Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
С христианской точки зрениВедущий Яков КротовО реформахАнатолий Стреляный: О реформе, реформаторстве, реформаторах. "Эпохой великих реформ" называли правление Александра Второго, главной из них была отмена крепостного права. Второй по историческому значению могла бы стать церковная реформа, о необходимости которой говорят по сей день просвещенные православные, знающие, что именно христианское представление о свободе лежит в основе всяких реформ. Многие сомневаются - способна ли церковь реформировать самое себя, не говоря уже о том, чтобы принять участие в реформировании общества. При Петре Великом - не смогла, при Александре Освободителе - не смогла. При ком - сможет? Что думают верующие о том, какими должны быть реформы? Яков Кротов: Этот выпуск нашей передачи будет посвящен реформам. И, надо сказать, что это слово неотрывно связано именно с историей церкви, оно впервые появляется на католическом Западе в 9-10-м столетиях. И первые реформы, известные человечеству, то есть первое изменение в жизни, которое называлось буквально "реформой", - это так называемая "Клюнийская реформа", когда в 10-м веке монахи южных монастырей Франции предприняли возвращение к первоначальным основам монастырской жизни. Они стали при этом, между прочим, меньше трудиться и больше молиться. Клюнийская реформа - это и борьба за освобождение монастыря от власти светского князя. Между прочим, светские князья давали монахам землю, давали им деньги - уже по одному этому они имели нравственное право контролировать монастырскую жизнь, назначать аббата. А монахи стали переходить под власть, под юрисдикцию местных католических епископов. И уже затем, в 11-м веке, и позднее, и вплоть до 15-го века и дальше в католической церкви каждый год - где-нибудь, кто-нибудь предпринимал какую-нибудь реформу. Самая последняя и мощная реформа в католической церкви - это середина нашего века, когда Второй Ватиканский Собор в середине 60-х годов предпринял так называемое "аджормоменте", то есть реформу, приспосабливающую жизнь церкви к формам сегодняшнего дня. В России отношение к церковным реформам, как и к реформам вообще, все-таки обычно скорее настороженное. И даже среди католиков и на Западе, и в России многие не принимают вот этой реформы католической церкви. Что уж говорить о попытках реформировать церковь православную? С чем связано неприятие реформ церкви? Валерий Никольский: Я думаю, что для христианина реформа - это то, что недопустимо. Потому что, действительно, изменение формы - это изменение, собственно, самой церкви. Незначительные, казалось бы, реформаторские нововведения приводят к существованию церкви - и Бога. Я имею в виду конкретную организацию. Существенное для меня ее отличие от остальных - это то, что там в уставе говорится о том, что женщины должны быть в юбках, а мужчины - в галстуках. И попытка привести эту церковь в Россию.... Они сняли 17 кинотеатров в Москве (это был 92-й год), привезли тонны гуманитарной помощи, наняли местных пасторов, - казалось бы, все было правильно. Но дело в том, что в России вот эта самая форма одежды уже была частью того, коммунистического строя. И, несмотря на все усилия пасторов убедить, что это нормально, что это уставное нормальное требование, - уже не пошло. А другие церкви, которые допускают, скажем, женщин в брюках, оказались более-менее на месте. Яков Кротов: Что же тогда побуждает все-таки христиан стремиться к реформам, принимать реформы, участвовать в них? На этот вопрос я попросил так же ответить Михаила Рощина, историка и (что немаловажно) старообрядца, а за старообрядцами в России - репутация противников реформ. Потому что в середине 17-го века, когда патриарх Никон проводил свою реформу, изменял богослужебные формы русской православной церкви, десятки и сотни тысяч людей отказались эту реформу принять. И, тем не менее, историки подчеркивают, что сами старообрядцы в своем противостоянии реформам Никона, реформировали русскую христианскую жизнь. Потому что до Никона никому не приходило в голову, что отдельный человек, член общины, православный христианин имеет право размышлять об имени Божьем, о том, как читать, как издавать книги, как творить крестное знамение. Значит, с старообрядчеством в мир русской культуры, в мир русской истории вошло нечто новое; то самое православие, неизменяемость которого защищали