Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[01-04-01]
Открывая РоссиюАвтор и ведущая Виржини КуллудонИстория нижнего белья: ближе к телу
Анна Гуляева: Тело всячески игнорировалось в советское время, я думаю, потому что это стихия, не подвластная диктатуре. Это природа, и она живет сама по себе, и она трудноуправляемая. Я думаю, поэтому тело старались загнать в очень узкие рамки. Андрей Александровский: Все это стягивало - всякие резинки бесконечные, которые все перетягивали. Я же, кстати, помню вот эти чулки на круглых резинках еще. Это носила моя бабушка. У нее были такие круглые резинки, потом когда она снимала, был жуткий след, все это отпечатывалось. Виржини Куллудон: Тело и государство. Чуждые, казалось бы, миры. Есть ли что-либо более личное и неуправляемое, чем внешный вид и красота? История нижнего белья в Советском Союзе - это история тоталитарного государства, которое пытается уравнять своих граждан однообразным товаром. Одновременно это история частной жизни советских граждан и их самозащиты от единообразия. Нижнее белье, как ни странно, становится символом борьбы за индивидуальность, знаком провала тоталитарной политики. Сегодня мы обсудим все возможные способы укрытия от государственного авторитаризма. Посредством фантазии и предприимчивости, дружбы и солидарности. Ближе к телу. Юлия Демиденко и Катя Деготь устроили в Санкт-Петербурге уже нашумевшую в России выставку об истории белья при социализме. Катя Деготь - историк, занимается русской культурой 20-го века. Ее взгляд на специфику советского искусства, на попытку создать особый феномен. Катя Деготь: Советский Союз закончился, советская идеология потерпела поражение, и для целых поколений людей оказалось, что их жизнь вообще равна нулю, что она не имела никакой ценности, - что неправда, конечно. И поэтому мы хотели обратить внимание на жизненную сторону социализма, на реальную историю человеческих судеб, человеческих чувств, которых было очень много. Нередко считается, что социализм это казарма, это официальная политика, но на самом деле социализм, который был в Советском Союзе, это огромный пласт частной жизни, поскольку люди защищались от власти, и поэтому это очень большой материал. Это нас как раз интересовало, поэтому мы частные фотографии использовали, рассказы людей. Виржини Куллудон: То есть, это выставка о жизни? Катя Деготь: О жизни, и именно тот слой жизни, который официальная идеология не очень могла затронуть. Она пыталась это сделать, но это не очень получалось. Конечно, через эту историю мы видим историю государства тоже. В общем, конечно, это история частной жизни. Виржини Куллудон: И сопротивления? Катя Деготь: Да. Ну такого, пассивного сопротивления. В 20-30-е, скорее, участие, потому что было ощущение у людей, что они участвуют в общем проекте с властью. А где-то после Второй Мировой войны это чувство, мне кажется, исчезло, и люди поняли, что вообще нечего ждать от власти, страна оказалась полностью закрыта, изолирована, и вообще нечего ждать ниоткуда и надо заниматься собой. Такое как бы пассивное сопротивление своим телом, в частности, своей жизнью. Мне хотелось, главное, показать, что жизнь этих людей не прошла зря, что в ней была своя ценность. Потому что современный мир нам внушил, что счастье, это когда много денег, большая серебряная машина и домик за городом. Но это не так. Есть совершенно другие виды счастья. И совершенно нельзя сказать, что все советские люди были абсолютно несчастливы. Это была другая жизнь, в ней было много плохого, но была возможность найти какое-то свое счастье. Виржини Куллудон: Сопротивление частной жизни общественному, внешнему миру начинается сразу после гражданской войны. Этот антагонизм очевиден с истоков истории советского белья. Катя Деготь о структуре своей выставки. Катя Деготь: Первая глава, "Частное-Общественное", относится к 20-30-м и 40-м военным годам, когда была попытка создания коллективистского общества. В частности, это выражалось и в белье. Особенно в спортивном, конечно. Но этому противостоял частный мир, все равно продолжали люди носить вещи, сделанные до революции или сделанные частным образом, совершенно не унифицированные. Такой был контраст между коллективистским идеалом и одинаковой одеждой, и тем, что на практике люди носили что-то как раз очень приватное, очень разное. Виржини Куллудон: Идеология встречалась на каждом шагу. Во многом она даже превращалась в народную мудрость. Анна Гуляева, главный редактор российского женского журнала Beauty:
