Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
 Полвека в эфире. 1987Цикл подготовил и ведет Иван Толстой
87-й год. Прощание с прошлым страны. Сотрудница нью-йоркского бюро Свободы Наталья Дубравина спрашивает у Сергея Довлатова, действительно ли, с его писательской точки зрения, в стране наблюдаются перемены? Сергей Довлатов: Действительно, изменения происходят. Этому можно только радоваться. Принято решение издать Гумилева, готовится к печати полноценный том Мандельштама, в "Новом мире" и журнале "Москва" анонсирован Набоков, "Юность" собирается публиковать "Собачье сердце" Булгакова. Вышли интересные, спорные книги Астафьева и Айтматова. Циркулируют слухи о каких-то замечательных книгах Рыбакова и Приставкина. Ощущаются перемены и в, так называемой, неофициальной литературе. В сфере близкой моему сердцу второй литературной действительности. Вышел из печати нонконформистский альманах "Круг". Молодым поэтам разрешено организовать что-то вроде экспериментальной студии. Ведутся разговоры чуть ли не о кооперативных издательствах, а это уже решительный шаг к НЭПу. Тем не менее, принципиальный характер этих перемен, их глубина и необратимость все еще под большим вопросом. Все еще замалчиваются десятки славных литературных имен. Все еще не может быть и речи о публикациях в Союзе Бродского или Солженицына. Да и в альманах "Круг", кстати сказать, так и не попали многие из весьма одаренных писателей, упоминаемых в моей повести "Ремесло". Наталья Дубравина: То есть, вы полагаете, что стоит напоминать читателям о минувших событиях? Сергей Довлатов: Я бы сказал, о минувших безобразиях. Разумеется, стоит. Для того, чтобы перемены действительно стали необратимыми, надо, радуясь этим переменам от души, напоминать читателям о старых безобразиях. Иван Толстой: Перестройка в армии. Насколько это реально? Татьяна Вербицкая: Говорит Радио Свобода. В эфире информационный радиожурнал "События и люди". Ведет передачу Татьяна Вербицкая. Здравствуйте, уважаемые слушатели! Пленум ЦК КПСС и сессия Верховного Совета СССР решают поставленные генеральным секретарем ЦК КПСС Горбачевым задачи по реорганизации советского общества. В первую очередь, экономической системы. Как отразится эта реорганизация на советских вооруженных силах и советском военно-промышленном комплексе? С этим вопросом я обращаюсь к нашему военно-политическому комментатору Михаилу Карташову. Михаил Карташов: Маршал Брежнев в купе со своим также возведенным в маршальское звание министром обороны и руководителем военно-промышленного комплекса Устиновым придерживался регулярно принципа приоритета количества над качеством. Такая гигантомания вела к тому, что военные расходы СССР в последние годы достигли, по оценке авторитетных зарубежных специалистов 15 процентов валового общественного продукта страны. Между тем, советская боевая техника не выдержала проверки в ливанской и чадской войнах и в противодействии американскому воздушному рейду на Ливию. А советскую тактику и стратегию пришлось многократно менять в длящейся вот уже семь с половиной лет афганской войне. Приземление 19-летнего западногерманского начинающего пилота Матиаса Руста на Красной Площади в Москве Горбачев поставил в ряд с крупными чрезвычайными происшествиями прошлого. Однако сами эти ЧП не назвал, как не названы они были и в проникшихся, якобы, идеями гласности, советских средствах информации. Взрыв в ракетном хранилище главной базы северного флота Североморск, катастрофа с одним из семи прототипов нового межконтинентального стратегического бомбардировщика, выход из под контроля одной из советских испытательных ракет и другие подобные факты. Об одном из таких фактов - гибели советской атомной ракетной подлодки в Атлантике осенью прошлого года средства информации в СССР, правда, сообщили, но это было сделано с опозданием и объяснялось, видимо, тем, что подлодка гибла, можно сказать, на виду у всего мира, и ее фотографировали на всех стадиях гибели американские морские патрульные самолеты