и детские сады, "перепрофилированные" под офисы. А если серьёзно - исследование Бориса Моисеевича Пудалова "Русские земли Среднего Поволжья" восстанавливает события самого непопулярного периода русской истории, традиционно именуемого "монголо-татарским игом", хотя формулировка, мягко выражаясь, неточная, и современные учёные, в том числе автор книги, предпочитают строгие: "Орда" или "улус ДжУчи". Как понятно из названия, в центре внимания - судьба Городецко-Нижегородского края, и здесь опять-таки неожиданный для нас порядок старшинства городов, между тем, изначально в регионе он был именно таков, а последующие "изменения в административном статусе определялись усобицами князей... или волею ордынских ханов. Захват и удержание московскими Даниловичами в 1310 - 1320 -х гг. Новгорода Нижнего, игравшего заметную роль в их геополитических расчётах, способствовали возвышению этого города над Городцом, оставшимся под властью великих князей из Тверского дома". Само исследование - второе в серии. О том, как были основаны поволжские города, автор рассказал 2 года назад в первой книге, про Нижегородское княжество надеется рассказать в третьей. Его интересует прежде всего история политическая, тонкости взаимоотношений разных ветвей Рюриковичей, архитектурные детали тогдашних управленческих вертикалей, если эти загогулины можно так называть, восстанавливается это всё в результате кропотливого сопоставления версий из разных летописей и их трактовок историками. С методологией у автора всё в порядке: вот хотя бы ироничный ответ коллеге, который, в соответствии с новой модой на всё "немарксистское, ох, немарксистское", усмотрел важнейшую причину победы Батыя в том, что на Руси распространились "эсхатологические" настроения, то есть предчувствие Страшного суда. На что Борис Пудалов замечает, что логичнее обратный порядок: не эсхатология в головах привела к поражению на войне, а страшный разгром способствовал распространению веры в скорый конец света, причём разгром имел вполне материальные, социальные и военно-технические причины, которые далее разбираются. Что можно отметить как недостатки - непростительный: отсутствие карт и общий уклон в политическую историю, но здесь уже хозяин барин, он пишет не курс русской истории, а монографию, и тему волен определять. А по избранной им теме я узнал массу интересного. Например, о таком герое эпохи, как третий сын Александра Невского Андрей Городецкий, который "ловко использовал благоприятную для интриг внешнеполитическую обстановку", а "практическим результатом деятельности в конце 13 - начале 14 в. (если не считать, конечно, многократного разорения русских земель) стало некоторое возвышение Городецкого края". Вспоминается фильм Тарковского. Обычная политика того времени: использование Орды против соотечественников. Городецкий князь, может быть, просто опередил время, а то мог бы стать, как Иван Калита, собирателем земель, только столица называлась бы по-другому, и в учебниках о нём писали бы: "человек глубоко религиозный, доброта его к нищим не знала границ, а главной заслугой современники и потомки считали установление долгожданного мира и порядка..." Но - не повезло. Остался интриганом и разорителем. Марина Тимашева: В Петербурге, в издательстве "Азбука" вышла книга Владимира Липовецкого "Ковчег детей, или Невероятная одиссея" - о кругосветном путешествии 800 детей в 1918-20 годах. Это были дети, которых отправили из голодного Петрограда на Урал, не сумевшие вернуться домой из-за гражданской войны и спасенные двумя офицерами-добровольцами Американского Красного Креста. Рассказывает Татьяна Вольтская. Татьяна Вольтская: Вообще-то, издательство "Азбука" специализируется на художественной литературе. "Но такую книгу, как "Ковчег детей" было невозможно не издать", - говорит заместитель генерального директора "Азбуки" Алексей Гордин. Алексей Гордин: История, которая объединила тысячу человек, которые проехали вокруг земного шара, и чтобы эта история не была известна 80 лет, вот таких историй практически нет. Татьяна Вольтская: Летом 18-го года из голодного Петрограда отправили подкормиться на Урал 800 детей от 5 до 15 лет. Осенью они должны были вернуться, но путь преградила гражданская война. Еще в поезде их тревожили разъезды казаков, места, где они остановились, переходили из рук в руки, свистели пули и на глазах у детей то вешали пленного, то забивали прикладами раненого. Из книги Владимира Липовецкого "Детский ковчег". Диктор: То, что они увидели, было ужасным. В нескольких метрах от них лежала лошадь впряженная в санитарную двуколку. Брюхо ее было распорото взрывом гранаты. От вывалившихся кишок шел пар. Рядом с лошадью уткнулся головой