У нас же был, по крайней мере, начиная с 30-х годов, культ грубости и уродства. Если в кино появлялся какой-нибудь инженер, который в чистой рубашке, у которого чистая обувь, который заботится о фасоне своих пиджаков и о своей прическе, и о своем теле, он обязательно оказывался каким-нибудь предателем, шпионом западной разведки, человеком плохим, который бросает жену, заводит любовницу и, в общем, в тяжелый момент человека предаст. А если человек был плохо выбрит, груб, не причесан и уродливо и мешковато одет, то это всегда был свой парень, хороший: жену любит, всех спасает в нужный момент. То есть, был культ антикрасоты, на самом деле. Виржини Куллудон: В виде народной мудрости идеология распространялась и после войны, когда вокруг был дефицит всего. Народная мудрость объясняла необъяснимое. В стране дефицит синтетического нижнего белья? Не важно: все равно для здоровья лучше хлопок. Тем самым, люди убеждали себя, что живут в передовой стране. Лариса Андреева: Но я как-то, помню, пришла на консультацию к врачу, к гинекологу, мне было тогда уже лет 27-28. Я носила красивое белье немецкое уже к тому времени, но я почему-то одела простое хлопчатобумажное. Врач увидел меня, говорит: какая молодец, что надела такое простое, носи все время такое, не будет тогда мастопатии. Он считал, что мастопатия у женщин от грубых синтетических бюстгальтеров. Он увидел, что несинтетический бюстгальтер, и он меня похвалил, что я носила хлопчатобумажное. Виржини Куллудон: Советское государство оставляло свое клеймо на теле человека. Отпечатывались все пуговицы, все резинки, и кожа это запоминала. Следы оставались и на теле, и в памяти. Андрей Александровский: Все это стягивало - всякие резинки бесконечные, которые все перетягивали. Я же, кстати, помню вот эти чулки на круглых резинках еще. Это носила моя бабушка. У нее были такие круглые резинки, потом когда она снимала, был жуткий след, все это отпечатывалось. Лариса Андреева: Бюстгальтеры с пуговицами были. Страшно неудобно, врезались в тело лямочки. Вот такое мы носили, страшно неудобное, некрасивое, резинки растягивались быстро, мешало сидеть и расстегивалось иногда. Нет, это было неудобно. Виржини Куллудон: Тело помнило. За эти следы, за нижнее белье плохого качества было стыдно. Это широко распространенное чувство отразилось и в литературе. Вспомним Булгакова, например, "Мастер и Маргарита": герои расхаживают в белье с чувством стыда. Вторая часть выстаки советского нижнего белья называется "Быт-Стыд". Она посвящена послевоенным годам, когда идея коллективизма уже полностью угасла. Катя Деготь: Вот эта тема стыда, она продолжается в 50-60-е годы, где все вспоминают про теплые панталоны с начесами. У нас на выставке их очень много, самых разных цветов - розовые, бирюзовые, телесного цвета, голубые, абсолютно всякие, гиганского размера. Оказалось, что все их сохранили. Все про них помнят, все их носили, все их ужасно стыдились. У нас сделаны витрины, напоминающие коммунальные квартиры, где отдельные отсеки оклеены обоями, и там живут в одной комнатке трусы, в другой комнатке бюстгальтеры, в третьей комнатке корсеты. И, конечно, детский лифчик, который все вспоминают, такой простой, с пристегивающимися чулочками. Причем, женские чулки пристегивались спереди и сзади, а детские только спереди, сзади они всегда провисали чуть ли не до колен, и из-под штанишек, из-под юбок всегда торчали голые ноги, и ужасно было некрасиво, и все ужасно из-за этого страдали. Виржини Куллудон: Выставка нижнего белья - не о трудностях легкой промышленности СССР, а именно о личной жизни его граждан. Если бы темой выставки было современное белье, была бы реклама, образцы белья, стандарты красоты. В Советском же Союзе белье не только не рекламировали, его даже не изображали. Сегодня можно найти только сами вещи, вспомнить человеческие отношения вокруг них. Белье тех лет воспринимается как старый верный друг, свидетель и очевидец канувшей эпохи. Может быть, поэтому выставка вызывает огромный положительный резонанс. Ее показывали в Петербурге, в Нижнем Новгороде. Ожидают в Москве и в Красноярске. Как объяснить успех? Катя Деготь: Оказалось, что это тема, которая всех