Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[20-11-04]
Документы прошлогоИсповедь чекиста Шпакова. Из истории "большого террора"Редактор и ведущий Владимир Тольц
Елена Зубкова: В наших передачах мы не раз обращались к теме "большого террора". Говорили о его жертвах и непосредственных исполнителях. И об исполнителях, которые становились жертвами. Сегодня речь пойдет еще об одной истории, точнее о двух человеческих историях. В архиве Михаила Ивановича Калинина есть два документа. Они лежат рядом, в одной папке. Оба - из Киргизии, оба - написаны в марте 1939 года. Автор одного документа - бывший секретарь ЦИК, Центрального исполнительного Комитета Киргизии Иван Соколов. Автор другого - рядовой чекист, сержант госбезопасности Шпаков. Владимир Тольц: 15 марта 1939 г. Иван Федорович Соколов - бывший депутат Верховного Совета Киргизской ССР, а в тот момент арестант, направил письмо на имя Председателя Президиума Верховного Совета СССР Михаила Калинина. В своем заявлении он писал: "Я арестован 18 июля 1938 г. за несколько минут до открытия 1-й Сессии Верховного Совета Киргизской ССР, депутатом которой я был избран 24 июня. Арестован я как "враг народа" и член "правотроцкистской контрреволюционной организации Киргизии", о существовании которой мне ничего не известно. Арест произведен без всяких оснований и с грубым нарушением Конституции Киргизской ССР, и, несмотря на это, продолжаю оставаться под арестом 8 месяцев без предъявления даже постановления об аресте и обвинения. Кроме "пиши о своей контрреволюционной вражеской деятельности" (кто завербовал, какие задания получал и выполнял и кого сам завербовал) и угроз физическим уничтожением (как "неразоружившегося") и расправой с моей семьей (больная жена и двое маленьких детей) - других аргументов моего тяжкого обвинения я не видел и не слышал от следователей. Наслышавшись о "стойках", "конвейерах" и жестоких избиениях подследственных (рабочих, колхозников, служащих, партийных и сов. работников и других) и увидев сам несколько избитых на следствии арестованных, в честности которых я на воле не сомневался, и после виденного и слышанного мной я и в тюрьме не мог в этом сомневаться - я решил написать вымышленные "показания" о своей "контрреволюционной деятельности", с тем, чтобы избегнуть избиения и не допустить расправы со своей семьей и чтобы при первой возможности отказаться от своих ложных показаний и написать обо всем этом в вышестоящие органы. Такая возможность представилась мне только в феврале - марте 1939 г., хотя о ложности своих "показаний" я говорил следователю еще в 1938 г., но, несмотря на это, "показания" принимались за "чистую монету", вернее, делался вид, что принимаются. В Киргизии я с конца 1934 г. работал инструктором обкома ВКП (б), а затем ЦК КП (б) Киргизии, а 28 февраля 1938 г. - член Президиума и секретарь ЦИКа Киргизской ССР. Был избран депутатом Верховного Совета Киргизской ССР. Оставшись в Президиуме ЦИК почти один (после массовых арестов) я созвал Сессию Верховного Совета Киргизской ССР 18 июля, и вот, когда все депутаты заняли свои места, меня на глазах депутатов арестовали непосредственно перед открытием сессии. До моего ареста было арестовано несколько избранных депутатов, в честности которых до этого ни у кого не было сомнений, ни в партийных, ни в советских органах. В тюрьме я узнал, что списки всех кандидатов в депутаты Верховного Совета давались "на проверку" членам "центра" и другим более видным "врагам народа" ("троцкистам" и "эсерам"). В результате такой проверки значительная часть кандидатов оказалась перед самыми выборами в подвале НКВД, вследствие чего буквально за 2 - 3 дня до выборов выдвигались новые кандидаты в депутаты, печатались на них избирательные бюллетени, и эти кандидаты баллотировались с явным нарушением Конституции, и вместо действительно лучших людей страны в Верховный Совет Киргизской ССР при этих условиях проходили случайные, непроверенные кандидаты. Я уверен, что такое грубейшее нарушение советских законов будет караться со всей строгостью и прошу Президиум Верховного Совета СССР дать специальное поручение Прокурору Союза расследовать все это дело и освободить всех честных людей, попавших в тюрьму не по их вине. Я сын крестьянина-бедняка (колхозника с 1929 г.), начал работать по найму у кулака тринадцатилетним подростком (1910 г.), до революции прошел суровую жизнь, был в Красной Армии 1918 - 1920 г., до самого ареста работал честно и преданно, на ответственной работе с 1932 г. Иван Соколов 15 марта 1939 г. Город Фрунзе, Д[ом] П[редварительного] З[аключения] НКВД, камера №4". Владимир Тольц: Сколько подобных писем было написано облыжно обвиненными - в 1937, и в 1938 и в том же 1939 - не счесть. Большинство из них ушли как вода в песок, так и не дождавшись ответа. Как, впрочем, и их авторы. Но Ивану Соколову повезло. Его письмо "всесоюзный староста" прочитал лично и даже оставил свой автограф: "Тов. Вышинскому. Необходимо проверить. Калинин. 1 апреля 1939 г.". Елена Зубкова: Наверное, дело было не только в везении. Да и от Калинина такие вещи, как казнить и миловать, мало зависели. Хотя формально вопросы помилования находились в его компетенции как Председателя Президиума Верховного Совета. Но в данном случае Михаил Иванович не столько выполнял служебный долг, сколько действовал в соответствии с новыми правилами игры. Просто наступили другие времена. И это новые веяния, как никто другой, почувствовал на своей собственной "шкуре" молодой чекист Шпаков. Свое письмо, адресованное Калинину и Берия, он начал, как водится, издалека. "Председателю Президиума Верховного Совета СССР тов. Калинину. Народному комиссару Внутренних Дел СССР комиссару Гос. Безопасности I ранга тов. Берия От уполномоченного Ошского Окро НКВД Киргизской ССР сержанта Госбезопасности Шпакова. Я происхожу из бедной крестьянской семьи, отец мой всегда имел одну корову и одну лошадь. В 1929 году при организации колхозов наше хозяйство первым вступило в колхоз, где и состоит до настоящего времени. Сам я с 7-летнего возраста начал учиться, в перерывах между учебой работал на разных работах. Отец мой в 1937 году на операции в гор. Смоленске был зарезан, один единственный родной брат проживал до 1937 года в гор. Архангельске, работал сначала чернорабочим - грузчиком на пристани, затем поступил на курсы и работал шофером, с 1937 года судьба его мне не известна, так как связи с ним я не имею. Есть еще брат отца, проживает в Смоленской области, работает в системе Маслопрома. В колхозе на родине проживает старая мать и 16-летняя сестренка. Вот весь круг моих родственников, в преданности которых Советской власти я уверен. Я был, есть и буду верным сыном советского народа и ничто и никто не изменить моей преданности партии Ленина-Сталина и своей родины. В 1936 году я учился в Смоленском областном торгово-экономическом техникуме, и в конце этого года, когда мне только что исполнилось 18 лет, как активный комсомолец решением ЦК ВЛКСМ я был мобилизован на работу в органы НКВД и направлен Смоленским областным управлением НКВД на учебу в Ташкентскую межкраевую школу ГУГБ НКВД СССР, где я проучился 7 месяцев. Находясь в школе, ее руководством и бывшим руководством НКВД Узбекской ССР в лице ныне разоблаченного - бывшего Наркома Загвоздина - усиленно прививалось, а мною как молодым формирующимся чекистом воспринималось то положение, что все то, что делается в органах НКВД должно быть достоянием только оперативных сотрудников НКВД, не больше. Что о методах работы органов НКВД сотруднику НКВД запрещается говорить или писать в соответствующие партийно-советские органы, даже и заметки о тех или иных недостатках общего характера запрещалось писать в общие доступные газеты, а только разрешалось обо всем доносить своему непосредственному начальнику, т.е. культивировалась оторванность органов НКВД от партии и народа. Учась в школе, я с нетерпением ждал практической работы, так как считал и считаю сейчас работу в органах НКВД почетной и ответственной работой. Что же получилось дальше? С первых дней практической работы в наркомате внутренних дел Узбекской ССР в гор. Ташкенте я столкнулся с таким фактом, как применение физических методов воздействия к арестованным, которое не пресекалось, а наоборот насаждалось руководством наркомата. И уже тогда к нам, молодым чекистам, применяли административные меры воздействия за "либеральное" отношение к арестованным. Как расценивал тогда я это положение? Я считал, раз это делают органы