в землю санитар. На самой повозке, опрокинувшись навзничь, лежала с распростертыми руками сестра милосердия. Белая повязка и косынка с красным крестом без единого пятнышка, зато пониже креста, на лбу виднелась рана с запекшейся кровью. Страшная эта повозка, трупы лошади, мужчины, женщины, заставили детей оцепенеть, застыть на месте. Никогда их уже не покидало жуткое это видение. Татьяна Вольтская: Детскую колонию разбросали по селам и деревням. Чтобы выжить зимой, им приходилось и побираться, и тяжко трудиться. Весной их спасением занялись два офицера-волонтера американского Красного Креста, бывший банковский служащий Барел Бремхолл и журналист Райли Аллен. Беду чужих детей они восприняли, как свою, пообещали их родителям во что бы то ни стало вернуть ребят домой. Возвращение обернулось трехлетним кругосветным путешествием. От Урала до Владивостока, затем, на японском судне "Йоми Мару" до Сан-Франциско, оттуда в Нью-Йорк, где детей принял американский президент Вудро Вильсон, затем через Атлантику во Францию и Финляндию и уже оттуда в Петроград. До 70-х годов эта история была неизвестна. Случайно узнал о ней моряк и журналист, океанолог и ихтиолог, участник двух кругосветных рейсов Владимир Липовецкий. Владимир Липовецкий: В 1978 году мы ловили рыбу у берегов Аляски и Калифорнии. Мы зашли в Сиэтл. Последний лоцман поднялся по штормтрапу, и у него в руках была газета "Сиэтл Таймс". На первой полосе были кричащие заголовки, что на улице Вантармер авеню в собственном доме зверски убиты Барел Бремхолл и его жена Оливия. На следующий день я впервые узнал о том, что этот человек некогда спас 800 детей. С октября 20-го года по февраль 21-го года дети были в Финляндии 3 месяца, и эти три месяца шла передача детей небольшими группами через границу. Барел Бремхол и Райли Аллен простились с детьми и все эти 50 с лишним лет думали, что же с этими детьми теперь. В 66 году умер Райли Аллен, а Барел Бремхолл стал банковским воротилой. Это был 72 год. (За 6 лет до того, как его убили. А убил его сосед, молодой человек. Помешанный.) И вот он едет в Москву как турист и идет, конечно же, в исполком советского Красного Креста : "52 года назад мы спасли 800 детей", а история-то была забыта. И не случайно была забыта. Американцы-спасители - это никому не нужно было. И вот он говорит с руководителями нашего Красного Креста, а они на него смотрят, как на идиота. А дальше он с туристической группой едет сюда, ходит по улицам, по Невскому, вглядывается в лица пожилых людей. Детям уже под 70, а ему под 80. Но никто его не узнал. И тогда он возвращается к себе домой, в Сиэтл. Его знакомят с женщиной, русской по происхождению, профессором Вашингтонского университета Легой Саган. Она ему говорит: "Не расстраивайся. Я думаю, что будет некий случай, который нам поможет". Татьяна Вольтская: Она сама организовала этот случай, добившись встречи с двумя советскими журналистами. В газете "Правда" появилось несколько строк о человеке, некогда спасшим 800 русских детей. Владимир Липовецкий: Эти слова были замечены бывшими детьми. Они начали бомбить Красный Крест и газету "Правда": "Пришлите. Мы хотим видеть нашего крестного отца". И Барел Бремхолл был приглашен Красным Крестом Советского Союза. Ему вручили самую высокую награду "Почетный знак". Потом он поехал в Петербург на поезде. 200 человек собрались в Доме Дружбы. Не только колонисты, но и их дети и внуки. И там сидел Леонид Якобсон. Татьяна Вольтская: Да, хореограф Леонид Якобсон один из спасенных детей, о чем он не рассказывал даже своей ученице Плисецкой, к ее немалому удивлению. Владимир Липовецкий: Таким образом, дети встретились. Дети приготовили для своего бывшего наставника подарки. Это были наши небогатые пенсионеры. Но они подарили ему палехские шкатулки, пуховые платки оренбургские его жене. А он неожиданно подарил им нечто особое. Наперсток, цент, спицу, которой можно что-то связать. Некоторые не понимали, что это за подарки. Но это действительно были подарки, напоминавшие те далекие годы. Татьяна Вольтская: Полгода Владимир Липовецкий ловил хека и морского окуня. А когда вернулся, его ждали письма из Ленинграда. Владимир Липовецкий: "Владимир Абрамович, нам сообщили из Сиэтла, что Бремхолл убит. Мы не можем поверить. Не за что было этого святого убивать. Мы вас умоляем, приезжайте в Ленинград, расскажите нам истину". 