старообрядцы, изменилось благодаря их защите. Михаил Рощин: Я бы сказал, сложный вопрос для старообрядца - именно реформирование. На мой взгляд, речь идет о том, чтобы отвечать на потребности нашего времени, и в этом смысле церковная мысль, безусловно, должна работать. Изучение других религий... если мы сравним христианство с другими религиями, мы увидим, что здесь всегда было сильно творческое начало. Потому что само основание христианства связано с жизнью Спасителя, Спаситель - личный Бог. То есть, в отличии от, скажем, ислама или иудаизма, если мы возьмем другие монотеистические религии, здесь понятие личности выступило очень крупно с самого начала, прежде всего - в личности Спасителя. И потом это уже передалось верующим, которые тоже стараются искать свой личный путь. И личный путь в конечном счете предполагает творчество. Поэтому, я думаю, что христианство, в отличие от других религий, безусловно, является более творческой религией. Скажем, если мы сравним с исламом прежде всего, то мы увидим, что здесь всегда было творческое начало, и в этом смысле, мне кажется, современная европейская цивилизация и российская (я считаю, это - часть ее), то это в общем, безусловно, наглядно показывает. Хотя, может быть, сегодня она в значительной степени уже является постхристианской. Но, тем менее, для нас, верующих, вечная миссия, которую несет христианство, те ценности, которые мы, христиане, исповедуем, они по-прежнему остаются значимыми не только для нас лично, но так же и в социальном плане. Потому что вот эта миссия... даже, скажем, возьмем современную Россию, хотя мы все знаем, что верующих сегодня явное меньшинство, тем не менее, наличие церкви как института, наличие того, что церковь несет свою вечную миссию, которая началась еще 2000 лет назад, - вот это, мне кажется, все по-прежнему имеет очень большое значение. И я думаю, что даже... для закоренелых атеистов мне сложно сказать, но даже в принципе для неверующих, индифферентов - для них это тоже, мне кажется, имеет значение. Яков Кротов: Итак, почему же реформы, которые на протяжении более тысячи лет периодически проводятся на Западе - как в церковной жизни, так и светской - не привились в России? Почему им все время идет сопротивление, начиная с реформ Петра Великого? Как можно "имплантировать" западную концепцию реформ в русскую жизнь? И почему, собственно, и как связаны христианская вера - и вера в реформы? Говорит Дмитрий Шушарин, историк протестантской реформации и автор только что вышедшей в свет книги "Две реформации. Очерки по истории Германии и России", где Дмитрий Шушарин сравнивает реформацию Лютера с жизнью России 1990-х годов. Дмитрий Шушарин: Смешно говорить, на мой взгляд, об имплантации в Россию имманентной христианской цивилизации. Россия - христианская страна, неотъемлемая часть христианской цивилизации, поэтому, безусловно, все, что касается отличий западной цивилизации от восточной, условно говоря - иудео-христианской цивилизации от цивилизации трансцендентного Бога, в отличии от цивилизации имманентного, это коренное различие. Совершенно справедливо, не могу не согласиться с тем, что понятие реформы в том его в глубинном смысле, в котором оно применяется в христианской цивилизации церковью, глубоко чужды, не понятны тем цивилизациям, которые существуют вне этой экумены, а существуют - если брать наиболее яркий их пример, прежде всего - в цивилизации китайской. Религия является материнской по отношению к очень многим другим цивилизациям Востока. Мне представляется, что самое главное - это, безусловно, отсутствие в христианской традиции, в отличие от марксистско-ленинской диалектики противостояния формы и содержания. Форма сама есть содержание, изменение формы есть изменение сущности. Ибо сама категория формы в теологическом понимании восходит, безусловно, к платоновскому пониманию формы, то есть - проявление божественной воли Творца, придающего форму хаосу. Яков Кротов: Когда мы говорим о католической церкви и реформах, происходящих внутри католической церкви на Западе, конечно, грешно было бы забыть, что все-таки главная реформа (во всяком случае, в представлении человека, который читал учебник истории) - это реформа 16-го столетия. Реформа, которая не просто потрясла католическую церковь, а которая отколола от нее огромную часть некогда единого европейского мира. Реформация - что это, как не триумф реформы? И