Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Театральный выпуск "Поверх барьеров"Камерный Воронежский театрВедущая Марина Тимашева
Марина Тимашева: В июне исполнилось 10 лет со дня рождения Камерного Воронежского театра, созданного и возглавляемого режиссером Михаилом Бычковым. Незадолго до юбилея театр с незначительными перерывами провел почти месяц в Москве. Сперва в Театральном центре на Страстном показали спектакль по пьесе Евгения Гришковца "Зима", затем поучаствовали в конкурсной программе фестиваля "Золотая маска", а затем вернулись и представили еще три постановки. Обо всех спектаклях Камерного театра я уже рассказывала, поскольку все они в разные годы выдвигались на национальную театральную премию. Надо заметить, что столь стабильным участием в главном российском театральном фестивале могут похвастать избранные коллективы: Малый драматический театр Льва Додина, Московский Театр юного зрителя с постановками Камы Гинкаса да Мастерская Петра Фоменко. Неплохая компания, не правда ли? Михаил Бычков, пожалуй, единственный режиссер, спектакли которого не от раза к разу, но всегда выглядят по-европейски. Они отличаются очень точно выверенным ритмом, изяществом композиции, скупым и функциональным решением пространства, чистотой картины, отсутствием сильных эмоций и новыми смыслами - одним словом, чувством меры, строгим вкусом и уважением к зрителю. Все те же слова в полной мере относятся к новому спектаклю Михаила Бычкова, сделанному им не в родном Воронеже, но в Петербурге, правда, тоже в маленьком Белом театре. На постановку Михаила Бычкова пригласил знаменитый петербургский сценограф Эмиль Капелюш. Спектакль называется "Нора", поставлен он по пьесе норвежского драматурга Генрика Ибсена, более известной под именем "Кукольный дом". Михаил Бычков: Вообще, и пьесу-то выбирал для этой работы не я. Это такой совершенно особый случай в моей жизни, когда позвонил Капелюш и сказал, что только я смогу сделать - во всяком случае, лучше, чем кто-то - ту историю, которая там затевается. А затевалась в Питере по случаю 300-летия города акция, когда правительство Норвегии подарило городу некую сумму на то, чтобы Музей Достоевского был оборудован, отремонтирован, оснащен техникой, маленьким театральным залом, - и как бы ответным жестом на эту акцию явилась постановка норвежской пьесы ( было такое пожелание норвежской стороны). И было решено, что это будет "Нора", пьеса немноголюдная, поскольку зал маленький и бюджет у проекта самый что ни на есть скромный. Для того чтобы это поставить, позвали меня. Я, по-моему, впервые оказался с пьесой в руках, которую не я выбрал. И дальше, когда дело двигалось уже к концу, действительно возник разговор о названии и возникла смешная мысль о том, что, если мы будем продавать билеты на "Кукольный дом", то петербургский зритель подумает, что это детский спектакль, и не будет покупать билеты. Никто не предполагал, что это будет спектакль, на который билетов не достать, всегда переаншлаг, запись заранее. И вот решили, что "Нора" - какое-то более взрослое название. Наверное, есть в этом, может быть, вот так случайно возникший, но, тем не менее, смысл. Потому что, конечно, спектакль так, в конце концов, состоялся, что прежде всего это о Норе, ее судьбе, ее жизненном преображении. Марина Тимашева: Начну я с изложения сюжета пьесы. Мы попадаем в идеальную семью: Торвальд Хелмер обожает свою жену Нору, которую зовет "белочкой" и "мотовкой", Нора платит своему супругу взаимностью, они не нарадуются друг дружке. Отрывок из спектакля Нора: (Смеется) Десять! Двадцать! Тридцать! Сорок! Марина Тимашева: Из шкафа счастливой семейной пары не замедлит "выпасть скелет". Нора расскажет своей подруге Кристине, что несколько лет назад Хелмер тяжело заболел, понадобились