типа "Орион". Что же предлагает Горбачев вооруженным силам как панацею от всех этих многогранных, комплексных проблем? Он предлагает гамму несопоставимых друг с другом средств и методов - бдительность, решительность, дисциплину, организованность, ответственность и исполнительность. Из этих шести методов, два метода - решительность и ответственность - противоречат четырем остальным, традиционным методам и средствам жесткой, основанной на принуждении армейской системы. Иван Толстой: Пока идут разговоры о возможных переменах в советской армии, в Афганистане полным ходом продолжается война. Диктор (Юлиан Панич): Говорит Радио Свобода. Афганские репортажи. (Дети поют антикоммунистическую песню) Диктор (Юлиан Панич): Этой песней детей афганского сопротивления мы продолжаем цикл передач, посвященный войне в Афганистане. У микрофона - Ефим Фиштейн. Ефим Фиштейн: Все передачи этого цикла основаны на документальных звукозаписях, сделанных по-русски в Афганистане, где с партизанами в седьмой раз побывал журналист-международник Савик Шустер. Савик, не проходит и недели, чтобы советская печать не приносила сообщения, вроде: "Разгромлена еще одна крупная банда душманов". Были такие сообщения и в начале июля, когда вы с партизанами Нангахара участвовали в качестве журналиста в боевых операциях против советских и наджибовских войск. Одна из таких партизанских вылазок была зафиксирована вашим репортерским магнитофоном. И этот уникальный репортаж с поля боя мне хотелось бы предложить нашим слушателям. Известно, что афганские партизаны любые предприятия, а тем более, такие опасные, как военная операция, начинают с молитвы. Есть такая молитва и среди ваших записей. И мне хотелось бы попросить вас прокомментировать ее.
Савик Шустер: Источником духовной силы афганских моджахеддинов является их глубокая вера в бога, в ислам. Если генеральный секретарь Наджиб нынче начинает свои демагогические речи со слов мусульманской молитвы, то партизаны с молитвы начинают свои атаки на афганско-советские войска. Эту молитвы я записал на пленку в одной из пещер в лагере Тура-Бура перед походом моджахеддинов на атаку против одного из афгано-советских постов. Я не мусульманин и, конечно, я находился на некотором расстоянии от молящихся, но мне позволили повесить микрофон на горный уступ перед молодым муллой. Савик Шустер (на бегу): Вот мы приближаемся к посту... Сейчас 6.30 по кабульскому времени... Они уже, видя нас на дороге, открыли огонь. В этой операции участвуют около 250 моджахеддинов. Коммунисты из поста обстреливают не позицию моджахеддинов, а деревню, находящуюся поблизости... И насколько мы уже слышим крик и рыдания женщин, можно понять, что кого-то там уже убили. Отсюда до поста 2000 метров. Пока продолжается артиллерийский обстрел. После него, как только стемнеет немножко, пойдут вперед группы атаки. Это 15-20 моджахеддинов, вооруженных наплечными ракетами РПГ-7 и "калашниковыми". Они попытаются подойти ближе к посту и обстрелять там находящихся солдат. Надо сказать, что пост находится на возвышении, и, конечно, к нему будет очень тяжело подойти... Артиллерийский обстрел закончился, и сейчас мы в ожидании начала атаки. Перекурим... Иван Толстой: Год 87-й. 75 лет писателю и публицисту Льву Зиновьевичу Копелеву. Юбиляра поздравляет Виктор Некрасов. Виктор Некрасов: Сейчас он живет в западной Германии, в Кельне. Он много пишет. Из под его пера вышли несколько книг: "Утоли моя печали", "Вера в слово", "И сотворил себе кумира", "На крутых поворотах короткой дороги", "О правде и терпимости". Это рассказы о самом себе и о своей жизни, воспоминания о друзьях, а их, как я сказал, много. Статьи, выступления, мысли о происходящем вокруг. Последняя его книга "Святой доктор Федор Петрович" - о знаменитом докторе Гаазе, о котором Анатолий Федорович Кони сказал: "И один в поле воин". В отличие от доктора Гааза Лев Копелев в поле отнюдь не один. У него достаточно недоброжелателей, но еще больше единомышленников. И, что особенно знаменательно, среди