9 часов полета, я в Ленинграде. Я им рассказал все, что знал. Потом они начали меня приглашать домой. У некоторых была замечательная память. Потом я начал работать в архивах. Меня эта тема захватила, как поэма Твардовского "За далью - даль", за горизонтом новые горизонты. Эта история была бесконечной. Татьяна Вольтская: Предполагалось снять фильм. Пробить его так и не удалось. И только теперь, когда все обитатели ковчега умерли, вышла эта книга. На презентацию пришла дочь одного из спасенных детей Любовь Леонидовна Данилова. Любовь Данилова: Это история еще о том величайшем гуманизме, величайшем милосердии, которое объединило людей разных рас, разных национальностей в борьбе за спасение этих детских жизней. Татьяна Вольтская: Я думаю, что и зло и добро имеют, если можно так выразиться, инфекционный характер. Зло заражает и разрастается, как в "Фальшивом купоне" Толстого. Но и добро, раз захватив человека, обладает не меньше инерцией, втягивая в свою сферу все больше людей. Самым ярким примером для меня всегда был "Список Шиндлера", история спасения евреев во время Холокоста. И вот теперь к ней прибавился "Ковчег детей". Марина Тимашева: Сегодня у нас в гостях - одна из лучших современных балерин, Мария Александрова. В Большом театре она исполняет партии Одетты-Одиллии, Китри, Сильфид и Эгины. Танцует Джульетту в спектакле, поставленном Декланом Доннелланом и Раду Поклетару, Гермию в "Сне в летнюю ночь" в хореографии Джона Ноймайера. В "Светлом ручье" Шостаковича, поставленном Алексеем Ратманским, ей отведена роль классической балерины, каковой она и является. Маша, Геннадий Янин мне сказал, что жизнь артиста балета это потерянное детство, потерянная юность. Мария Александрова: Я уже не согласна. Потому что у меня было прекрасное детство, и я вообще в этой профессии по любви. Может, одна из немногих, но это мне в жизни очень сильно помогает. У меня была прекрасная семья, которая сделала все, чтобы я не знала весь этот ужас нашей жизни, когда не было того-сего, и как мама выкручивалась. Нас было двое в семье. И вообще все мое детство, до 18-ти лет все шло по большой любви. А потом я столкнулась с жизнью, когда не стало папы, когда я перешла из училища в театр, и я поняла, что это совсем другая жизнь. В ней нужно искать свое место, свою любовь. Марина Тимашева: Когда Вы еще были маленькой, когда Вы учились в хореографическом училище, были ли у Вас какие-то мечты. Вы же видели репертуар, вы знали, в чем Вы можете танцевать. Наверное Вы что-то себе представляли. Что Вам хотелось танцевать тогда? Мария Александрова: У меня была одна мечта - мне хотелось танцевать на сцене Большого театра. Марина Тимашева: Вы закончили, как я понимаю, класс у Софьи Головкиной. Теперь ее уже нет, светлая ей память. Я думаю, что вы знаете, что отношение к этому человеку всегда было довольно сложным и в балетных кругах, и в околобалетных. Мария Александрова: Правильное отношение. Она очень сложная и неоднозначная. Она была от душещипательной до человека, крушащего все на своем пути. Как человек имеющий отношения с детьми, и детей воспринимающий, как что-то, что она должна родить, воспитать и довести до чего-то, она решала судьбу ребенка сделать по-своему. Тогда возникали сложные ситуации. Но человек она была очень многогранный. Я не спорю, что для кого-то она могла быть человеком очень жестким и суровым, а для кого-то добрейшим и нежнейшим существом. Потому что это был человек очень мощный. В нем было все. То есть, нельзя ее ни очернить, ни обелить. Это был живой, нормальный человек со своими переживаниями. И я могу сказать, что на своем опыте я испытала все. И нежную любовь, и ломку всех своих мечтаний. Я была в ситуации, когда моя жизнь могла просто сложиться по-другому. Я прошла это. И видела Софью Николаевну уже другой, когда по истечении всех этих лет она ко мне пришла и сказала, почему такая ситуация возникала, и что и как. Она даже как-то однажды сказала: "Да, Машка, ты очень умная". Я не могу сказать, что я умная была, но я просто шла по своей любви, по своей интуиции. То есть, я не могла пойти против своей мечты. Я все поставила на карту. Но она это оценила. Я считаю, что люди должны быть такими разными. Иначе жизнь становится пресной. А как же борьба? Я считаю, что вся наша жизнь - это определенные выборы. У каждого своя дорожка. Кажется, что мама может как-то повлиять, папа или еще кто-то. Никто не может. Это твоя собственная дорожка. И собственный выбор ты в каких-то вещах делаешь сам. Конечно, мы можем спрятаться за маму, но, в общем-то, собственные шаги и собственные повороты в жизни мы делаем сами. И именно такие люди, которые могут нам показать свою силу, что они могут свернуть горы, они дают понимание того, что ты можешь сам. Ты понимаешь, что свою жизнь ты можешь прожить только сам. Марина Тимашева: Вы так говорите, но Вы все-таки актриса, балерина. Профессия подчиненная. Причем, подчиненная всем и сразу - балетмейстеру и его замыслу, композитору и его замыслу, дирижеру, оркестру