тогда встает вопрос: почему же католические реформы, которые на протяжении шести веков... в 11-м веке реформа Папства успешно развивалась, приходилось воевать с германскими императорами, а реформа шла, церковь очищалась, и любимый тезис проповедников был о реформе церкви в "голове и членах". И почему же вдруг в конце 15-го и начале 16-го века вот эта вереница реформ дала сбой, и реформаторы покинули пределы католической церкви? В чем тогда отличие протестантского понимания реформ от понимания католического? Евгений Каширский: Как мы с вами понимаем из истории церкви, попытки реформы совершались неоднократно, и мы с вами можем вспомнить ту же знаменитую Клюнийскую реформу, когда была попытка реформировать жизнь после упадка в Европе. Но ведь это - реформа только внешних устроений церкви. Ну, стали больше молиться, или стали меньше физически работать, а больше отдавать свое время церковной службе. Что же касается реформации, когда мы говорим о реформе как таковой, мы можем здесь так же сказать, что не материя менялась, реформировалась, но менялось то, что за время своего развития отошло от первоначального установления. То есть, все те ракушки, моллюски на корабле церковном, то, что наросло - вот это надо было счистить. Как говорил один мой знакомый провинциальный пастор из деревни: "если ваш галстук сдвинулся набок, надо его поправить на место". Вот в этом - суть реформации: исправление того, что отошло, по мысли реформаторов, от слова Божьего. И когда мы говорим о реформации, об изменении, то здесь, разумеется, для нас важный вопрос - это истина, что есть для нас истинное понимание богослужения, понимание церкви. И когда уж мы стали говорить о реформе церкви, то, разумеется, надо дать осмысление церкви. Ведь если мы будем говорить, что церковь не может быть реформирована, потому что это тело Христово, но это одно из понятий, данное нам в слове Божьем. Ведь мы можем так же апеллировать такими понятиями, как "народ Божий", как "невеста Христова", есть видимая церковь, невидимая церковь. И вообще - церковь развивается в истории, поэтому здесь мы можем многообразно подойти к понятию изменений, которые могут быть совершены в церкви. Если же, конечно, придавать церкви прежде всего значение метафизическое или какое-нибудь не связанное с народом Божьим, что для реформаторов наболее важно как понятие церкви - "народ Божий", то тогда, разумеется, нельзя менять ни язык, ни одной буквы в каком-нибудь песнопении, и тогда, конечно, здесь все должно оставаться как есть. Но если мы говорим, что главное сосредоточено вокруг слова Божьего, вокруг закона, который дает нам Бог, то народ Божий имеет право переосмысливать свой путь, и если он увидит, что отклонился, почему бы не встать снова назад. Источником ереси является смешение Бога и материи - и творения. Бытие не может вырабатывать собственные формы, собственные законы, нормативы. Материя не нормативна, Бог нормативен, он дает направление материи и социальным всем институтам, естественно. Яков Кротов: Клюнийская реформа - реформа, казалось бы, малозначительная. Административная реформа молитвенного устава и реформация 16-го столетия - как они друг с другом соотносятся, в чем между ними качественное различие, если такое различие есть? Дмитрий Шушарин: То, что сейчас нам представляется мелким, далеко не так выглядело в те времена, когда эти реформы проводились. Вывод монастыря из-под светской власти - это переворот в сознании средневекового общества. По иронии судьбы так получилось, что реформа Лютера закончилась прямо обратным, это тоже был переворот. Тем и отличается Реформация от предыдущих реформ. Отличается она тем, что не обличительная часть стала главной, ее причина была не в злоупотреблениях Римской церкви, а в качественном изменении религиозности церковности. Ведь недаром Реформация вполне может быть названа вторым крещением Европы в эпоху печатного станка. И недаром сейчас понятия реформация и контрреформация не различаются, а это единый процесс реформы церкви и единый процесс качественных изменений религиозности европейского общества. Реформация явилась естественным продолжением изменений религиозного сознания человека в обществе, где начинает доминировать письменная культура, где происходит принципиальное изменение в коммуникации, начиная книгопечатанием заканчивая милитаризмом. Некая параллель с Реформацией возможна, безусловно, если