бывшего лагеря врагов тоже. Сейчас в Германии Копелев - одна из выдающихся фигур. Его все знают, многие любят. Большой и давний знаток немецкой культуры, он много пишет и выступает по вопросам русско-немецких связей, взаимопонимания. Он лауреат множества немецких премий, почетный гражданин города Баден-Мюнстерайфеля, того самого, где родился доктор Гааз. Я хорошо знаю Льва Зиновьевича. Подружились мы с ним еще дома, но особенно сблизились на чужбине. Бывает, что я и гощу у него, в его таком симпатичном, набитом книгами доме. Несмотря на то, что он целыми днями что-то пишет, отвечает на письма, по вечерам мы позволяем себе малость потрепаться. Он не враг этого занятия, впрочем, как и я. Лев Копелев человек добрый, и не просто, а активно добрый. За это его все и любят, и я, и Сахаров тоже. И даже немыслимо требовательная ко всем, бескомпромиссная, не умеющая делать скидки Лидия Корнеевна Чуковская. Наши взгляды с Копелевым не во всем совпадают. Он немножко зеленоватый, излишне, на мой взгляд, боготворит Гете, не позволяя над ним иронизировать, а я - люблю. И мы можем тут же вцепиться друг другу а горло. Можем, но почему-то не вцепляемся. Короче, грехов у него много. Но я ему все прощаю. Уж больно он хороший человек. Добрый, прямой, откровенный и, главное, на редкость не эгоистичный. Мне бы этому, последнему, научиться. Иван Толстой: 13 апреля 87 года в Центральном Доме Литераторов в Москве шел очень характерный для той поры вечер на историко-публицистическую тему - дискуссия о Сталине. Вел этот вечер историк Натан Эйдельман. Неожиданно, никому не известный юноша из зала попросил слова. В конце своего выступления юноша уже был самым знаменитым архивистом страны. Стенограмму вечера, напечатанную вскоре в парижской "Русской мысли", читают наши дикторы. Диктор: Голос из первого ряда. Диктор: Можно мне? Я студент Историко-архивного института. Диктор (за Натана Эйдельмана): Фамилия ваша? Диктор Юлиан Панич (за Дмитрия Юрасова): Юрасов Дмитрий Геннадьевич. В свое время я работал в Центральном государственном Архиве Октябрьской революции, в Архиве Народного хозяйства, а последнее время работал в особом Архиве Верховного суда и военной коллегии. Тут был задан вопрос, сколько человек было реабилитировано. Я могу на него ответить. Существует закрытое письмо Горкина, тогдашнего председателя Верховного суда СССР на имя Хрущева. Оно подписано самим Горкиным и начальником Военной коллегии Верховного суда генерал-лейтенантом Борисоглебским. В этом письме они дают справку, что в период с 1953 по 1957 год включительно было реабилитировано около 600 000 человек. Идет разнарядка: военными трибуналами реабилитировано около 200 000 человек, потом областными, краевыми и прочими судами тоже около 200 000 человек, Военной коллегией Верховного суда около 48 000, пленумами Верховного суда - и так далее. А всего в 53-57-м годах - 612 500 человек. Это абсолютно точно. Диктор (за Натана Эйдельмана): Посмертно?
Диктор Юлиан Панич (за Дмитрия Юрасова): Просто реабилитировано. И посмертно, и прижизненно. Военная коллегия реабилитировала 31 000 приговоренных к высшей мере, то есть расстрелянных. С 1935 по 1940 год военная коллегия осудила в общей сложности 50 000 человек. В 53-57 годах 48 000 военная коллегия реабилитировала, включая 31 000 расстрелянных. Самые полные данные хранятся в картотеке Первого спецотдела Министерства внутренних дел СССР, где зафиксированы все антисоветские преступления, начиная с 1929 года. Я к ней, конечно, доступа не имел. Далее, был интересный вопрос о датах смерти. Огромное число родственников во время реабилитации обращались в военную коллегию, в Верховный суд, в Прокуратуру, МВД и так далее. Эти обращения, они до сих пор хранятся, подшиты. Что происходило? В свое время родственники получали справочки о смерти арестованного, допустим, мужа, сына, брата. В 1937-38 объявлялось: 10 лет без права переписки. Чаще всего это был расстрел. Человека уже не было в живых, а жена, сын или брат ждали. Через 10 лет