волнует, которая у каждого есть где-то в душе, и о ней никогда не говорят. Оказалось, что это то самое подсознание советского человека, которое уже ждало своего какого-то выхода на свет. То есть, абсолютно всех, кто положительно или отрицательно относится к советской власти, это неважно, все равно оказалось, что у каждого это было, и у каждого травма с этим связана. Виржини Куллудон: А травма какого типа? Катя Деготь: Травма стыда. Травма того, что белье вообще считалось неприличным чем-то. Потому что не существовала традиция изображения белья, рекламы не было практически, то есть, просто вообще не было. Было в 20-30-е годы, чуть-чуть в эпоху НЭПа, а потом фабрики, которые выпускали белье, - у них даже для технических целей не существовало никакого изображения этого белья, кроме выкроек. Собственно фотографии они не делали, поскольку это считалось невозможным. Несмотря на то, что на коммунальной кухне мужчины ходили в майках и на пляжах женщины загорали в бюстгальтерах, все равно был, особенно для детей, было какое-то табу того, что это стыдно. Кроме того, белье было бедное, некрасивое, особенно в 70-е годы был очень сильный контраст между тем, что можно было купить и тем, что хотелось купить. Или там очень травматичный опыт практически для всего поколения людей примерно сорока лет, это то, что в детстве они носили - и мальчики, и девочки лифчики с чулками в детском саду. И это было, во-первых, ужасно неэстетично, во-вторых их заставляли на физкультуре скатывать эти чулки вниз, потом одновременно закатывать. В общем, в этом был такой милитаристский дух, такая казарменность в том, что касается белья. И это для многих было очень травматично. Конечно, они вспоминают со смехом сейчас, но в принципе это довольно такие опыты глубокие. Лариса Андреева: А сначала вообще не было купальников, плавали, можно сказать, в нижнем белье. Женщины, которые постарше, я помню, просто в штанах, в которых ходили, и в бюстгальтерах, в них и плавали. Женщины не понимали, что это некрасиво. Андрей Александровский: Мужчины же тоже носили какие-то трусы, назывались "семейные", до колена такие. Обычно черные все носили или темно-синие такие трусы. Почему-то мне мать, я не знаю, где она доставала, может быть, она тоже шила, она мне доставала какие-то белые, и я очень переживал по этому поводу. Я просто был в трансе, меня брат двоюродный дразнил, он все время меня дразнил этими трусами. Когда он видел их на мне, он надо мной начинал смеяться, хохотал, показывал пальцами. Я жутко переживал, все хотел выбросить скорее. А мать мне насильно еще новые какие-то приносила. Все время белые трусы. Я не знаю, где она их доставала в те времена, потому что все носили черные. Я хотел быть как все, хотел быть в черных обычных трусах таких широких, больших. Потом, помню, были такие плавки, которые просовывались в трусы, завязывались, такие узкие, мужские, ужасные. Виржини Куллудон: Всем ясно, что травма, о которой идет речь, была связана с сексуальностью, со спецификой интимных отношений в коммуналках, общежитиях, гостиницах. Уродство нижнего белья стало символом советского периода. Играло ли это белье какую-нибудь роль в сексуальных отношениях, и если да - то какую? Лариса Андреева: Потому как секса у нас не было, по крайней мере, не было на сцене, в театре, телевидении, был только в постели, то необязательно было иметь такое белье, которое сейчас носят наши молодые. Но в постели мужчин женщины того периода по-другому заводили, не бельем, а так... Брали невинностью, неопытностью, мне кажется, [это] их больше заводило, чем красивое белье современное. Андрей Александровский: Нет, ну как? Белье играло определенную роль. Вот где-нибудь там, я помню, в детстве наблюдал на пляже, как кто-то переодевается и что-то снимает, и это вызывало определенные эмоции. Хотя это белье было не как сейчас, это еще по временам детства я вспоминаю. Играло свою роль, конечно. Любое, даже самое ужасное белье, если там, допустим, женщина лежала на пляже, у нее немножко отходил край, он часто отходил, край белья, потому что оно было свободное, болталось, то это было очень интересно наблюдать. И это вносило какую-то сексуальную струю. Может, даже большую. Вот эти все облегающие тесные купальнички, красивые, они как раз навевают скорее эстетское, не столь сексуальное отношение, как вот эти какие-то