НКВД, имеющие большое доверие и авторитет, значит это правильно, это нужно и, что это в интересах общего дела. Кончился двухмесячный период практики в гор. Ташкенте, на глазах курсантов школы продемонстрировали показательные суды ревтрибунала над лицами "либерально" относившимися к арестованным, и так я получил в таких условиях работы первое боевое чекистское крещение, и с этим багажом был направлен на работу в НКВД Киргизской ССР, гор. Фрунзе. Прибыв в НКВД Киргизии, гор. Фрунзе в конце 1937 года, застал там то же самое положение, что и в Ташкенте. Физические меры воздействия применялись ко всем без исключения арестованным и всеми без исключения сотрудниками НКВД. так как это культивировалось бывшим Начальником 4 отдела старшим лейтенантом Гос. Безопасности Авдеевым, который давал установки и сам применял вышеуказанные методы. Когда мне - чекисту с двухмесячным стажем работы, впервые столкнувшемуся с арестованными, Авдеев или другой непосредственный начальник - старый чекист - давал установки, говоря: "вот вам арестованный - враг народа, "колите" его (допрашивайте), чтобы через день был разоблачен, не давая никаких материалов, да и которых, как выяснилось сейчас, не было в большинстве случаев, особенно при оформлении дел на "тройку". И когда при этом везде и всюду говорилось, что не выполнение данного приказания будет рассматриваться как пособничество врагу. Конечно, я готов был сделать все, чтобы выполнить их приказания и установки, хотя сам не знал, действительно ли этот арестованный враг или нет. Вскоре в свет вышел приказ Наркома внутренних дел Киргизской ССР Лоцманова за №№ 05, 06, 07 о производстве массовых арестов перебежчиков, иностранцев и упрощенном их оформлении на особые совещания и тройку. Елена Зубкова: Сержант Шпаков пишет о будничной чекисткой работе образца 1937 года. Но многие вещи, для него простые и даже обыденные, уже не всегда понятны сегодняшнему слушателю. Поэтому мы пригласили в студию известного знатока этого периода советской истории, доктора исторических наук Олега Витальевича Хлевнюка. Скажите, Олег, что это за юридическая процедура, которую сержант Шпаков называет "упрощенным оформлением дел". И кто такие "перебежчики" и иностранцы, которых предстояло отлавливать киргизским чекистам? Олег Хлевнюк: Дело в том, что в 1937 и 1938 годах проводились централизованные, организованные массовые операции по репрессированию различных категорий вражеских антисоветских элементов. Этих операций было несколько. Одни из них касались кулаков, другие разного рода иностранных шпионов, перебежчиков, тех, кто по разным причинам переходил границу. А таких людей особенно в Средней Азии, которой мы сегодня говорим, было достаточно много. Поскольку граница для кочевника, например, была достаточно условна, он просто, повинуясь вековым традициям, кочевал из одной страны в другую в поисках пастбищ и так далее. Так вот, в определенный момент этих людей тоже стали считать врагами. И наш чекист пишет как раз об этих операциях, которые проводились в упрощенном порядке. Это означало, что для того, чтобы осудить человека, вовсе необязательно было заседание суда, даже формального советского суда, в присутствии прокурора, судьи, заседателей, а все это делали так называемые "тройки" - специальные внесудебные органы, состоявшие из руководителя региональной партийной организации, из местного начальника НКВД и, как правило, из прокурора. Для заседаний таких готовились списки людей, обвиняемых. Напротив каждой фамилии писалось, в чем этот человек обвиняется. И "тройка", как правило, по заготовленным образцам просто выносила приговор, предположим, - 8, 10 лет, расстрел и так далее. Елена Зубкова: Далее в своем письме Михаилу Калинину сержант Шпаков писал: "Начались массовые аресты по приказу 05, 06, 07 без наличия достаточных улик и упрощенное их оформление для разбора в несудебном порядке. Лично с моей санкции было арестовано очень незначительное количество контингента, подпадающего под приказы. Все аресты производились с санкции зам. нач. 3 отд. Одинца и выезжавшими в командировку в районы работниками наркомата: Лебедевым, Назаровым и Учакиным, последние на месте давали установку наркомата в отношении арестов, методов ведения следствия и упрощенного