он должен вернуться, а его почему-то нет. Тогда они делали запрос в МВД, Прокуратуру и так далее, и МВД давало бумажку, абсолютно от фонаря. Дескать, умер, допустим, такого-то числа, такого-то года от воспаления легких или инфаркта. Потом уже, во времена реабилитаций, родственники опять обращались в Прокуратуру или МВД, и им выдавали новые справки по данным учетно-архивных дел КГБ. У них эти данные есть, когда расстрелян. Во вторичной справке писали: "В свое время вам объявлялось то-то и то- то, а на самом деле он такого-то числа, такого-то года расстрелян". С датами была чехарда. Я видел дело Мейерхольда тоже в надзорном производстве. Следователем по делу Мейерхольда был старший лейтенант Родес Борис Вениаминович. Впоследствии генерал-лейтенант безопасности. Сам он расстрелян в 1955 году. Имеется такой документ... письмо Мейерхольда уже приговоренного, адресованное Вышинскому. Это документ совершенно потрясающий. Мейерхольд перечисляет такие недозволенные методы ведения следствия, которые применял к нему Родес. Например, он сломал Мейерхольду левую руку, чтобы правой мог писать. Родес поил его мочой. Меерхольд плакал, унижался, буквально ползал на коленях, но вынужден был все подписать. Диктор: Вопрос из зала: он умер или убит? Диктор Юлиан Панич (за Дмитрия Юрасова): Расстрелян. Диктор Наталья Урбанская: Когда закончилось обсуждение выступления юного московского историка Дмитрия Юрасова, его обступили многочисленные участники вечера в Центральном Доме Литераторов. Один из них спросил Юрасова: "Вы не боитесь, молодой человек, что ваша искренность вас до добра не доведет?". "Ну что ж, - ответил 22-летний студент Московского Историко-архивного института, - зато станет ясно, в самом деле у нас началась перестройка, или это опять одни слова". Александр Галич: Снова замаячили быль и боль,
Иван Толстой: 87-й год Его основные события. Наш хроникер - Владимир Тольц. Владимир Тольц: - 39 100 человек эмигрирует из Советского Союза, в их числе прозаики Юрий Дружников и Борис Фальков, поэт Давид Шраер-Петров. - Группа из десяти эмигрантов обращается к советским властям с открытым письмом, требуя, в ответ на приглашения вернуться в страну, гарантий необратимости перестройки. Письмо напечатано газетой "Московские новости" 29 марта. Его подписали: Василий Аксенов, Владимир Буковский, Эдуард Кузнецов, Юрий Любимов, Владимир Максимов, Эрнст Неизвестный, Юрий Орлов, Леонид Плющ, Александр Зиновьев и его жена Ольга. - 23-25 апреля в Библиотеке Конгресса США проходит первая открытая встреча советских и эмигрантских писателей. - В июне поэтесса Ирина Ратушинская лишена советского гражданства. - Иосиф Бродский выходит из состава Американской Академии и Института Искусств и Словесности в знак протеста против принятия туда в качестве почетного члена поэта Евгения Евтушенко. - Главный редактор "Нового мира" Сергей Залыгин отказывается печатать в своем журнале прозу Владимира Войновича. Причина: существование более актуальных авторов. - Московский театр "Эрмитаж" объявляет о готовящейся постановке пьесы Александра Галича. - В сентябре на Московскую международную книжную ярмарку не допущены книги Василия Аксенова, Владимира Войновича и Саши Соколова, изданные за границей. - "Литературная газета" называет писателя Георгия Владимова предателем - за факт эмиграции. - Из печати выходят роман Войновича "Москва 2042", сборник стихов Иосифа Бродского "Урания", эссе Петра Вайля и Александра Гениса "Русская кухня в изгнании". - В Советском Союзе, среди прочих публикаций, напечатаны эмигранты Владислав Ходасевич, Владимир Набоков, Игорь Северянин, Николай Оцуп, Александр Бахрах, Иван Шмелев, Арсений Несмелов, Иосиф Бродский. - В эмиграции уходят из жизни поэты Алла Головина и Иван Елагин. - Альбом британской группы U2 "The Joshua Tree" - в первой строчке международных хит-парадов. Иван Толстой: 3 сентября 1987 года в Париже скончался наш многолетний сотрудник писатель Виктор Платонович Некрасов. С поминальным словом Владимир Войнович.