и тому, как он работает с актером, педагогу-репетитору. То есть, профессия чрезвычайно зависимая. Возможно ли, тем не менее, я сейчас говорю о собственно деле, о работе, что-нибудь выбирать самому? Мария Александрова: Хороший вопрос. Потому что вопрос выбора в нашей ситуации, которая сейчас сложилась, для меня это ситуация глубоко трагично развивается с тех пор, как закрылся театр. У артистов всегда крепостное сознание. Это всегда было. Но тогда была сцена, ради которой все закрывали глаза, сейчас маски скинуты. Театра нет. Как никогда ощущаешь свою несвободу. У нас остались одни обязанности и никаких прав. И это самое страшное, что есть для артиста, который в свое время чувствовал некую свободу. Когда пространство сужается, это самое страшное. Но и это можно как-то преодолеть. Очень больно все это переживать. Но я свела это опять к собственной дороге. Я сама в зале репетирую с собственным педагогом, приходят люди, уходят, но в зале я делаю то, что мне нравится. Марина Тимашева: Маша, Вы можете вообще своевольничать? Я сейчас имею в виду, что, предположим главный балетмейстер хочет, чтобы Вы были заняты в таком-то спектакле. А душа Ваша, положим, к этому спектаклю не лежит. Я сейчас не говорю о том, что у Вас могут быть какие-то контракты на стороне. Я имею в виду, что Вы свободны, могли бы участвовать в этом спектакле, но вам этого не хочется. Вы имеете право внутри Большого театра оказаться от роли? Мария Александрова: Тоже сложный вопрос. В моей жизни было два балета. В одном я просто не представляла, как я буду участвовать. Это "Светлый ручей". И я тогда в первый раз сказала, что я не хочу. Но была ситуация другая, потому что я не могла выбирать. Потом балет оказался очень милым. Он просто лечит мою душу. Я должна сказать, что "Светлый ручей" сыграл определенную роль в моей судьбе. А потом появился другой балет. Были два мучительных дня, когда я просто выбирала, делать мне его или вообще не делать. Потому что у меня был вопрос выбора. Я тогда понимала, что я отказываюсь не просто от роли, которую я не хочу, а я отказываюсь от спектакля, от того, где мне интересно. Все-таки в этой профессии меня держит не то, что "я балерина, такое несчастное существо, без конца работаю, значит, вы должны меня любить". Нет. Меня в этой профессии держит больше всего сцена. Иногда у меня даже мысли возникают: а можно ли попробовать себя в драматическом плане? Все-таки у них сценическая жизнь намного длиннее, чем у нас. Когда мне такая мысль пришла, я поняла, что меня держит сцена. И тогда я поняла, что я все-таки не смогу отказаться от этого. Это были "Ромео и Джульетта" Доннеллана-Поклетару. Это был тот момент, когда я поняла, что свою свободу при балетмейстере, композиторе, партнере, драматическом режиссере нужно искать. И тогда мифическая свобода, за которую все ратуют, действительно, существует. Спектакль, он сложный, он непонятный. Его можно принять, а можно не принять. Я сама все это прекрасно понимаю, потому что так, как я ругалась, не ругался никто. Сколько раз я срывала репетиции. И многие прощали, потому что это было смешно в каких-то местах, в каких-то... Характер проявился, я была вздорной девчонкой. Чему тоже рада. Может быть поэтому и получилось такое душераздирающее зрелище. Хотя спектакль для меня очень сложный. Я с ним не полностью согласна. Потому что я считаю, что настоящая любовь делает человека прекрасным. Мне кажется, что этот спектакль должен быть все-таки красивым. Но, тем не менее, нужно уважать мнение балетмейстера, потому что это его собственный мир, и он хочет его представить. Марина Тимашева: В Петербурге, в квартире на улице Пестеля, где когда-то жил Иосиф Бродский, в Фонтанном доме и в порту снимается фильм. Послушаем, что рассказывает о нем Марина Дмитревская. Марина Дмитревская: Его рабочее название "Полторы комнаты и окрестности. Ниоткуда с любовью". Подзаголовок - "сентиментальное путешествие на родину". Съемки окружены друзьями Бродского, людьми, знавшим его лично. А таких довольно много. О фильме рассказывает режиссер Андрей Хржановский. Андрей Хржановский: Этот фильм нельзя назвать, и я не хотел бы, чтобы его так воспринимали, как фильм о Бродском. Да, это действительно фильм по материалам сочинений Бродского, причем, я имею в виду не только литературные сочинения, но и его замечательные рисунки. Это фильм по материалам его биографии, но это, в общем, вольная фантазия, инспирированная, прежде всего, прозой Бродского, которая меня просто окрылила и вдохновила на эту работу. А дальше он стал развиваться по своим специальным законам, и здесь мне сопутствовало несколько удач. Мне удалось сделать, как мне кажется, довольно точные шаги в смысле