оформления дел. Всего в моей бытности в районе было арестовано по приказу около 60 человек, в основном немцы и дунгане. Большая часть этих арестованных была перечислена за наркоматом, где и велось следствие, но часть пришлось вести следствие в районе с помощью наркомата. Там, где были уликовые данные, следствие было вести легко и, наоборот, - вследствие того, что аресты произведены по приказу без компрометирующих материалов, следствие затруднялось и замедлялось, но наркомат усиленно нажимал форсировать следствие под угрозой ареста тех, кто не выполняет их приказа. Выезжая по вызову в наркомат зам. Наркома Окунев, нач. 3 отдела Одинец и работники наркомата: Одинец, Учакин, Назаров и Лебедев как один из способов быстрейшего окончания дел указывали и давали установку на упрощенное их оформление, ограничиваясь самопризнанием обвиняемого, если этого нет - допрашивать в качестве свидетелей агентуру, подыскивать штатных свидетелей, так как, мол, дело идет на особое совещание". Елена Зубкова: "Штатный свидетель" - это уже что-то новое в практике ведения следствия. И я не могу не спросить нашего сегодняшнего эксперта Олега Хлевнюка. Наверняка, это нововведение не было изобретением НКВД Киргизии. Тогда кто это придумал и насколько широко подбор "штатных свидетелей" практиковался в годы "большого террора"? Олег Хлевнюк: Можно сказать, что в годы "большого террора", когда под удар попадали сотни тысяч, многие сотни тысяч людей, перед чекистскими органами стояла довольно непростая задача - как провести этот конвейер в максимальном темпе, не замедляя его, каким образом получить от арестованных людей признательные показания. Потому что только при помощи признательных показаний можно было человека подвести под статью. И для этого выбирались любые средства, "все средства были хороши". Массовый характер приобрели разного рода физические пытки. Упоминаний о таких пытках в документах содержится огромное количество, это все достаточно страшно читать. Кроме этого изобретались разные другие методы. Предположим, заставляли арестованных подписывать пустые листы бумаги, на которых потом сами чекисты вписывали определенные показания. Или сами чекисты писали показания и сами же их подписывали вместо арестованного. Существовала так называемая внутрикамерная обработка, когда к группе арестованных подсаживался агент, их называли на жаргоне чекистском "клоуны", он потом как бы давал определенные показания, на основании которых человека также можно было осудить. И вот одним небольшим штришком в этой общей ужасной картине были как раз так называемые "штатные свидетели". Это явление, конечно же, не киргизское. Оно было широко распространено повсюду, повсеместно. Штатные свидетели - это были те же самые осведомители, завербованные НКВД, которые по заданиям сотрудников НКВД писали определенного рода показания на тех людей, на которых им указывали. И на основании этих показаний человека могли осудить даже к расстрелу. "Во всех комнатах наркомата был стук, вой арестованных от применения физических методов воздействия, в этом деле особенно отличились работники наркомата - Лебедев, Назаров, Поваров и другие, которых руководство наркомата считало примерными и хорошими "кольщиками". Все это происходило рядом с кабинетом наркома, его заместителя и на глазах и с санкции начальников отделов. С районов в наркомат в командировку были вызваны сотрудники с тем, чтобы передать им "метод" работы наркомата по быстрейшему окончанию дел и привить эту вредительскую установку всем работникам НКВД, что и получилось. Тот же, кто пытался в той или иной степени нерадиво относится к приказам наркомата и не выполнять установки руководства, арестовывался и предавался суду как враг или пособник его, за "либеральное" к нему отношение. Часть уцелевших от расстрела вышеуказанных "пособников" врагов новым руководством наркомата была освобождена как незаконно арестованных. Что же приходилось делать в такой обстановке? Оставалось единственное средство - слепо выполнять указания руководства или идти под суд. В ноябре 1938 года ЦК ВКП (б) и СНК СССР в своем историческом постановлении вскрыли все извращения, имевшие место в работе органов НКВД, свидетельствующие о подрывной деятельности врагов народа в самих