деньги, много денег... Отрывок из спектакля Кристина: Но ведь жена не имеет права брать в долг без согласия мужа. Нора: Ну, если жена немножечко смыслит в делах, если она знает, как нужно умненько взяться за дело, то... Кристина: Нора, я ничего не понимаю! Нора: И не надо тебе понимать. Я ведь не сказала, что заняла деньги. Могла я добыть их другим путем... Могла получить от какого-нибудь богатого поклонника. При такой привлекательной наружности, как у меня... Кристина: Нора! Нора, не выкинула ли ты чего-нибудь безрассудного? Нора: А разве безрассудно спасти жизнь своему мужу? Марина Тимашева: На самом деле Нора спасла жизнь мужу именно безрассудно, подделав подпись своего умершего отца под долговым обязательством. Обладатель расписки Крогстад является в дом и шантажирует Нору, дабы получить место в банке Хелмера. Отрывок из спектакля Крогстад: Послушайте, фру Хелмер, мне кажется, вы не очень понимаете, в какой ситуации вы оказались! То, в чем я попался, и что сгубило мое общественное положение, оно ничуть не хуже и не страшнее этого. Нора: Вы хотите меня уверить, что решились бы на что-нибудь подобное ради спасения жизни вашей жены? Крогстад: Законы не справляются с побуждениями. Нора: Так плохие, значит, эти законы. Крогстад: Плохие или нет, но, если я представлю этот вексель в суд, вас осудят по законам! Нора: Ни за что не поверю, чтобы дочь не имела права спасти умирающего старика отца от тревог и огорчения, чтобы жена не имела права спасти жизнь своему мужу. Я не знаю в точности законов, но уверена, что где-то в них должно быть это разрешено! А вы, юрист, не знаете этого?! Вы, значит, плохой законник, господин Крогстад! Крогстад: Пусть так, фру Хелмер, но в делах, которые завязались у нас с вами, я полагаю, вы допускаете, что я кое-что смыслю. Так вот, делайте все, что хотите, но вот что я говорю вам: если меня снова вышвырнут, вы составите мне компанию! Марина Тимашева: До смерти напуганная, но совершенно ослепленная своей любовью к мужу, Нора уверена, что он не только простит ей подлог, но возьмет всю вину на себя. Отрывок из спектакля Нора: Это случилось сегодня вечером, когда чудо... заставило себя ждать. Я увидела, что ты не тот, за кого я тебя считала. Торвальд: Я тебя не понимаю. Нора: Я ждала целых 8 лет. Господи, я ведь знала, что чудеса не каждый день бывают. Но вот на меня обрушился весь этот ужас, и я была непоколебимо уверена, что вот теперь свершится чудо. Пока письмо Кростада лежало в ящике, я и подумать не могла, что ты мог сдаться на его условия. Я был непоколебимо уверена, что ты скажешь ему: "Объявляйте хоть всему свету!" А когда это случилось бы... Торвальд: Когда это случилось бы, тогда я бы выставил на позор и поругание собственную жену? Нора: Когда это случилось бы, я была так непоколебимо уверена, что ты выйдешь вперед и скажешь: "Виновный - я!" Торвальд: Нора!.. Нора: И вот то чудо, которого я ждала с таким трепетом... Марина Тимашева: Чуда не произошло, Нора ошиблась. Малодушный и самовлюбленный супруг предает ее. Зато от низких своих планов отступается Крогстад. Ибсен создает своего рода хэппи-энд: Норе больше не грозит разоблачение, и, поняв это, Хелмер прощает жену. Но иллюзорный, кукольный дом уже рухнул. Нора уходит из дома. В те времена, когда Ибсен писал пьесу, такой финал казался революционным: еще бы - женщина, "домашняя жена" заявляла себя самостоятельной, независимой личностью. Просто феминистка какая-то! Сейчас эта история уже никого не удивит. К тому же, само произведение воспринимается устаревшим, в нем слишком ощутима дань дочеховской драматургии и "хорошо сделанным" пьесам: внезапное явление Кристины и место в банке, отобранное ради нее у Крогстада, встреча Крогстада с Кристиной, в которой он узнает бывшую