трусы. Что-то в этом такое, они больше вызывают животные чувства. Я скажу по себе: с тем же бельем, например, очень красивая женщина, она не может вызвать таких сексуальных желаний, как, допустим, обычная какая-то не очень красивая женщина. Потому что я, например, как художник, если идет очень красивая женщина, я на нее смотрю, скорее, я платонически ее воспринимаю, у меня такое чувство. А вот какая-нибудь там совсем с толстыми ногами может вызвать во мне какие-то чувства. И в таких трусах. Виржини Куллудон: С ситуацией дефицита справлялись традиционно: с помощью швейной машинки... Лариса Андреева: А шили себе, я помню, когда мне было лет 15, я тогда себе сшила купальник. Вот купальники мы шили. Покупали красивый материал, ситец, выкраивали и шили так, чтобы чем-то отличалось от нижнего белья, чтобы было видно, что не нижнее белье, а трусики какие-то красивые. И точно такого же цвета бюстгальтер. Вот это мы шили, я лично шила. Материал - ситец, сатин. Сатин, в основном. Материала было полно. Катя Деготь: Белья вообще в магазине почти не покупали на протяжении всей советской истории. Только, может быть, в 70-80-е годы, а до этого в основном это было дореволюционное белье или белье по тем же моделях, которые шили дома, потом шили у частной портнихи, потом это было белье, украденное в Германии, привезенное, которое продавалось на базарах. Артели тоже шили какое-то белье, но довольно мало. Можно сказать, что история советского белья - это в основном история частного производства этого белья. Люди пытались каким-то образом украсить свой быт, хотя иногда очень наивным способом. И вот утеплить, что интересно, утеплить свой быт считалось очень важным. Все наши мамы и бабушки говорили, что самое главное - это носить рейтузы. Просто это вообще самое главное в жизни. И детство всех девочек моего поколения прошло в ужасе от этих слов, что главное только не простудиться, только не простудиться никогда, а то наступит что-то страшное. Мне кажется, был иррациональный какой-то страх перед этим. Виржини Куллудон: Иной способ борьбы с дефицитом - доставать необходимые товары... Лариса Андреева: Дефицит был все эти годы, начиная после войны, 60-е особенно, 70-е годы был дефицит, по карточкам нам даже товары, приглашения были такие приходить в магазины и покупать товары. Бюстгальтеры были дефицит, это да. Приходилось покупать побольше, потом перешивать их, чтобы где-то было тебе удобно, подобрать было трудно. Катя Деготь: Уже в 70-е годы, когда возникла ситуация дефицита и импортных товаров, вообще эта ситуация развалилась. Появилась возможность где-то покупать что-то за какие-то большие деньги. И возникло чувство того, что то, что есть - это плохо. В принципе этого не было в 60-е годы, но уже в 70-е, особенно в 80-е, возникла такая депрессия, что то, что мы имеем, это нам как-то исторически не повезло. Лариса Андреева: Женщины очень быстро сориентировались, и от панталонов отказались. Обегали всю Москву, но достали себе какие-нибудь красивые немецкие трусики. Привозили мужчины из-за границы. Мужья старались покупать, женам своим привозили красивое белье. Когда мужчина ехал в командировку, ему жена давала бумажку со своими размерами - талия, бюст, ниже, обувь вырезали. Покупал и привозил сюда подарок для своей жены. Так что без бумажки мужчина не уезжал. И попробуй не привези что-нибудь! Виржини Куллудон: История нижнего белья в Советском Союзе - это история о том, как боролись с депрессией и стыдом, как защищали свою индивидуальность и право на интимность, как развивались инициатива и предприимчивость, как, несмотря ни на что, рождалась фантазия, творилась красота. Ближе к телу... Наташа Морилова, визажист: Я училась в третьем классе. Первый раз в жизни мне мама привезла очень красивую сорочку, это было просто событие для меня грандиозное, потому что сорочка была очень красивая, такая розовая с кружевами. И я пришла в школу. Девочки обычно носили маечки, трусики, но уже хотелось чего-то, мы же девочки, нам же хотелось подчеркивать свою женственность. Поэтому я внесла такую моду в школу. Девочки-одноклассницы увидели эту сорочку и, видимо, рассказали мамам своим о том, что у Наташи появилась такая замечательная сорочка. Маму просто вызвали на родительское собрание в школу, можете себе представить, и родительский комитет сказали: в чем дело, почему ваша дочка