выбора сотрудников. Я имею в виду сценариста Юрия Николаевича Арабова, замечательного оператора, незаметно работающего в нашем кино. Хотя одна его работа просто является шедевром. Я говорю одна, потому что она всемирно известна. Это Владимир Барляков, который снял вместе с Каневским фильм "Замри, умри, воскресни". Это художник Марина Азизян. Это актеры Алиса Бруновна Фрейндлих и Сергей Юрский, которые играют родителей Бродского. Мне кажется, что это центральные роли не только в сюжетном плане, но и по своей значимости для всей конструкции формальной и, прежде всего, эмоциональной. Я этот фильм делаю с мыслью о том, что он должен быть посвящен памяти наших родителей. Пронзительные строки, написанные Бродским в его эссе "Полторы комнаты", "Меньше единицы", строки, посвященные родителям, были для меня эмоциональным камертоном в работе над этим фильмом. Марина Дмитревская: На роль взрослого Иосифа Бродского Хржановский пригласил человека, который внешне очень похож на поэта, но не сыграл в кино ни одной роли, а немногочисленных театральных его ролей Андрей Юрьевич не видел. Он не знал даже, что именно этот человек несколько лет назад поставил в подвале галереи "Борей" замечательный спектакль "Мрамор" по пьесе Бродского. Но все сошлось. Исполнителем главной роли стал известный режиссер Григорий Дитятковский. Андрей Хржановский: Чем я еще удовлетворен и творчески, и, если хотите, лирически, это тем, что картина снималась в подлинных интерьерах. Не только непосредственно в полутора комнатах, которые нам удалось оборудовать, обустроить и обставить таким образом, что они действительно приобрели лирически убедительную ноту звучания, но я имею в виду также и комнату Ахматовой. У нас один фрагмент действия происходит у нее. Мы снимали это в Фонтанном доме. Я имею в виду американскую квартиру Бродского, обстановка которой сейчас также составляет один из отсеков музея Ахматовой. И там мы снимали непосредственно американскую квартиру Бродского. И вот среди этих мемориальных вещей и стен мы сняли очень важные для фильма эпизоды. Марина Дмитревская: На съемках мы встретились с художником Мариной Азизян. Марина Азизян: Мы вошли в квартиру, в которой кухня не изменилась. Она была такая, как при Бродском. Все те же убогие полки, соседка та же, которая жила. Правда, соседка теперь говорит, что у них была такая дружная квартира, так было хорошо. А Иосиф пишет про ее маму, что мама стучала. Теперь эта женщина ругает нас последними словами, что мы снимаем некую чернуху, что квартира была изумительная - добрые отношения, никогда очереди в уборную не было и не могло быть. Хотя там жило 11 человек. Я рада, что я там поработала. Потому что так, как играет Алиса Бруновна маму и Сережа Юрский папу, дорогого стоит. Андрей Хржановский: Мы с Арабовым решили, что это не должна быть ни попытка воссоздания биографии Бродского, ни точное следование его прозаическим штудиям, этюдам. Мы решили, что это должна быть некая ироническая сказка. И тут вступает в силу один из центральных поворотных ходов в нашем фильме. Дело в том, что Бродский обожал котов. Не просто как симпатичных животных, и это выразилось не только в том, что он ввел кошачий язык, обращение и эту идентификацию среди близких ему людей, но он самого себя непосредственно ассоциировал с этим животным. И даже выразилось это в том, что он нарисовал их, наверное, несколько сот. Бродский перед тем как поставить свою подпись, а иногда и взамен таковой, рисовал кота. А иногда даже для вящей убедительности приписывал: "Внутренняя сущность Иосифа Бродского". И поскольку кот для него был как своеобразный Альтер эго, то мы и решили этим воспользоваться и была найдена форма путешествия Бродского вместе со своим двойником-котом, на родину. Путешествие не только физическое, но и прежде всего путешествие в сфере воспоминаний, и в сфере воображения. Известно, что Бродский неоднократно уклончиво формулировал ответ на вопрос о том, хочет он или не хочет, собирается или не собирается приехать в Ленинград, но мы воспользовались одним из его ответов, который нам показался наиболее продуктивным. Как-то Бродский сказал: "Такое путешествие, если бы оно и состоялось, то я хотел бы, чтобы оно происходило инкогнито. Даже мы с "мышью" (Михаилом Барышниковым) как-то обсуждали такой план: долетаем мы самолетом до Стокгольма, а там по подложным паспортам садимся на паром, прибываем в Петербург, навещаем любимые места, любимых друзей и так же инкогнито исчезаем". Кстати сказать, есть люди, причем, среди близких друзей Иосифа Александровича, которые меня уже в последнее время уверяли, что все-таки он приезжал в Петербург, вот я случайно с ним не повстречался, но я знаю, что