возлюбленную, вновь вспыхивающее чувство, отказ шантажиста от гнусных намерений - все это вместе как-то очень надуманно, искусственно, умозрительно. В такое множественное совпадение случайностей не поверит современный зритель. Вернее, поверит, если речь идет о романтической драме или о классицистском сочинении. Но "Кукольный дом" Ибсена заявляет себя сочинением реалистическим - из-за этого возникает ощущение фальши. Поэтому именно, как я думаю, пьесу Ибсена ставят редко и неохотно. Владимир Бычков: Ну, во-первых, она очень давно не переводилась заново, существует давний-давний и, в общем, конечно, довольно архаический перевод. Я не могу сказать, что пьеса стопроцентно классична, как классичен Шекспир или Чехов, где, в общем, никогда через любое количество времени ни одна из линий не превращается в дань чему-то актуальному , сиюминутному, преходящему, все так или иначе соотносится с вещами универсальными или вечными. В этой пьесе не все соотносится. Тем не менее, в ней есть, конечно, нечто, что является главным, определяющим и делает эту пьесу все-таки классической и вечной. Марина Тимашева: Михаил Бычков принял вызов пьесы и в соавторстве с Эмилем Капелюшем придумал весьма эффектное решение. Для начала они создали совершенно нереалистическую декорацию. Думаю, что она ведет свое происхождение из единственной фразы "Кукольного дома": рассуждая о некрасивом вязании, героиня называет его "какой-то китайщиной". На сцене - не то китайщина, не то японщина, но очень красиво: низкий столик и сервиз для чайной церемонии; палочки от ксилофона воткнуты в прическу Норы и напоминают особые восточные длинные шпильки; маленький открытый домик, вроде восточной террасы в саду; качающиеся на нитках черно-белые фотографии и кусочки фольги - своеобразные обереги. Все вместе создает атмосферу некой экзотики, искомый аналог "кукольного дома", то есть чего-то красивого и ненастоящего. При этом невозможно обвинить сценографа в исторической неточности. В то время, когда пьеса Ибсена впервые была представлена на театре (а было это в 1904 году), Европу настигла мода на восточные мотивы. Кстати, уж не знаю, как сейчас, но еще пару лет назад все очень обеспеченные москвичи старались стилизовать свое жилище под японский интерьер. Михаил Бычков: Я долго искал подходы к этой пьесе. А у Эмиля довольно быстро возникло какое-то ощущение того, в какой атмосфере живут эти люди, он как-то увидел и почувствовал пространство их жизни, в котором обязательно было место странным вещам, далеким от быта, связанным как раз, да, с увлечением Востоком, какими-то восточными церемониями, ритуалами. Никто у нас там никаких особых чайных церемоний не устраивал, никто специально не совершал никаких восточных обрядов, а все это приобрело совсем другие значения и смыслы. Для кого-то это сооружение в середине сцены - это клетка, для кого-то - елка рождественская, для кого-то - собственно кукольный домик... Там оказывалась в какой-то момент Нора, защищаясь от чего-то или, наоборот, падая туда, как в прорубь. Эти табуреточки, которые в этом домике существовали, в конце концов превратились в такую шаткую пирамидку, на которую в финале забрался Хелмер... Марина Тимашева: Все архаические, натужные ситуации пьесы отменяются великолепно найденным режиссерским ходом: Михаил Бычков ставит первое действие в эстетике немого кино. Михаил Бычков: Мы решили, что это напоминает фильмы начала века, фильмы с такими открытыми переживаниями, с такой вот аффектированностью выражения чувств, - под этим углом зрения, мне кажется, все прозвучало нормально, интересно, не превратилось в рутинную, скучную, пыльную, позавчерашнюю жизнь. Нет, наоборот, вдруг так остро, динамично ворвалось в эту историю. Марина Тимашева: Постоянно звучит музыка, будто поодаль