мы обратимся к тем процессам, которые шли в России в начале 20-го века и продолжаются до сих пор, в известном смысле. Применительно к этому можно говорить о Реформации, и ядро ее, скажем так, заключается, на мой взгляд, в формулировке Владимира Соловьева: субъект веры есть лицо, а не учреждение. Яков Кротов: Часто российское старообрядчество сравнивали - особенно советские исследователи-религиоведы - с протестантизмом. Хотели, чтобы у нас все было, как в Европе, чтобы марксизм оправдывался, и показывали, что старообрядцы есть наши реформаты, наши протестанты. Насколько, с точки зрения самих старообрядцев, справедливо такое утверждение? И в чем была ошибка реформ патриарха Никона, почему здесь люди достаточно близких убеждений не нашли общего языка? Михаил Рощин: Я думаю, что вот этот переход, который, как всегда в России, был проделан сверху и насильственно, вызвал протест среди значительной части верующих людей, которые, действительно, впервые задумались о том, что значит для них православие, что значит для них традиция. Вся живая часть верующего народа, в значительной степени, примкнула к старообрядцам - в то время, как люди законопослушные, которые хотели занимать определенное государственное положение, пошли за теми реформами, которые проводил Никон, которые поддерживал царь Алексей. Я думаю, что ошибка Никона была в том, что он стал это делать, во-первых, чересчур поспешно, во-вторых, не посоветовавшись с широким кругом церковно образованных людей того времени и пригласив отчасти случайных людей с греческого Востока, которые пользовались, как потом выяснилось, дурной репутацией. Целый ряд этих моментов такого насильственного, что ли, внедрения изменений, и в общем-то, как сейчас выясняется, многие ошибки вкрались - вот как старообрядцы показывают, действительно очень много ошибок вкралось в результате этого новопечатного издания - вот эта поспешность и скоропалительность, стремление как-то сделать до известной степени насильственно, с нажимом сверху, мне кажется, и привели к неудаче этой реформы. И, на мой взгляд, в каком-то смысле является моделью и других подобных начинаний реформ - не только в области религии, но и в области нашей гражданской жизни, что мы наблюдаем даже в наши дни. Яков Кротов: В жизни церкви, словно в контрольной группе подопытных животных, очень хорошо видны все процессы, которые неясны в жизни общества в целом. И, конечно, христиане полагают, что именно внутри церкви, поскольку уж европейское общество, европейская цивилизация стоит на евангелиевских ценностях и евангелиевских идеалах, - именно в жизни церкви берет свое начало все, что происходит и за ее пределами, в том числе и понятие реформ. Но именно поэтому люди церкви очень по-разному смотрят на реформы, в том числе и на Реформацию. Потому что если для одних Реформация - это второе крещение Европы в эпоху печатного станка, то для очень большого числа людей (прежде всего, для католиков Европы) реформация - это трагедия, это уход людей из Вселенской Церкви. И остро встает вопрос: а что такое истинная реформа и ложная реформа? Ведь для католика протестант - это человек, который, пытаясь реформировать католическую церковь, никакой реформы-то не произвел, он создал нечто новое. В любом случае, это была не реформа, а трансформация и созидание чего-то абсолютно нового, разрыв с традицией. Точно так же и в светской жизни часто проблема заключается в том, была ли собственно реформа, или был только термин реформы? Почему люди часто говорят о реформаторстве с презрением и скепсисом? Как жизнь в церкви, как существование церкви помогает понять место реформ в современном мире? Этот выпуск нашей передачи посвящен, напомню, реформам, реформам как внутри церкви, так и вне ее. Реформа - это понятие, родившееся внутри церкви, родившееся в устах средневековых проповедников, которые говорили на латыни, и в 10-м столетии впервые призвали к реформе церкви. И уже отсюда, из церковной жизни, этот термин распространился вовне. Многие религиоведы, в том числе и некоторые из участников нашей передачи (напомню, в ней принимают участие православный - Дмитрий Шушарин, пастор-реформат Евгений Каширский, старообрядец и историк Михаил Рощин, религиовед Валерий Никольский), и многие из участников нашей передачи говорили о том, что понятие реформы связано с философией, с античной философией, языческой, с христианской точки зрения, с