это было именно так. И я знаю, что такое воображаемое путешествие Бродского в Петербург 90-х годов будет показано на экране, а другой частью путешествия будет путешествие в его прошлое, которое он и предпринял в своих эссе. Марина Тимашева: Канал "Культура" по пятницам показывает телевизионную версию книги Петра Вайля "Гений места". С Петром Вайлем разговаривает Елена Фанайлова. Елена Фанайлова: Петр, кто был сценаристом этого проекта? Петр Вайль: Строго говоря, сценария не было, потому что это телесериал по мотивам книжки. Книжка и являлась, можно сказать, сценарием. Я не повторял текст книги. Я, в общем, импровизировал перед камерой на тему книги. Но у меня очень хороший молодой режиссер Екатерина Вещева. Она очень толково вычленяла те моменты из каждой главы, которые ей представлялись наиболее выигрышными для телевизионной картинки. А я ее слушался, потому что она для меня в этом смысле была авторитет. Елена Фанайлова: Не все города, которые описаны в книге, не все герои вошли в этот телесериал. Петр Вайль: Да, не все. Потому что оказалось, что не всякий город поддается перенесению, во всяком случае, в моей трактовке. Например, у меня Афины сопряжены с Аристофаном. 25 веков прошло, но в Афинах есть совершенно реальные места, хотя это гигантский современный мегаполис, в которых сохранился тот самый Аристофан и та самая древняя Греция. Камни, по которым он ходил, сцена, на которой играли актеры в его комедиях. Это все можно найти. А какой-нибудь Мадрид, который у меня составлен с Веласкесом, там идет речь о том, как Веласкес, став придворным художником, способствовал приданию столичности Мадриду. Но сейчас, хотя это было на 2000 лет позже, чем аристофановские Афины, ничего в нынешнем Мадриде, замечательном, живом, красивом, веселом городе, не осталось о того Мадрида 17-го века. Значит, мы от него отказались. Елена Фанайлова: А Венеция? Петр Вайль: Венеция то как раз самый сохранившийся город на земле. Там у меня художник Карпаччо. И не только вся карпаччевская Венеция на месте, но есть, например, такие совершенно трогающие душу детали. Недалеко от моста Риальто есть гостиница "Стурион", что в переводе означает осетр. Так вот эта гостиница на том же самом месте запечатлена Карпаччо в 16-м веке. Так что с Венецией как раз проще, чем с другими. Елена Фанайлова: Почему вы выбрали своим гидом по Венеции Карпаччо, а не, например, Иосифа Бродского? Петр Вайль: Потому что Карпаччо, по-моему, первый художник города в истории мирового искусства и настолько точно понимавший город, как узел всех силовых линий, которые сходятся в нем, что я думаю ему под силу был бы современный Нью-Йорк и, тем более, Москва. А Бродский у меня, слава тебе Господи, представлен, но в другом качестве. Он у меня вместе с Байроном кратковременный обитатель Стамбула. Мне показалось очень интересным, как два изгнанника, по разным причинам изгнанника, прошли через Стамбул и вынесли прямо противоположные ощущения. Восхищение и восторг у Байрона, и такое отталкивание, доходящее до брезгливости, у Бродского. Елена Фанайлова: Как это можно показать телевизионными средствами? Там есть эмоция байроническая и эмоция Бродского в Стамбуле? Петр Вайль: Проще всего мне было бы сказать, что это дело режиссера и оператора. Они ответственны за картинку, а я ответственен за текст. Но вы знаете, когда Бродский говорит, что мечети похожи на присевших жаб, это можно снять. Когда он говорит, что минареты напоминают ракеты класса "земля-воздух", можно показать, что он имеет в виду. Можно показать, насколько его пугает и отталкивает такая оттоманская империя, которой веет от Стамбула, и которая напоминает ему о другой империи, которую он покинул. То есть второй Рим - Константинополь-Стамбул напоминает ему о третьем Риме - Москве-России. Это, я думаю, показать можно. Елена Фанайлова: А Бродский же говорил, что у поэтов существует идеосинкретический пейзаж, то есть пейзаж, который человек и любит, и ненавидит одновременно. И он считал, что например для Мандельштама таким пейзажем был пейзаж Петербурга. Вот для Вас существует какой-то пейзаж, который можно и любить и ненавидеть, писать о нем, говорить о нем и снимать его? Петр Вайль: Таким пейзажем может быть только родной пейзаж, потому что сколько бы ты не жил на Западе, ты человек русской культуры, ты выходец из России, и все равно ты этот Запад воспринимаешь отстраненно. Наверное, для меня такой пейзаж даже не Рига, в которой я родился и прожил первые 27 лет жизни, а, видимо, все-таки Москва. То есть в Москве мне очень много не нравится и очень много нравится, и 90% близких мне людей живут именно в Москве, а не в Праге, где я живу последние 10 лет, и не в Нью-Йорке, где