ходит уже в нижнем белье в школе? Это некрасиво, она разлагает мораль нашу советскую, пионерскую мораль. Разврат полный. Виржини Куллудон: Постоянная борьба с дефицитом будила фантазию. Девочки мечтали о сорочках, женщины искали возможности подчеркнуть свою женственность, и все это развивалось в уюте, в интимности дома, как можно дальше от внешнего мира. Тогда как столкновение с реальностью оборачивалось депрессией и отвращением к государству. Депрессия и мечта - всегда ли шли в паре? Катя Деготь: Да, потому что депрессия из-за того, что есть мечта о красивой жизни, которая уже стала видна в иностранных фильмах, каталоги разных иностранных товаров, иногда они попадали в магазины эти вещи, особенно в валютные магазины, в которые можно было иметь доступ. Кто-то где-то был за границей и привозил какую-то вещь одну. Если вы помните есть фильм "Ниночка", там есть рубашка, которую она привозит, это еще до войны было, на которую все сбегаются любоваться. Но в особенности уже в 70-е Советский Союз был построен так, что практически все имели к этому доступ, так или иначе. Если я не могла купить товары в валютном магазине, то моя подруга могла купить, и я могла перекупить у нее. И был какой-то слой красивых вещей. Создавалось ощущение, что все остальное некрасивое, и поэтому погружение в депрессию повседневности наступало. Виржини Куллудон: И когда вышли из этой депрессии? Катя Деготь: Отчасти и до сих пор не вышли. Хотя сейчас сломалось сознание людей, потому что эти дорогие товары, их стало гораздо больше. То есть они, с одной стороны, стали более доступны, а с другой стороны, они, может быть, менее доступны по цене. В общем, эта система она находилась в балансе, когда у людей был минимум необходимого, но некрасивого. Но были какие-то красивые вещи дорогие, о которых могли мечтать и могли их, в принципе, достать. Достать было в общем-то возможно все. Виржини Куллудон: Те, кто не могли себе достать ничего и не умели красиво шить, чинили, штопали старое нижнее белье. Для них мечты не было. Они не выходили из депрессии. На выставке штопаные панталоны вызывали скандалы. Посетители не могли поверить, что подобное белье существовало на самом деле. Это воспринималось, как провокация. Некоторые говорили даже, что это издевательство. Катя Деготь: Они из коллекции Петлюры. Это называется "Гобелен жизни", но это не он сделал, это найденные такие трусы, которые вызвали самый большой скандал на этой выставке, из-за них хотели выставку закрыть. Потому что сказали, что это абсолютно неприлично. Это такие байковые трусы, но специфика их, панталоны такие длинные, но специфика их в том, что они на причинном месте заштопаны примерно 15 раз кусками, заплатки поставлены из ткани разного цвета, некоторые в клеточку, некоторые голубые, розовые. В общем видно, что ими пользовались на протяжении десятилетий. И вот это показалось ужасно неприличным. Хотя эта вещь необычайно трогательная. Во-первых, она очень красивая, получается коллаж этих тканей, во-вторых, просто рождает огромные чувства, хоть смейся, хоть плач. Очень трогательная вещь, но именно поэтому она показалась властям города Санкт-Петербурга слишком сильная. Они сказали, что это просто невозможно, такое показать нельзя. Виржини Куллудон: Вы ее убрали? Катя Деготь: Нет. Директор музея потребовал, сначала сказал, что издавайте письменное распоряжение о том, чтобы выставку закрыть, а потом сказал: а если вы его издадите, я все равно ее открою. Потому что они не имеют права выставку запретить, больше такой возможности нет. Но они совершенно себя повели, как в советское время. Пришла комиссия из управления культуры с утра в день вернисажа и сказала - выставку открывать нельзя. И вообще выставка открывалась накануне 7-го ноября. И я так до сих пор и не поняла, что они считают, что мы оскорбляем Октябрьскую революцию или, наоборот, привлекаем излишнее внимание к Октябрьской революции. Я думаю, что они сами не знали. Но им показалось в этом сочетании выставки белья и 7-го ноября что-то ужасно неприличное. Виржини Куллудон: Как ни парадоксально, в обстановке коллективизма проблемы индивидуальности не было. Хватало материала, идей и сил, чтобы либо шить, либо доставать нижнее белье своей мечты. Чтобы лепить свой личный образ. Серьезные психологические проблемы возникли позже, с появлением товаров, точнее, с появлением