мыслью Платона. Но здесь, конечно, налицо некоторое недоразумение, потому что форма и содержание - понятия философские. Но когда католические проповедники говорили о необходимости реформы церкви, они имели в виду совсем не то, что Платон, и они не глядели на реформацию как на повторение творческого акта Бога, который из хаоса что-то вылепляет. Тем более, что Бог творит из ничего, он не реформирует бытие, он его создает абсолютно из нуля. Под реформацией католические проповедники, да и позднейшие проповедники, имели в виду образ церкви как тела, образ церкви, впервые появившийся у апостола Павла. Реформировать церковь - это, как сегодня говорят, "вернуть форму организму, поупражняться". Потому что церковь - это не просто один человек, не просто собрание людей, это - собрание верующих в Бога, это - богочеловеческий организм. И здесь, обращаясь к Библии, обращаясь к преданию, христианин полагает, что он видит, каким должно быть это тело. Насколько человек верует, он это чувствует, он в этом теле участвует. И тогда он начинает болезненно переживать, что не всегда это тело таково, каким его замыслил, каким его старается поддерживать и созидать Господь. Тогда начинаются проблемы - восстановить форму церкви. И при этом у церкви - репутация косной, старообрядческой силы. Это закладывается уже в школе - Алексей Толстой, роман "Петр Первый". И церковь - это косная сила, вот сидят козлы, бороды свои уставя, охмурили царевича Алексея и на все реформы Петра сопротивляются и бороды стричь не дают. Насколько история русского православия оправдывает эту репутацию церкви как антиреформаторской силы? Михаил Рощин: На мой взгляд, все-таки такое мнение не обосновано. Действительно, и старообрядцы, начиная с 17-го века, принимали участие и стояли за то, чтобы изменения носили органический характер. Что касается именно такого консерватизма, то, действительно, русское православие, на мой взгляд, является здоровой консервативной силой, это не препятствует модернизации. Потому что, скажем, вклад тех же старообрядцев в промышленную революцию России, он общеизвестен и, между прочим, он начался, несмотря на гонения Петра. Потому что, с одной стороны, Петр действительно притеснял старообрядцев, с другой стороны, он пошел на определенное сотрудничество с ними и дал возможность создавать новые производства на окраинах России, и тем самым поднималась промышленность, осваивались новые земли. В значительной степени старообрядцы как раз являются тем населением, которое добровольно переезжало в Сибирь еще до столыпинской реформы и осваивало в общем-то практически очень глухие места. Поэтому я бы не стал здесь так резко противопоставлять, с одной стороны, здоровый консерватизм, верность традиции, а с другой стороны, восприятие того, что происходит в жизни, адаптации к условиям и, в частности, принятие новых технологий. Яков Кротов: В современной русской православной церкви - не только в древе православной старообрядческой, но и в Московской патриархии - безусловно, преобладают силы консервативные. Слово "реформа" - под колоссальным подозрением. И во многом в этом виноваты послереволюционные реформаторы. Когда появилась так называемая "обновленческая церковь", в ней были благородные чистые люди, которые действительно хотели произвести обновление церковной жизни. Но руководили этим движением люди, которые решили, что все средства хороши для борьбы с "консерваторами проклятыми". И они обратились за помощью к единственной тогда в России реальной силе - это было ГПУ. И, в результате, церковь стала церковью "стукаческой", предали не то что христианство - предали какие-то азы человеческой этики. И с тех пор обновленец, реформатор - это просто бранное слово, все равно, что стукач или наседка. Это люди, которые руками власти убивали своих противников. Кому нужны такие реформы? И сегодня в русской православной церкви очень скептическое отношение к реформам: положено все до нас, так и лежи во веки веков. Сегодня не только старообрядец, но и простой человек спокойно повторит эти слова протопопа Аввакума: лучше не трогать, церковь должна быть как свинцовый шарик в "Ваньке-встаньке". Общество шатается - церковь придает некоторую основательность, не дает раскачать общество до разрушения. Насколько оправдан такой страх реформ? И наконец, церковь как источник творчества, то, о чем мы говорили в первой части нашей передачи, церковь