я прожил 17 лет. Так что, этот город мне очень близкий. Но в то же время я вижу в нем проявление той самой имперскости и тяжелой ксенофобии, которые не могут не отталкивать. Так что, наверное, Москва. Елена Фанайлова: А какую Америку увидят зрители в вашем сериале? Будет ли там, например, Новый Орлеан? Петр Вайль: Нет, Нового Орлеана не будет. Хотя в книжке он у меня есть вместе с Теннеси Уильямсом. Получилось, что мы туда не поехали. Теперь очень жалко, что не поехали. Кто же знал, что на него обрушится Катрина. Но у нас есть три Америки. Это Нью-Йорк с О Генри, это Лос-Анджелес с Чарли Чаплиным и это Сан-Франциско с Джеком Лондоном. Елена Фанайлова: Самая необыкновенная серия, как Вы сами считаете? Петр Вайль: Может быть, Буэнос-Айрес с Борхесом. Потому что я был в нем всего один раз до этой поездки. И тогда я усиленно разыскивал в нем Борхеса. А сейчас, когда миновало столетие с его дня рождения, Борхес как-то проявился в полной мере, и я вновь поразился тому, какой это удивительный город. Что он, во-первых, в западном полушарии, во-вторых, в южном полушарии. То есть строго наискосок от старого мира вдруг ты обнаруживаешь город класса Барселоны, Парижа, Мадрида. Ощущение, что его какие-то пришельцы построили среди пампы и джунглей. Как такое могло быть? И тогда ты понимаешь, почему в таком городе мог родиться такой изысканный европейский писатель, как Борхес. Елена Фанайлова: Петр, вашим вожатым по Мюнхену был Вагнер. Будет ли музыка в сериале? Петр Вайль: Безусловно, потому что Вагнер в Мюнхене проявился. Он-то всего написал 11 больших опер, и из них премьеры 4-х были именно в Мюнхене. Хотя у нас не только Мюнхен, но и его окрестности, которые тоже связаны с Вагнером и, может быть, еще даже более красочно по картинке. Елена Фанайлова: Петр, что заставляет человека путешествовать и писать об этом? Это страсть, это мания? Петр Вайль: Нет. Это довольно простой способ самопознания. Я совершенно не склонен к медитации. Может быть, было бы проще попытаться разобраться в себе, сидя на диване или стоя на коленях перед каким бы то ни было образом. Но мне-то проще и интереснее куда-то поехать, поместить самого себя в другие декорации и посмотреть, что происходит. Так что это такой развлекательный способ самопознания. Марина Тимашева: 9 декабря в Москве откроется 10-ая, юбилейная международная художественная ярмарка "АРТ-Манеж 2005". Выставка традиционно разместится в Центральном выставочном зале "Манеж". О том, что изменилось за это время в проекте "АРТ-Манеж", какие эстетические и коммерческие тенденции прослеживаются на нынешнем художественном рынке, - материал Тамары Ляленковой. Тамара Ляленкова: В прошлом год ярмарка "АРТ-Манеж", в буквальном смысле оставшись без крыши, проходила на территории ЦСК. По счастью, нынешняя юбилейная открывается во вновь отстроенных стенах и будем надеяться, что атмосфера праздника, которая обычно сопутствует этому мероприятию, сохранится и на этот раз. Потому что среди закоулков "АРТ-Манежа" раз в год встречаются старые знакомые - художники, артисты, писатели. И, конечно любители прекрасного - покупатели. Я спросила Ирину Милишкевич, директора галереи "Манеж", которая работает в этом проекте с 1996 года, когда и кем был впервые придуман "АРТ-Манеж"? Ирина Мелишкевич: Придумывался проект организаторами и дирекцией Манежа. В течение 10-ти лет реализовывались самые разнообразные проекты. Собственно, этот проект был необходим. Потому что маленьким галереям, художникам было необходимо где-то все вместе показывать. Это просто просилось, чтобы родиться. Тамара Ляленкова: Изначально участвовали галереи только московские или приезжали еще откуда-то? Ирина Милишкевич: Были галереи и московские, и из разных городов России - то из Красноярска, то из Краснодара, то из Уфы. И зарубежные галереи. Их немного, но они с интересом приезжают. Это были галереи из Германии, из Франции. В этом году будет галерея из Израиля, французская галерея и из США. Тамара Ляленкова: Можно ли как-то проследить, как менялась стилистическая направленность "АРТ-Манежа" как постоянного мероприятия? Ирина Мелишкевич: Первые годы совершенно разнообразные галереи, разные проекты, фестиваль перформансов был, конференции, посвященные актуальному искусству и какие-то актуальные выставки из Русского музея. Постепенно, с присутствием "Ярмарки актуального искусства", эти функции разделились, и думаю, что сегодня "АРТ-Манеж" - это ярмарка, которая представляет современное искусство и искусство 20-го века. В общем, еще пока современное, но еще не антиквариат. Это живопись, построенная как правило на московской школе, либо более живописное графическое и станковое искусство. Тамара