Владимир Войнович: Другие писатели дожидались признания 60-30-20 лет после смерти, а к Виктору Платоновичу Некрасову оно пришло пораньше. За несколько дней до смерти его положительно упомянул Вячеслав Кондратьев, а сразу же после смерти появился некролог в "Московских Новостях", подписанный Григорием Баклановым, Булатом Окуджавой, Владимиром Лакшиным и опять тем же Кондратьевым. И вроде бы все честь по чести. И уголок в газете отвели приличный, и фотографию, где покойный изображен молодым, темноволосым, с обаятельной улыбкой, а не грустным, морщинистым стариком, каким он на самом деле ушел из этого мира. В некрологе вроде и сказано достаточно много: автор повести "В окопах Сталинграда", офицер саперного батальона, он стоял у истоков правдивого и честного слова в нашей литературе о войне. Но тут же и ложка дегтя, словно в песню Окуджавы вставили куплет из Долматовского: "Его отъезд за границу и некоторые выступления там в первые годы его эмиграции отдалили его от нас". Некрасов, да, делал нечто такое, чего другие не делали. Например, выступал в защиту разных людей, именитых и безымянных, написал оберпсихиатру Снежневскому очень неприятное для того письмо по поводу обращения с генералом Петром Григоренко. Не будучи, по словам поэта, "агитатором, горланом, главарем", именно он, знаменитый русский писатель, в день 25-летия расстрела евреев в Бабьем Яру организовал там многотысячный митинг. Таких прегрешений у него было много. Они были замечены и отмечены. Некрасова сначала исключили из партии (он вступил в нее во время войны), потом из Союза писателей, затем наступил период непрерывных издевательств. КГБ учиняло обыски, похожие на погромы, милиция ловила его на улице, и если от него пахло, отправляла прямиком в вытрезвитель, а если не пахло, тащила туда же. В годы, приближавшие Некрасова к эмиграции, некоторые его друзья в Москве и в Киеве предали его, шарахались от него, как от чумы. Но он никого никогда не предавал. В 1974 году Некрасов покинул Советский Союз под давлением, которое выдержать редко кто может, да и нужно ли непременно выдерживать? Я на этот вопрос не берусь определенно ответить. Есть такая мазохистская и рабская психология - лучше я сдохну под забором, но туда (то есть заграницу) ни за что на свете. Правда, это обычно проповедуют люди, которые делают этот выбор не за себя. Некрасову эта психология была совершенно чужда. Он родился в Киеве, но часть детства провел в Париже. Он любил это город и никогда не думал, что каштаны на Крещатике лучше, чем на бульваре Сен-Жермен. Он был человеком свободным. Причем, не так, как некоторые изображают: подписал какое-то письмо, вышел на демонстрацию, вышел из Союза писателей и освободился. Он был свободен от природы и свободу свою проявлял не для того, чтобы удивить кого-то или поразить своей смелостью, а просто и естественно, как дышал воздухом. Я, как и авторы некролога, считаю "В окопах Сталинграда" самой значительной книгой Некрасова. Но это не мешает любить мне и другие его книги, повести, рассказы и путевые очерки, написанные по "обе стороны стены" (имеется в виду берлинская стена), - и "В родном городе", и "Сапперлипопет", и Киру Георгиевну", и "Маленькую печальную повесть", и "Записки зеваки", начатые на родине и продолженные в эмиграции. А еще один жанр, в книгах не уместившийся, - это его беседы, с которыми он регулярно выступал вот здесь, по Радио Свобода. Эти беседы обо всем, вольные, безыскусные, полные юмора или горечи, или того и другого, всегда отличались таким обаянием, что не зря знакомые мне москвичи послушать их выезжали за город, где не так досаждают глушилки. Иван Толстой: 87-й год. Прощание с прошлым. Революционный праздник 7 ноября детскими глазами Владимира Максимова. Владимир Максимов: Не знаю почему, но в памяти у меня сохранилось более или менее внятное воспоминание лишь об одной октябрьской годовщине. А именно, о 20-й. В квартире нашего домуправа Моисея Иткина после демонстрации со всего двора собрали детей дошкольного возраста и сам хозяин, коренастый старик, - во всяком случае, он казался мне тогда стариком, хотя ему не было еще и 50-ти, - щедрой рукой раздал нам по