возможности выбора. Анна Гуляева, главный редактор российского женского журнала Beauty: Я до сих пор помню: приходишь в большой ГУМ. Если там есть что-то ценное, то обязательно стоит большая очередь, и это действительно неплохая вещь. Но она одна, один фасон, одна расцветка - полгорода потом носят эти сапоги, я точно помню. Но в первое время во время перестройки мне было даже немножко сложно, потому что вот эта возможность выбора, которая появилась, психологически мы были к ней не готовы. Железный занавес выполнял роль своеобразного даже стилиста. То есть, пропускались только качественные, добротные вещи. А тут я прихожу и не знаю, мне эти сапоги выбрать или другие. Раньше я приходила, быстренько кидалась в эту очередь и получала то, что есть. Проблема выбора, во-первых, появилась. Проблема индивидуальности появилась сразу же. Потому что в советском режиме мы очень вроде бы боролись за свою индивидуальность, но на самом деле реальной проблемы индивидуальности не существовало, ты был либо за, либо против. А тут надо было себя как-то находить. Катя Деготь: Люди не были довольны, они все время жаловались про то, как в Советском Союзе плохо, ничего нет, но в принципе это был какой-то баланс между властью и населением. Сейчас такого баланса у людей, по крайней мере, в головах, нет, хотя реально, разумеется, ситуация гораздо лучше во всех отношениях, но этот утраченный баланс - они о нем, видимо, тоскуют. Потому что сейчас у них слишком большой выбор, я слышу довольно часто такой аргумент, в шутку тоже сказанный моими подругами, что вот как было просто, что продавались одни сапоги, можно было отстоять за ними очередь и их купить. А сейчас огромное количество этих сапог и выбрать из них невозможно. Виржини Куллудон: Это звучит даже у молодых? Катя Деготь: Да. Как молодых? не 20-летних, конечно, но 35-летних. Но это, конечно, в шутку говорится, но в принципе жизнь в Советском Союзе была значительно более построена на каких-то элементарных началах. Я читаю роман советского времени, где написано: пришла жена, принесла сосиски. Это как бы сосиски с большой буквы, это были одни сосиски, не стоит вопрос, какие сосиски, какой фабрики. Люди жили в окружении абстракции, потому что советская власть в принципе оперировала абстракциями - базис, надстройка. А сейчас огромное количество разных товаров, разных продуктов, и это дает человеку выбор, но если к нему не готов, и вообще действительно это ноша, бремя выбора. Виржини Куллудон: У многих есть ощущение, что Советский Союз жил совершенно закрытым, непроницаемым обществом, далеко от всех. Тем не менее, какое-то влияние шло не только сюда с Запада, но и отсюда на Запад. Совершенно закрытых границ не бывает. Катя Деготь: Нельзя сказать, что это что-то абсолютно экзотичное. Скажем, иностранцы, которые приходили на эту выставку, и ждали чего-то абсолютно другого, разумеется, удивлялись тому, что там много вещей, которые совершенно понятны и что это тоже была жизнь, такая же человеческая жизнь. Мне какие-то люди, жившие, скажем, в Германии в 50-е годы в бедной семье, говорили, что что-то есть общее и для них понятное. Так что, возможно, Советский Союз был бедной послевоенной страной на протяжении пятидесяти лет. Это нам тоже хотелось показать, что миф все-таки существует о советском, как о чем-то принципиально другом, особом. Это не вполне справедливо. Потому что очень такой большой существует слой человеческой жизни вообще, который тоже в Советском Союзе реализовался вполне. Виржини Куллудон: Образ идеально красивой женщины развивался в закрытом Союзе, как и везде, по всему западному миру. Андрей Александровский, художник, скульптор: Я помню, даже один раз кто-то рисовал свою родственницу уже такого среднего возраста, обнаженную. И принес этот рисунок, мы обучались еще рисунку, принес рисунок преподавателю. Нам было интересно, насколько эта фигура отличается от того, что мы в данный момент рисуем, какие-то другие пропорции, другой тип. Она тоже вроде как была красива, это было женское тело обнаженное, но это как-то не соответствовало нашему стандарту в то время, это было что-то от прошлого. Это были более такие округлые формы, более короткие ноги, более массивный зад, все тело было более округленное и более меньших размеров и не такое удлиненное. Постепенно началось, тип красоты стал меняться, стали