органах НКВД. Зоркий глаз первого чекиста - тов. Сталина сумел вскрыть особенности подрывной деятельности врагов народа в органах НКВД. Вскоре были арестованы и сняты с работы враги народа: Лоцманов, Загвоздин, Окунев, Иванов, Идашкин, Юнанов, Куберский и другие, проводившие свою предательскую работу через массовые аресты и применение физических методов воздействия. Это словно прожектором внесло ясность на все, что когда-то было под сомнением. Я как молодой чекист и по возрасту (21год) и по стажу работы в НКВД (1 год) проглядел и не заметил особенностей подрывной деятельности врагов народа внутри органов НКВД, день и ночь работал, лишаясь культурных и семейных благ, слепо выполняя установки врагов. Но ведь не только я, а чекисты - коммунисты с большим производственным и партийным стажем, партийные работники и работники прокуратуры Киргизии, все это видели, обо всем знали, но почему-то не смогли пресечь вражеские действия. Лишь ЦК ВКП (б), лично тов. Сталин своевременно вскрыли эти вражеские действия в органах НКВД и помогли очистить и очищают нашу Советскую разведку от врагов народа. Все сотрудники НКВД Киргизии в центре и на местах были поражены вражескими установками в методах работы органов НКВД, а получается наоборот - приезжает особоуполномоченный НКВД Киргизской ССР и обвиняет меня в производстве массовых арестов и применении физических методов воздействия к арестованным, в том, что я выполнял приказы врагов народа. И так получается, что я враг народа или его пособник. А тот, кто давал установки в следствии и производстве арестов и больше всех применял физические методы воздействия (Одинец, Назаров, Лебедев, Учакин, Поваров и другие, перечень которых можно продолжать бесконечно) тот в стороне - "чужими руками загребать жар". Я не был и никогда не буду врагом народа, я, как и все сотрудники НКВД, даже в меньшей степени, выполнял вражеские установки наркомата, иначе ничего я не мог сделать. Я надеюсь, что руководители партии и советской власти сумели вскрыть особенность подрывной деятельности врагов народа в органах НКВД, сумеют и отличат врага народа от советского человека, никогда не бывшего предателем своей родины. Если партия и правительство найдет в моих действиях вражескую работу, я готов нести ответственность по всем строгостям революционной законности. Но я искренне заявляю перед партией и правительством, что я не враг и в моих действиях ничего не было сознательного, и я прошу разъяснить мне это положение и внести ясность в мое понимание этого вопроса. Я еще могу принести пользу советской разведке и стать квалифицированным чекистом. Все плохое и извращенное в методах работы органов НКВД Киргизии, когда-то мною быстро воспринимаемое, с помощью и под руководством нового руководства НКВД Киргизии, вносящего большевистский стиль работы органов НКВД, еще быстрее улетучилось из моего молодого чекистского организма, я прошу дать возможность в новых условиях под большевистским руководством работать в органах НКВД на страх врагам и радость трудящимся. Сержант Гос. Безопасности Шпаков 26 марта 1939 года гор. Ош Киргизской ССР Секретный Отдел НКВД". Владимир Тольц: Решение, которое сержант Шпаков называет историческим, было принято ЦК ВКП(б) и Совнаркомом 17 ноября 1938 года. Оно называлось "Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия". Это постановление запрещало проведение "массовых операций по арестам и выселению". Нарком Ежов был освобожден от должности, а вскоре арестован. Его место занял Лаврентий Берия. "Большая чистка" по сути закончилась. Этот поворот для многих был неожиданным, и среди них оказался и чекист Шпаков. И вот что я хочу спросить у нашего гостя, Олега Хлевнюка: пожалуй, со времени выхода по-английски монографии Роберта Конквеста "Большой террор" дискутируется вопрос, что побудило Сталина дать "отбой" этой репрессивной кампании? - Вы эту эпоху исследовали весьма основательно. Хотелось бы услышать ваше мнение. Олег Хлевнюк: Совершенно очевидно, что всякого рода такие операции, в ходе которых арестовывают, уничтожают сотни тысяч людей, не могут длиться бесконечно. Потому что, если они будут длиться бесконечно, то в конце концов в стране никого не останется. Вообще-то говоря, когда в 1937 году принималось решение