куску сладкого рулета. Иткин носил окладистую бороду и шевелюру а ля Маркс, что и вправду делало его как две капли воды похожим на коммунистического классика, о чем он, явно, догадывался и чем, конечно, гордился. Был наш домоуправ правоверным большевиком, за идейным уровнем жильцов, вверенного ему дома следил с бдительной строгостью, часто бывал понятым при арестах, что не помешало ему пригласить на это ребячье торжество всех тех пасынков страны, у которых отцы уже успели исчезнуть в прожорливой бездне ежовщины. В том числе и меня. В самом разгаре пиршества он подошел ко мне, положил мне на голову свою широкую ладонь и, упершись в меня кофейными, на выкате глазами, невесело пошутил: "Терпи казак, атаманом будешь". Больше я его никогда не видел. Он исчез чуть ли не в эту же ночь, оставив после себя двух взрослых сыновей и жену Сару Григорьевну. В теплые дни она непременно сидела во дворе на лавочке лицом к калитке, вытянув перед собой на коленях тонкие, восковые руки. Будто ждала, не веря, не желая верить в горькую очевидность. Она так и состарилась на этой лавочке и ушла в иной мир так же тихо и незаметно, как и жила. И, здороваясь с ней при встрече, я всегда вспоминал тот сладкий рулет в 20-ю годовщину октября. Но при этом, почему-то, у меня всегда сводило скулы от горечи. Иван Толстой: В 87-м году на Радио Свобода пришел поэт и прозаик Игорь Померанцев. Он не был новичком, за его плечами был опыт работы на Би-Би-Си. Я попросил Игоря специально для нашей программы поделиться своими ощущениями того года. Игорь Померанцев: 1987 год, на дворе такая тотальная нон стоп весна в любое время года, и тогда же мне сделал предложение, причем, настойчиво несколько раз, тогдашний завбюро Свободы в Лондоне Владимир Матусевич, впоследствии директор. И вот он меня как-то так обхаживал, у нас были хорошие творческие отношения, и я в конце концов согласился. И решение было, в общем, в 1987 году довольно драматичным. Была некая оторопь на Свободе. Потому что масса людей привыкли просто читать в эфир произведения запрещенной литературы. А это не самое профессиональное занятие на радио. И остро понадобились профессионалы, люди с западными мерками профессиональными, и Би-Би-Си мне дало это представление о стандартах. Так вот, я тогда долго думал, мне предложили свой журнал "Поверх Барьеров", мне предложили, естественно, больше денег, мне предложили лондонское бюро Свободы. Выбор был еще морального свойства. Я помню: в канун своего решения был на конференции в Кембридже, и там было много всяких университетских людей, славистов в том числе. И когда я обсуждал с ними возможность перехода на Свободу, они немножко морщились. Не потому что Свобода, ЦРУ, не потому что их так заботит ЦРУ. Речь шла об использовании всяких идеологем, ярлыков в борьбе за зоны влияния в интеллектуальном мире Западе, западной Европы и Америки. Скажем, заклеймить через ЦРУ - это значит победить своего идеологического консервативного противника. А мы, в общем, им были до печки. Но разговор шел. Я помню в разговоре участвовал наш впоследствии сотрудник, ныне покойный Алик Батчан. И Алик мне говорил: прислушайтесь к тому, что здесь говорят. Вы все-таки ставите на кон свою репутацию. Я говорил: я не первый раз в жизни рискую, я знаю, что стоит за всеми этими бессмысленными словами, аббревиатурами. Некий такой кульбит судьбы: спустя много лет Алик Батчан тоже стал нашим сотрудником. В этом смысле мой риск окупился. Конечно, когда у тебя свой радиожурнал и ты в нем хозяин, и ты в нем и мастер, и подмастерье, от тебя зависит выбор всего: и музыки, и голоса, и людей. Я уж не говорю о том, что такого рода работа - это ключ ко многим дверям, встречи с интересными людьми. Ты вправе задавать им вопросы, которые, может, никто не вправе им задать, кроме близких. Конечно, я почувствовал свободу и еще раз свободу. Иван Толстой: У слушателей долгое время была популярной сатирическая "Сказка о пароходе" Владимира Войновича. Свобода передавала ее много раз. Для нашего цикла мы возьмем чуть больше половины записи. Владимир Войнович: В некотором царстве, в некотором государстве был некоторый пароход. Старенький был