должна вести людей к творчеству, вести людей к реформе их светской жизни, внецерковной. Но может ли научить плавать тот, кто сам не умет плавать? Дмитрий Шушарин: Вы знаете, у меня такой претензии нет. Ну да, все так, ну и что? Вы поймите, на мои отношения с Богом и на мое самосознание члена церкви, на мое принятие принципа " вне церкви нет спасения", это никакого влияния оказать не может. Я волен выбрать того духовника, которого хочу, волен ходить в тот храм, в который хочу. И вообще последняя инстанция во всех вопросах, спорных внутренних вопросах для верующего - даже не мнение духовника, и уж никак не мнение патриарха, а его собственная совесть. Это нисколько не отрицает принадлежности к церкви и нисколько не требует от верующего какой-либо агрессии по отношению к существующим порядкам. Умение принять как есть, оставаясь членом церкви, мне кажется, и должно лежать в основе реформаторского, реформационного сознания. Именно реформационного и реформаторского, а не нигилистического и революционного. Принимая все как есть, мы принимаем то, что мы, сами меняясь, предъявляем миру не претензии, а свои представления о должном, участвуя в реформировании. Не занимаясь выяснением, скажем, личных отношений - Бог им судья, о них только молиться можно. Да, есть такой, но есть и мы, каждый из нас. Яков Кротов: Вспоминается отец Александр Мень, который никогда не был сторонником каких-либо новаций в церковной жизни и довольно скептически говорил о людях, едва крестившихся, и сейчас же начинающих замышлять преобразование. Но, кстати, он так же скептически относился к людям, которые, едва крестившись, сопротивлялись любым преобразованиям. Потому что, действительно, принять - да, найти себе приход, но в принципе означает, что единой русской православной церкви уже нет, есть конгломерат очень разных приходов, где все зависит от воли отдельного батюшки. Каждый священник реформирует свой приход на свой манер, реформирует под предлогом противостояния реформам. Потому что, конечно, реформы все равно идут, они не могут не идти. И в истории русской церкви и в 14-м, скажем, веке были колоссальные реформы. Преподобный Сергий Радонежский - реформатор, он же создал абсолютно новый тип монастырской жизни, духовной жизни. Он возродил устав "особножительный", и это вызвало огромное сопротивление - что это за индивидуализм? Митрополит Алексей Бякон Святой раздобыл в Константинополе грамоту: преподобному Сергию приказывалось ввести общежительный устав в монастыре. Своего митрополита он не слушал - вот это реформатор. И тем не менее, тогда все-таки раскола церкви не произошло. В конце 14-го века митрополит Святой Киприан проводит богослужебную реформу, заменяет практически один церковный устав другим. Это даже нигде не зафиксировано в хрониках. Изучая рукописи, мы это понимаем. Не произошло и раскола, нет реформы преподобного Сергия, нет реформы Святого Киприана. Откуда же тогда в сегодняшней России, в современной России такое сопротивление любым реформам? Валерий Никольский: Если говорить о России, то, по-моему, мы все-таки не можем опираться на 300-летний период правления дома Романовых, когда церковь была просто частью государства. С этой новой революцией, революцией 91-го года, мы начали новый период. И здесь, действительно, мы видим, что происходит не то что даже сопротивление, а - противостояние реформам. Но, мне кажется, это связано с тем, что сама церковь, нынешняя церковь, базируется на людях, которые возвращались к истокам. Сейчас достаточно много священников, например, входивших вместе со мной в насчитывающее сотни тысяч людей движение, так называемой " советский хиппи", или это просто называлось "системой", это огромная тусовка, часть из нее оказалось в тюрьмах, как, например, Александр Огородников, другая часть оставалась на воле и проповедовала Евангелие. Большинство из тех, кто изучал тогда Евангелие, просто пытались восстановить утраченную историю. Некоторые, по виду консервативные, скажем, настоятели, как Борис Развеев в Уфе - это ведь бывший тусовщик, о котором местная комсомольская пресса писала, что он - пособник фашистов, что он, в буквальном смысле, призывал сопротивляться строительству светлого будущего, отрицая значение нашей победы в Великой Отечественной войне или студенческих строительных отрядов. Помнится, что как раз это было темой: вот ребята кладут бетон днем и ночью, а вот Борис Развеев