играет невидимый тапер, музыка экспрессивная, страстная. На нее накладываются экзальтированные голоса актеров. Они словно выпевают текст, а тела их при этом занимают в пространстве несвойственные обычной жизни положения - точь-в-точь такие, как в немых фильмах или на старинных фотографиях. Такие говорящие, что ли, позы. Чуть сломанный в стане женский силуэт с наклоненной головкой и немного отставленной ногой - ожидание и покорность. Резко выброшенные вперед руки - мольба. Откинутый корпус и локтем закрытое лицо - страдание. Это умопомрачительные позиции смешат публику и мигом снимают всю сентиментальную и надрывную нагрузку с монологов. Опереточный злодей в черном плаще или Ротбар из "Лебединого озера" - таким выглядит вначале Крогстад в исполнении Владимира Кухарешина. Немецкая бонна с поджатыми губками, в круглых очках и в потешной шляпке - Кристина, фру Линне. Капризница, прелестница и воистину мотовка - Нора (Марина Салопченко). Пустой и слащавый хлыщ, скверный эстет, даже смерть друга воспринимающий только как некрасивый поступок, - Торвальд Хелмер, которого играет Александр Баргман. Михаил Бычков: В свое время я, естественно, читал книжки о звездах немого кино, и приходилось видеть то, что в России снималось в начале века, и мировую классику, американскую, того времени. И, тем не менее, это ни в коем случае не было реконструкцией, тренингом, сознательным постижением вот этой эстетики. Это была игра, в которой договорились сыграть, в которой импровизировали. И мы произносили, конечно, какие-то фамилии, но это, на самом деле, ничего не значило. Все сцены, связанные с немым кино, они просто сымпровизированы артистами. Вот Марина Салопченко, наша Нора, она в этом смысле просто удивительный человек, выдающийся мастер, актриса, способная сыграть стиль, соединить его с какой-то внутренней жизнью, не остаться просто в рамках формы. Никто ведь словами никогда не формулировал, что вот здесь нужно вот так закатить глаза, вот здесь ракурс из каких-то очень известных фильмов, когда женщина крупным планом переживает монологи, которыми заканчиваются сцены. После ухода Кростада: "Испугать меня хотел... Ничего у него не выйдет! Я ведь сделал это из-за любви..." и так далее. "Погубить детей, отравить моих малюток. Ах!.." и так далее - вот все это, я не знаю, кто мог бы сделать так, чтобы зритель в этот момент действительно восхищался, а не коробило бы его от витиеватости, мелодраматичности текста. Но вот у нее это получилось. Марина Тимашева: Получилось это и у Михаила Бычкова. Никто не называл бы его очень хорошим режиссером, если бы он просто изобрел формальный прием, позволяющий легкомысленно поразвлечься на совсем не смешной пьесе. Но ко второму действию позы, жесты, мимика и пластика немого кино почти покидают сцену, как покинула Нору иллюзия идеального замужества. Отрывок из спектакля Торвальд: И ты никогда не вспомнишь обо мне? Нора: Нет, Торвальд, я, вероятно, часто будут вспоминать и тебя, и детей, и дом... Торвальд: Можно мне будет писать тебе? Нора: Нет, никогда! Торвальд: Но ведь нужно будет посылать тебе... Нора: Ровно ничего, ничего... Прощай! Торвальд: Нора!.. Михаил Бычков: Это не просто изменение театрального языка и способа изложения, а это изменение их жизни, изменение самочувствия. Игра уходит, она не может дальше продолжаться, она растворяется. Остается какая-то сердцевина, сущность - очень горькая, сухая, ясная, простая - этих отношений. И там уже, конечно, не до фильмов, не до немого кино. Марина Тимашева: Опереточные злодеи и старухи, кокетки и пижоны превращаются в страдающих людей. Чем особенно всегда хороши спектакли Михаила Бычкова - формой, работой с актерами - да, конечно. Но еще - и за это особенная благодарность режиссеру - тем, что они никогда не