нравиться женщины, может быть, кому-то нравились и те женщины, но официально уже, чем выше, чем худощавее женщина, чем она стройнее, тем считается эталон красоты. А там, это в те времена, 50-е годы, они были какие-то все приземистые, полненькие, с толстыми ножками такими, такие пухленькие, у них ямочки на руках. Смотришь старые фильмы, и там особенно обращаешь внимание - такие ямочки, все такое пухленькое, небольшого роста были женщины. А потом уже стали удлиняться, худеть. Так и модели - естественно, у нас постепенно предпочтение отдавалось более таким. Виржини Куллудон: В области моды Россия, несомненно, вписывается в мировые тенденции и стандарты красоты. Тем не менее, в этом новом глобальном мире, где оригинального все меньше и меньше, Россия ищет свой собственный образ, свои традиции. Она изо всех сил защищает свое право на оригинальность. В этом, каким-то странным образом, Россия повторяет тот опыт, который пережили ее граждане во время советского коллективизма. Можно ли говорить о попытке создания русского стиля с нуля? Или же это поиск старых русских традиций? Анна Гуляева, журнал Beauty: Мне кажется, создают. Все-таки создают, потому что русских традиций как таковых нет уже триста лет с момента Петра. С момента Петра менталитет русского общества разделился надвое. Все, что было исконно русское, народное, оно не развивалось дальше, а было просто законсервировано в деревне, стало атрибутом простонародья. А вся аристократия насильственно европеизировалась. Поэтому русские традиции стали возникать в конце 19-го века, когда возник этот стиль модерн а ля рюсс. Вот эти все художники рубежа веков, они обратили внимание на иконопись, на народное искусство, на декоративные какие-то народные элементы и стали из этого создавать какое-то новое искусство. Вот только тогда и стал формироваться русский стиль такой уже современный. Потом была революция, и тоже очень интересный стиль создан. Я его называю насильственным стилем. Вот как я Малевича смотрела выставку недавно, это революция перестраивала, резала, перекраивала общество, а художники-конструктивисты, авангардисты, они перекраивали, резали формы, цвета, предметы. Достаточно жестокая такая живопись во многом. А потом возник просто "совок". И сейчас будет продолжение того, что было на рубеже веков, мне так кажется. Виржини Куллудон: Как выбрать свой собственный образ, показать свою личность - эта проблема связывает нас всех, вопреки границам. В чем именно изменилось российское понятие о красоте? Анна Гуляева: Изменилось в том, что сейчас все-таки больше значения придают красоте, понимают, что она нужна. Красота бытовая, то, что называется декоративностью. Раньше был более утилитарный подход, что красота нечто отделенное от реальной жизни - красота чувств, помыслов, было более нравственное понятие и это было менее материальным понятием. А в быту надо было быть и неприхотливым, и терпеть что-то. Не вещи надо было приспосабливать к человеку, а человек должен был приспосабливаться к вещам. И это было добродетелью. Достаточно посмотреть на заголовки женской прессы, которая была в советское время. Это самый популярный журнал "Работница" и "Крестьянка". То есть, это уже ориентировало женщину на ее функцию в обществе, а не на ее тело, не на ее красоту, не на нее саму. Прежние женские журналы очень мало говорили о том, как ухаживать за собой, в основном, они говорили, как сэкономить, как что-то сделать своими руками, и о достижениях женщин в производственной сфере, в социальной сфере. А сейчас все больше появляется слово "красота" в названии. "Beauty" наш журнал, "Планета красота", "Красота и здоровье", рекламные сборники. Другие женские журналы слово красота не употребляют, но они тоже все о красоте, о моде, о косметике. Виржини Куллудон: Изменилось и само отношение к телу. Анна Гуляева: Тело всячески игнорировалось в советское время, я думаю, потому что это стихия, не подвластная диктатуре. Секс и смерть - две области, и красота тоже, они ничему не подвластны, это природа и она живет сама по себе, и она трудноуправляемая. Я думаю, поэтому тело старались загнать в очень узкие рамки. Виржини Куллудон: Тело выражает не только красивую внешность, но и личность человека. Соответственно, его изображение - точнее, как именно его изображают, и какие позы выбирают художники, режиссеры - тоже говорит