Ляленкова: Художница Татьяна Назаренко - одна из тех, кто принимал участие в "АРТ-Манеже" на протяжении многих лет. Я попросила ее припомнить атмосферу первых выставок. Татьяна Назаренко: Первые были очень грандиозные выставки, потому что они отличались от того, что было раньше показано в Манеже. И вдруг совершенно другое пространство, другое искусство, сама атмосфера галереи. Это даже нельзя сопоставить. Это как Россия до и после перестройки. Естественно, каждый художник стремился попасть. Я помню громадное количество народа, которое стояло перед входом, когда было открытие, спрашивали лишнего билетика. Тамара Ляленкова: На ваш взгляд, Татьяна, как-то меняется Манеж? Татьяна Назаренко: Сейчас абсолютно другое. Я была на открытии нового Манежа и, честно говоря, плохо представляю себе сейчас, как будет проходить выставка. Это совершенно другие пространства. Пропали эти роскошные залы с окнами на втором и на третьем этаже под знаменитыми балками. Иногда необязательно, чтобы был совершенно ровный пол или мраморная поверхность для того, чтобы все было хорошо. Я помню, с какой легкостью перестраивался Манеж специально для "АРТ-Манежа". Как выравнивались полы. Люди уже входили, а там еще последние галереи делали свои экспозиции. Все было очень мобильно и очень артистично. Тамара Ляленкова: Как вы считаете, все представленное на "АРТ-Манеже", каким то образом отражает вкусы нашей сегодняшней публики. Татьяна Назаренко: Конечно, отражает. Каждый раз становится более коммерческим. Как жизнь. Ведь искусство, оно отражает то, что происходит вокруг. Как ни странно, вроде сейчас намного больше галерей, чаще общаемся, чем раньше, в советское время, когда каждая большая выставка становилась событием и мы с нетерпением ждали ее, чтобы хотя бы увидеться друг с другом. Но "АРТ-Манеж" - это именно то событие и тот момент, когда очень хочется увидеть что произошло, кто что будет выставлять. Вообще, кто существует, кто жив, что произошло. Тамара Ляленкова: Хозяин галереи "Зеро" Наум Олев экспонирует картины своих художников на "АРТ-Манеже" с первых дней возникновения ярмарки. Я попросила его рассказать о практических и эстетических особенностях именно этого проекта. Наум Олев: В общем, это лучшее из современного искусства не только салонного, но и экспериментального. Это может подтвердить конкурс. Не хватило всем места. Тамара Ляленкова: Как правило галереи принимают и демонстрируют те работы, которые, все-таки, имеют шанс продаться. Наум Олев: Есть разные задачи. Например, я делаю два проекта. Один проект, где я надеюсь, мы с моими художниками что-то заработаем. Это современное прочтение Библии. Один из моих художников, очень модный в Москве художник, Лаврентий Бруни, уговорил меня, я выделил ему целый стенд, и он экспериментирует со своими цветами, пытаясь их как-то очеловечить. Тамара Ляленкова: Я так понимаю, что у галеристов свои пристрастия. Наум Олев: Конечно. Мы заняли все определенные ниши. Во-первых, художников хороших мало. Художники как ветреные женщины пытаются все время мигрировать. И каждый занимается своим. Тот кто продает ботинки, тот не продает уже штаны. Тамара Ляленкова: Не значит ли это, что из года в год те работы, которые представляют галереи, - те же художники, только в процессе своего развития, через год? Наум Олев: В большинстве своем так. У меня, во всяком случае, так. Но я занимаюсь проектами. Я даю им задание, и они пишут. Недавно я проводил проект, который назывался "Рыбы". Все рисовали и писали на тему рыб. Тамара Ляленкова: Принято думать, что очень трудно на художественном рынке выдвинуться новому человеку. Наум Олев: Выдвинуться легко. Сохраниться трудно. Тем более, что сейчас на этот рынок пришли большие деньги. Богатые люди, которые были вашими покупателями, вдруг поняли, что скучающим женам лучше всего приобрести галерею. Если бы я был любимой женой, я бы весь рынок развалил. Я бы купил то, что мне нравится у других. Но они еще пока до этого не догадались. Но догадаются. Тамара Ляленкова: Можно как-то отследить вкусовые отличия таких галерей? Наум Олев: Пока нет. Они теперь нанимают кураторов. Это сильная угроза. Конечно, ничего страшного. Надо знать, что конец близок. Тамара Ляленкова: Но это увлекательно? Наум Олев: Это болезнь. Это азартнее, чем казино. Как коллекционирование. Только коллекционеры приобретают предметы, которые уже имеют ценность, а ты создаешь предметы и людей, которые будут иметь ценность. Я вырос среди художников, и Манеж для меня это еще манеж с Хрущевым. Потому что я как раз в этой компании и созревал. И некоторые художники, которых я выставлял, как раз еще оттуда. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