говорит, что - нет, не нужен нам этот бетон, нам сейчас нужно петь песни и читать книги, нам надо думать о том, что мы есть, а не о том, что мы строим. Да, он действительно отрицал советскую историю, но тогда какую же историю он принимал? Вот, было ли это историей церкви, в которой мы, специалисты, живем? Нет конечно, это совершенно другая история. Это история, которую люди слепили из книжного опыта. Яков Кротов: Многие политические реформы в западной жизни начинались в жизни христианской. Знаменитый среди историков церкви, конечно - спор 16-го столетия о допустимости тираноубийства. Это - спор, прежде всего, богословов. Потому что на протяжении средних веков обязанность христианина подчиняться князю, царю, императору была безусловной и даже не дебатировалась. И вдруг в 16-м веке появляется мысль: если Бог - верховный властитель мира, то, значит, ни один князь, ни один император не может претендовать на Божьи привилегии, он всего лишь - человек. И поэтому, если он плохо выполняет порученную Богом миссию, то его можно низложить, а может быть даже и убить. Идут споры, десятками, сотнями издаются богословские памфлеты и трактаты, и, наконец, - богословская мысль о Реформации, и именно в реформатской церкви, наследующей традиции Кальвина, доходят до того, что христианин даже обязан поднять восстание против тирана. И именно на этой богословской концепции позднее разворачивается американская революция. И в этом смысле религиозная реформация 16-17-го веков была фундаментом реформы политической 18-19-го, да и 20-го столетий. Почему же тогда Россия находится в особом положении? Есть ли зависимость между богословской мыслью реформации и политическими реформами или их отсутствием? Евгений Каширский: Разумеется, существует связь между изменениями философскими или понятиями философскими - и тем, что происходит в обществе. Всегда за всякими идеями уже следуют социальные изменения. Если мы возьмем главную идею Реформации, пусть это даже сегодня высказывают теологи, продолжая развивать мысли Реформации, что, например, Бог и материя - это абсолютно разные формы бытия и поэтому никогда не может быть материя обоженной. И, таким образом, мы не можем переносить даже на церковь то, что есть божественного по своей сущности, и мы говорим о разбожествлении истории. Главное - и в церкви, и в семье, и в обществе, и в государстве - это понимание нашего Бога-Троицы. Ибо проблема единого и множественного - вот она, пожалуй, главная, существенная. Если мы, как в России, например, делаем упор на единое, то тогда у нас подавляется индивидуальность. Если мы делаем упор на множественное (допустим, некоторые примеры западные), то тогда теряется единое, и индивидуализм разбивается в анархические устроения. Вот, смотрите, как реформаторская церковь после Реформации стала менять само сознание человека. В Писании мы читаем слова, что все верующие - это святые, что все верующие обладают правом всеобщего священства. Казалось бы, такая умозрительная идея, высказанная как-то, но ведь заметьте, как это влияет на психологию людей, что люди равны между собой, значит, они имеют право голоса, они имеют право обсуждать проблемы. И вот почему, например, в реформаторской церкви все время кипит жизнь духовная, потому что люди... может быть, не самый образованный человек, но он подтягивается очень быстро до духовного уровня, он начинает вдруг жадно читать книги, он начинает вдруг интересоваться всеми вопросами, в том числе и философскими, которыми он раньше не интересовался. И, например, структура церкви реформатской. Ведь у нас создаются комиссии по разным вопросам, где люди участвуют в этих комиссиях, обсуждают, какие-то выносят решения на общий совет, и это мгновенно изменяет самого человека. Если мы считаем, что сейчас идет это время, которое мы должны максимально использовать, чтобы научиться управлять, как христиане, миром, данным нам Богом, то тогда, конечно, мы должны учиться и стараться. А если все развалится, все кончится нашим поражением, как сказал один господин, но тогда конечно, нам надо петь в хоре и ничего больше не делать. Яков Кротов: Люди, скептически относящиеся к реформационному потенциалу России, говорят: здесь все реформы пробуксовывают, они все - половинчатые. Вот и реформы нашего времени - ну что это такое, разве это реформы? Это только внешние изменения. Была коммунистическая номенклатура, взяли свечки, как