пароходишко, ходил по малокаботажным маршрутам из порта А в порт Б и обратно. А пассажирами его были разные люди: помещики, капиталисты, попы, купцы, военные, студенты, интеллигенция и простой народ, то есть, рабочие и крестьяне. Эти, в основном в трюме, да на нижних палубах располагались. Рабочие были, в основном, голь перекатная, а крестьяне еще ничего. Плавали, всегда имея при себе мешки с провиантом. Ну, плавали так из года в год, кто на базар, кто в церковь, кто на службу, кто по семейным делам, а кто на митинги и демонстрации. Плавали, плавали и доплавались до того, что однажды пароход был захвачен пиратами. Но не плохими пиратами, а хорошими, которые решили доставить пассажиров из порта А не в порт Б, а в страну Лимонию. Туда, где растут лимоны и текут молочные реки с кисельными берегами. Но, поскольку пассажиров было слишком много, пароход старый, а путь неблизкий, решили для начала кое-кого скинуть за борт, для облегчения. Скинули помещиков, капиталистов, попов, купцов и военных. При этом всякие там часы, кресты, цепочки, бумажники - все это у них предварительно отобрали, чтобы плыть было легче. Скинули часть интеллигенции, а другую часть оставили, потом мол, скинем, подальше. Команду пираты тоже сбросили за борт. Своих людей всюду расставили. Перво-наперво кинулись смотреть всякие там карты, лоции и другие морские книги, где там страна Лимония обозначена? Искали, искали, не нашли. Пиратский предводитель, теперь он стал капитаном, говорит: эти лоции-шмоции нам вовсе не нужны. У нас есть "Капитал" Карла Маркса, по нему и проложим наш путь. Сожгли лоции-шмоции в топке, стали изучать "Капитал". А в "Капитале" сказано, что страна Лимония находится сразу за горизонтом. Посмотрели - горизонт недалеко находится. Теперь, когда корабль в результате скидывания части пассажиров за борт облегчился, доплыть до горизонта - раз плюнуть. Поставили пароход носом к горизонту и поплыли дальше. Тут первые подводные рифы обнаружились. Стали думать, как быть - обходить рифы или переть прямо на них, авось обойдется? Капитан был человек умный и сказал так: "Видеть рифы и идти на рифы - это архиглупости, пустейшая фраза. Каждый моряк должен уметь лавировать". Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Пока лавировали между рифами, капитан простудился и умер, уступив место на мостике своему помощнику. Тот, вставши, на мостик огляделся, заглянул в "Капитал" и принял новое решение. "Ну что ж, - сказал он, покуривая трубку, - полавировали немножко и хватит. Полный вперед!" Ему говорят: как же полный вперед, когда рифы еще виднеются? "Ничего, - говорит, - как-нибудь. У нас теперь такая теория: если хочешь пройти над рифами, надо чтоб пароход выше поднялся. Надо скинуть лишний балласт". Лишним балластом оказались мужики с мешками. Мужиков скинули, мешки оставили. Пароход еще более облегчился. Нашлись, однако, маловеры и в самой пиратской команде. Мужиков, говорят, скинуть нужно, но первый капитан учил нас еще и лавировать. Хватаются за руль, и одни пытаются влево крутануть, другие, наоборот, вправо. Так они потом и были названы: левые уклонисты и правые. Капитан велел и тех, и других за борт скинуть акулам. Акулы их охотно пожрали. Им что левые, что правые, все на один вкус. "А теперь, - говорит капитан, - полный вперед, горизонт уже не далеко". Идет пароход, пыхтит, кочегары уголь шуруют, котлы кипят, пароход идет полным ходом, вот-вот к горизонту приблизится. А чтоб не скучно было плыть, велел капитан остаткам интеллигенции песни сочинить веселые. Те сочинили, команда и пассажиры поют: Плывем мы правильным путем,