об их проведении, то назывался срок четыре месяца, что их в августе 1937 года начнут и к началу 1938 года полностью уже и завершат. Однако, на самом деле в силу разных причин операции были продолжены, и вот они тянулись до середины октября 1938 года, когда рассмотрение дел на "тройках" и вообще проведение этих всех операций было запрещено. Но потом встал обычный вопрос, на кого нужно вину списать, кого нужно наказать за так называемые перегибы. И было издано постановление. В Киргизии вскоре после этого постановления был арестован нарком, непосредственный начальник нашего чекиста. И это вселило в души его подчиненных страх - что же теперь будет с нами? Елена Зубкова: О письме сержанта Шпакова Михаилу Калинину было доложено, документ подшили в дело. Но никакого решения по нему принято не было. А вот Иван Соколов все-таки дождался перемены своей участи. Из-под ареста его освободили. А на запрос Калинина пришел ответ из Главной Военной прокуратуры: "21 мая 1939 г. Зав. Приемной Председателя Президиума Верховного Совета СССР тов. Савельеву. В дополнение к моему письму по жалобе Соколова И.Ф. сообщаю для доклада тов. Калинину М.И., что расследованием, произведенным Военной Прокуратурой, установлен необоснованный арест Соколова и применение к нему незаконных методов следствия. Старое руководство НКВД Киргизии (Лоцманов, Окунев) арестованы и преданы суду. Приняты меры к проверке и других дел, расследованных НКВД Киргизии и вызывающих сомнение в их правильности. Главный военный прокурор армвоенюрист Н. Розовский". Владимир Тольц: Арестованный бывший глава НКВД Киргизии Иван Лоцманов был расстрелян. Любопытная деталь: он попал в один расстрельный список вместе с писателем Исааком Бабелем. А аресты чекистов продолжались, и, разумеется, не только в Киргизии. И уж коли мы говорим о смене курса в ноябре 1938 года, то уместно было бы спросить: насколько масштабным был тот поворот? Сколько людей, подобно Ивану Соколову, вышли тогда на свободу? И насколько обоснованными были опасения чекиста Шпакова, оказавшегося, как и многие его коллеги по ремеслу, в роли "козлов отпущения"? С этими вопросами я обращаюсь к Олегу Витальевичу Хлевнюку. Олег Хлевнюк: На самом деле, конечно, Соколов был не исключением, многих тогда выпустили. К сожалению, нужно сказать, что у нас нет точных цифр о том, сколько людей были выпущены из тюрем, то есть, сколько людей были выпущены из-под следствия. Из лагерей вышло 223 тысячи человек в 1939 году. Это было не очень много, нужно сказать, что это было значительно меньше, чем в 1936, 1937 году, но все-таки, учитывая размах репрессий, эта цифра достаточно существенная. При этом нужно отметить, что, вероятно, больше шансов выйти на свободу было у таких людей, как Соколов, которые не доехали еще до лагеря. Очень важным было быть вовремя арестованным, то есть желательно всегда в Советском Союзе было быть арестованным к концу кампании, а не в ее начале. То же самое, кстати, относится и к чекистам. Я вполне допускаю, что этот сержант, написавший письмо, он вполне мог попасть под удар репрессий. Это вовсе не означает, что его непременно арестовали бы, но уволить вполне могли. Например, в 1939 году было уволено приблизительно 7400 сотрудников оперативно-чекистских кадров НКВД. Это составляло где-то порядка 22%, то есть достаточно существенная цифра. Правда, арестовано из этих более чем семи тысяч было 937 человек. Высшее звено чекистов вычистили куда как более основательно. Чистка очень интенсивная началась среди начальников управлений, среди наркомов, среди начальников различных подразделений центрального аппарата приблизительно с сентября 1938 года. В сентябре-декабре 1938 года 70 человек из приблизительно трехсот человек этого ранга чекистов были вычищены. Как правило, их не отправляли в отставку, их, как правило, арестовывали и потом расстреливали. В январе 1939 года, когда посадили наркома Киргизии, непосредственного начальника нашего героя, было арестовано 19 человек из этого контингента. Нужно сказать, что по меркам советского периода это была одна из самых значительных чисток чекистских кадров. В передаче использованы документы из Государственного архива Российской Федерации. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