стаканы, и пошли молиться в церкви. Настоящих реформаторов среди этих людей нет, по сути ничего не меняется. Насколько оправдан такой скепсис? Дмитрий Шушарин: Вы знаете, у меня всегда вызывают крайнее отвращение попытки принизить как-то образ человека в церкви. Буть то президент России, руководитель госбезопасности - неважно - человек в церкви, человек со свечкой, это - вопрос его совести. Радоваться надо, что он пришел, даже если он не умеет держать свечку - научите его, человек уже в храме, а что же вы издеваетесь? За этим стоит глубокое сектантское сознание. Потому что мы-то здесь все - настоящие верующие, знаем, как свечку держать, а этот сюда приперся, понимаете ли, он уже в храме, неважно кто он, президент или не президент, не надо гадать, какие цели он преследует этим. Преобразование 90-х годов означает возвращение России к христианской экумене, ее возвращение к нормам и ценностям иудео-христианской цивилизации. Все. Именно в силу этих причин они глубоко укоренены в православии. Это неприятие укоренено в недостаточной христианизации российского сознания. Яков Кротов: Насколько можно говорить о реальности реформ в России сегодняшней, реформ - как в церковной жизни, так и в жизни светской? И какой вклад могут внести христиане России в дело реформирования, если это дело - хорошее? Михаил Рощин: Я думаю, что позитивным было то, что верующим дали действительно свободу и они смогли свободно организовываться. То есть - то, что раньше находилось под спудом, в советское время, вы знаете. Но, естественно, все это, то есть разрешение на свободную деятельность, скажем, на свободную приходскую деятельность, само по себе не могло привести к массовому росту верующих, безусловно. И в этом смысле, действительно, мы сейчас видим, что реально количество верующих не выросло. То есть, с одной стороны, если мы спросим, может быть, то сейчас намного больше людей назовут себя верующими, но мы знаем, что это в значительной степени имеет такой формальный момент. Кроме всего прочего, необходимо еще духовное возрождение, помимо чисто внешнего, духовная реформация внутри верующих, внутри вообще всего российского населения. Даже если мы возьмем внешние формы в области экономики, мы все видим сейчас, что последствия реформ оказались крайне неутешительны, в том плане, что хотя имело место перераспределение собственности, но, в сущности, она была захвачена определенным кругом лиц, который имел к этому больше возможностей, чем другие. В этом смысле, не было нравственных условий, нравственных таких оснований для развития свободного труда, свободного рынка в России. На мой взгляд, они не созданы до сих пор. И, в этом смысле, мне кажется, верующие люди, действительно православные, старообрядцы, которые придают значение духовным ценностям, верят в вечные ценности, мне кажется, могли бы внести свой вклад. Яков Кротов: Идея реформ возникла в той части церкви, которая была в наименьшей степени подчинена государству, которая в наибольшей степени сознавала себя вообще не организацией, а частью тела Христова. Но очень скоро стремление к реформам переросло сначала в стремление укрепить церковную организацию, а затем в жажду прогресса и в политической, и в социальной жизни. Вот этого апогея вера в реформы, вера в прогресс, теперь уже за пределами церкви, достигла в 19-м столетии. 20-й же век обнаружил неизбежное: где ангел с кадилом, там и бес с кочергой. Властолюбие, косность, безнравственность - они отлично научились говорить о реформах и прогрессе. Под флагом реформ ставились эксперименты нацизма и коммунизма, истребляли миллионы людей. Что уж говорить о том, что под лозунгами преобразования церкви, любви к ближнему в церкви насаждают подчас бездушие и совершенно безлюбовное господство сильных над всеми остальными. Словно кукушата выкидывают из гнезда настоящую мать. Под флагом смирения утверждают часто господство надменных и честолюбивых. И, наверное, из-за таких извращений сейчас в западной части бывшего христианского мира говорят о реформах куда меньше, чем в России, научились реформироваться, не упоминая слово "реформа". Ведь, в конце концов, для следования за истиной необходимы и реформы, и консерватизм, лишь бы они основывались не на господстве и на силе, а на открытости друг другу и на вере в того, кто назвал себя путем истины и жизнью, на вере в Христа. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