Иван Толстой: 10 октября 1987 в день объявления нобелевских лауреатов по литературе грянула сенсация: премия присуждалась Иосифу Бродскому, пятому в ряду русских писателей и четвертому из них за книги, запрещенные на его родине. Диктор (Виктория Семенова): Уважаемые слушатели! В связи с присуждением Иосифу Бродскому Нобелевской премии по литературе мы прерываем цикл, посвященный поэту и критику Георгию Адамовичу, и предлагаем вашему вниманию передачу, в которой речь идет о Бродском как об авторе прозы, о Бродском-эссеисте. Передача эта была подготовлена в нашей нью-йоркской студии осенью 1986 года, но в эфир тогда не пошла, залежалась, так сказать, в загашнике. А теперь, очень кстати, по актуальному поводу, позволяет осветить одну из сторон творчества нового нобелевского лауреата, которая читателю в России еще менее доступна, чем его поэзия. По той простой причине, что большинство его прозаических вещей написано не на родном русском языке, а по-английски. Переведено же пока не много. Передачу подготовили и вели Борис Парамонов и Юрий Мельников. Включаем запись. Юрий Мельников: Недавно нам с Борисом Михайловичем здесь же, в нашей нью-йоркской студии довелось записать беседу о сборнике эссе поэта Иосифа Бродского, опубликованного в Нью-Йорке издательством "Фарар, Стросс энд Жиру" под названием "Меньше, чем единица". Сборник содержит 18 работ на разные темы, большинство о литературе, о поэтах и писателях, но и мемуарные очерки о родном городе Бродского Ленинграде, о его родителях, о самом себе. Размышления на культурно-философские и исторические темы. Рецензия Свена Беркардса из нью-йоркской еженедельной газеты "Вилледж Войс", озаглавленная "Воспитание Иосифа Бродского". Перевод его статьи читает Борис Парамонов. Цитаты из Бродского - ваш покорный слуга. Юрий Мельников (цитата из Бродского): Помнится, мой уход из школы в 15 лет был не столько делом сознательного выбора, сколько утробной реакцией. Я просто не мог выносить некоторые физиономии в моем классе. Лица некоторых соучеников, но в основном учителей. И вот в одно зимнее утро, я безо всякой видимой причины встал посреди урока и совершил свой мелодраматический уход из школьных ворот, четко сознавая, что никогда не вернусь. Из нахлынувших на меня тогда чувств я помню только общее отвращение к самому себе, за то, что слишком молод и слишком многому позволяю собою командовать. И еще помню то неотчетливое, но счастливое ощущение спасительного побега, солнечной улицы без конца. Борис Парамонов (цитата из Беркардса): Невозможно точно зафиксировать момент, когда в человеке пробуждается инакомыслящий, раскольник, диссидент. Но то, что здесь описано Бродским, может быть, явилось первым значительным прорывом. Из тесноты школьных стен Бродский перешел в гремящий улей военного завода, где его коллеги-пролетарии... Юрий Мельников (цитата из Бродского): ... пили зверски и матерились так люто и часто, что обыкновенное слово, вроде "самолет", поразило бы прохожего, как особенно изощренная брань. Борис Парамонов (цитата из Беркардса): Но бунтовщик сумел сохранить свою внутреннюю независимость и приобрести подлинное свое образование через книги и стихотворчество. В заключительном эссе - в "Полутора комнатах" - Бродский подробно и с любовью описывает пещерку, которую он выгородил себе, заставившись шкафами и книжными полками в родительской комнате в коммунальной квартире. Из этого убежища Бродский развернул первые свои литературные наступления. Иван Толстой: Завершался год на оптимистической ноте. В декабре в Вашингтоне два лидера - Михаил Горбачев и Рональд Рейган - подписывали первое в истории соглашение о сокращении ядерного оружия. Все говорило о том, что прощание с прошлым - началось. Рональд Рейган: Итак, господин генеральный секретарь, желаете ли вы сказать несколько слов перед тем, как мы подпишем договор? Михаил Горбачев: Господин президент, дамы и господа, товарищи! Потомки вынесут свой вердикт о значении события, которое совершается на наших глазах, но я рискну сказать, что то, что мы сейчас сделаем - подпишем первое соглашение о ликвидации ядерного оружия - имеет всечеловеческое значение, как с точки зрения мировой политики, так и с точки зрения гуманизма. Для всех, но, прежде всего, для наших великих держав договор, текст которого находится на этом столе, открывает большой шанс, позволяющий вырваться, наконец, на дорогу в сторону от грозящей катастрофы. Мы обязаны использовать этот шанс сполна в совместном движении к безъядерному миру, который обещает нашим детям и внукам - и детям этих внуков - полноценную и счастливую жизнь без страха и без бессмысленной траты ресурсов на средства уничтожения. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