много о мировоззрении этих же художников, режиссеров, о ценностях всего народа. Советское кино не показывало наготу. Важнее тела были чувства. И был культ дружбы. Как известно, за хорошей дружбою прячется любовь. До сих пор дружба воспринимается как способ защиты от окружающего мира. Трогать нельзя. Но открыться нужно, чтобы создать интимный мир, дальше от грубости внешнего мира. Дружба, как продолжение сопротивления. Как высшая форма любви. Катя Деготь: Оказалось, что в советском кино очень типичной сценой является такая сцена, когда один человек лежит в постели, а другой сидит рядом, и они в ночных рубашках или пижамах, и ведут очень задушевный разговор о любви и дружбе. Это могут быть, например, брат и сестра или две подруги, или, иногда, муж и жена. Но между ними возникает дружба. Вообще, дружба это очень важное чувство для Советского Союза, гораздо важнее, чем любовь. Виржини Куллудон: Без секса, но какая-то связь существует? Катя Деготь: В принципе, да. Это какая-то поддержка, она всегда была нужна в Советском Союзе, без нее невозможно было прожить, без поддержки друзей, опять же чисто экономически тоже. Например, чтобы достать те же товары, чтобы в отсутствие каких-то услуг, бебиситера, или чего-то, подруги сидели с детьми друг друга, покупали друг другу какие-то вещи. Друзья помогали ремонтировать квартиру. Было так, в известной степени это и сейчас так. Такова была специфика экономики, но одновременно психологии. Виржини Куллудон: А психология не изменяется? Катя Деготь: Она изменилась отчасти, меньше времени. Но все-таки здесь гораздо больше внимания уделяется дружбе, чем, скажем, в Америке, насколько я могу судить. Хотя, конечно, здесь много изменилось, просто у людей стало меньше времени, они вынуждены зарабатывать деньги, заниматься своей карьерой, своей профессией. Но, тем не менее, все-таки гораздо больше осталось. И я знаю, что это важный фактор для многих эмигрантов, которые приезжают в Россию на время или надолго, навсегда - в частности, по этой причине, потому что этого не хватает. Виржини Куллудон: Красота далеко не ограничивается внешними качествами тела. Интересно листать российские женские журналы. Они - как мне кажется, больше, чем западные - отражают понимание красоты в расширенном смысле. Анна Гуляева, журнал Beauty: Идея такая - говорить о красоте тела и о красоте отношений тоже, обо всем красивом в жизни. Чтобы изображения были красивые, чтобы, когда мы говорим о любви или о сексуальных каких-то проблемах, чтобы позитивный был очень настрой. Я думаю, мы к красоте еще не привыкли просто, к спокойной эстетике. А, возможно, это еще и сила России, вот эта страстность, страстное и очень непосредственное отношение ко всему. Мы стали слишком сильно обращать внимание на внешнее. Возможно, потому что мы не умеем с ней управляться, с внешней красотой, нет навыка. Сейчас другая проблема у многих женщин. Они стали воспринимать свое тело не как выражение их личности, а как некий внешний объект, критерий оценки, по которым они ценятся, как некую упаковку на рынке. То есть, этот крен в сторону социальной и духовной ценности в советское время, самоотверженности, теперь пошел крен в другую сторону - отношение к своему телу, как к некой вещи, выставленной на продажу. И если ты не соответствуешь каким-то стандартам качества, это значит вроде ты уже и второй сорт. Вот когда это будет преодолено, когда женщина сможет любить себя такой как она есть, вот тогда, возможно, и будет эта гармония. Вообще считается, что Россия страна женская, страна женщин. И если до этого была Родина-мать, и женщины выполняли материнскую функцию по отношению у мужчинам в советское время, культивировались в женщинах, приветствовались только материнские функции - терпение, самоотверженность, жертвенность, всепрощение, то сейчас, я думаю, что стоит разрабатывать культ Венеры, вырабатывать чисто женские качества - красоту именно женскую, а не красоту духовную материнскую. И тогда у нас будет какой-то баланс. Свободами, за которые боролись западные женщины, мы давно обладали в советское время - работать, устраивать себя. Мы не обладали свободой жить ради себя. Вот этой свободой мы не обладали. Виржини Куллудон: Таковы новые понятия красоты по-русски: свобода. Свобода действовать, свобода любить, дружить. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