твердят зады и не навязывают, но вычитывают из классической литературы новые смыслы. Нора подделала документы и преступила закон. Но преступила ли она закон иного, высшего порядка? И как, не нарушив закона писанного, остаться человеком в подобных обстоятельствах? Нора - жертва, Хелмер - палач. Так казалось всегда. Но общепринятая точка зрения будет пересмотрена после спектакля Белого театра. Покинутый Норой, одиноко скрючившийся на маленьком табурете в клетке-пагоде, Торвальд Хелмер уже не кажется законченным мерзавцем. Да, по его милости умная женщина превратилась в куклу. Но ведь и Нора повинна в том, что вполне пустое пространство по имени Хелмер заполнила проекцией собственного богатого воображения. Нельзя упрекать мужчину в том, что влюбленная женщина приняла его за нечто, чем он никогда не являлся. Второе суждение, прежде не приходившее в голову в связи с пьесой Ибсена, состоит в том, что Нора остается куклой только до тех пор, пока любит Хелмера. Как только ее покидают иллюзии, а заодно и чувство, она обретает другое, а именно - чувство собственного достоинства. Михаил Бычков: Разные чувства мы называем любовью. То, что происходило между ними, все-таки было особой разновидностью этого чувства, если это все-таки была любовь. Это была игра воображения, стремление к счастью, азартное создание, сооружение этого идеального мира, в котором было хорошо, в котором, казалось бы, все роли и амплуа распределены, они априори выигрышные, они априори должны приносить удовлетворение и счастье. Но по сути, наверное, все-таки в отношениях этих людей все было изначально не совсем естественно и по-настоящему. Этот дом отчасти создан Норой, а в большей степени - плод творчества Торвальда Хелмера. Он представляет себе такой свою жизнь, он представляет себя в этой жизни таким, он такую функцию отводит своей прекрасной половине - и она подчиняется, она в эту игру включена. Но то, что случается в финале, - это как раз открытие простых вещей: то, что было, это было, наверное, что-то призрачное, а настоящее еще так и не начиналось, хотя вот уже жизнь проходит... И она задумывается об этом, она начинает это остро чувствовать, она уже не может возвращаться к тому, во что она играла все эти годы. Она практически на наших глазах начинает рождаться. Марина Тимашева: Вы слышите, что Михаил Бычков продолжает настаивать: за все отвечает один только Хельмер, во всем виноват только он. И после спектакля у меня остался только один вопрос к режиссеру. Я видела "Нору" сразу после "Дяди Вани" Льва Додина и "Дачников" Евгения Марчелли. Во всех трех постановках мужчины выглядят безнадежными пошляками - что Войницкий, что Астров, что все герои пьесы Горького, что Торвальд Хелмер. Между тем все три спектакля сделаны режиссерами-мужчинами. Откуда такая жесткость в отношении к представителям собственного пола? Михаил Бычков: Это так или иначе пропущено через себя. Если угодно, это борьба с самим собой, это способ что-то изжить и преодолеть. Потому что с годами начинаешь понимать, как трудно быть героем, а женщина, любимая женщина жаждет видеть в нас героев. Мы - существа часто слабые, и находить силы для настоящих поступков все труднее и труднее. Но и с годами начинаешь понимать, что это необходимо, что, на самом деле, без этого легко превратиться в "бабу", легко превратиться в себялюбивого эгоиста, использующего женщину просто в своих эгоистических интересах. Мне кажется, через творчество ты с этим как-то борешься, занимаешься самоочищением. Ну, знаешь, Марина, и любовь нам помогает в этом. Раньше, может быть, просто жизнь не давала, а уж коли так случилось, что начинаешь это чувствовать, то стоит что-то сделать, чтобы в результате осознать себя мужчиной... Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
