Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Театральный выпуск "Поверх барьеров""Дачники" по пьесе ГорькогоВедущая Марина Тимашева
Марина Тимашева: Спектакль Омского драматического театра "Дачники" по пьесе Максима Горького, показанный в рамках конкурса "Золотой маски", вызвал панику в сплоченных рядах театральных критиков. Мнения высказывались полярные - от "омерзительно" до "восхитительно". Попробуем разобраться. Спектакль поставлен режиссером Евгением Марчелли. Красивый человек итальянской наружности и корней работал в крупнейших московских театрах, но всегда оставался художественным руководителем маленького коллектива в городе Советске (он же Тильзит) и вывел этот город на театральную карту России. С января этого года Евгений Марчелли возглавил легендарную Омскую драму. Евгений Марчелли: Я должен через год ответить на самый главный вопрос. Если я переезжаю в Омск, то, по крайней мере, половина Тильзита переезжает в Омск, а в Тильзите театр закрывают. Когда я сказал местным властям, что я сейчас "дружу" с Омском и что я там буду тоже работать, я думал, что меня будут уговаривать остаться. А они мне с большим удовольствием сказали: "Какое счастье, если ты уедешь и увезешь часть своих артистов! Потому что мы сразу закроем театр, и ты с нас снимешь такую большую проблему. Мы копейки собираем, чтобы театр выживал, а так мы делаем прокатную площадку - и нет проблем". И мне от этого еще грустнее стало, потому что я все-таки всех артистов не смогу забрать, если уж на самом деле мы решимся переезжать в Омск, и половина из них уйдет на улице. Это, вообще, грустная история. Мне вообще грустно, когда театр по тем или иным причинам закрывается. Иногда надо, чтобы театры закрывались. Но мне грустно, потому что я там работаю, и там дом, родина. Марина Тимашева: Успел ли режиссер понять что-либо про неродной ему Омск? Евгений Марчелли: Для меня самое странное то, что я до сих пор не знаю, где он находится на карте. Я понимаю, что где-то в Сибири. Но вот так на карте мне покажи - я не могу сказать, это до Байкала или за Байкалом... Ну, я знаю, что Сибирь огромная, но я ее плохо знаю, я там не был. И я знаю, что нахожусь где-то, в таких далеких краях! Но, тем не менее, мне очень нравится театр. Театр нравится очень, и живет он жизнью фантастической. Театр обласканный, театр, который любит публика. Театр, бесконечно заполняемый. И здание классное, и внутри классно. И губернатор относится с уважением, и деньги у тебя большие. Это просто какой-то рай, на самом деле это рай! Но там есть одно "но", которое меня сильно смущает, - это производство по выпуску и прокату спектаклей. А я до сих пор работал в театре свободном, без денег, в такой лаборатории, где можно год ставить, два, а можно за месяц, можно вообще ничего не делать год-два, можно не играть даже. Там нас никто не преследовал за это. И попасть в производство - меня это смущает и тяготит. Ну, пока вот так. Марина Тимашева: Труппа Омской драмы - одно из главных театральных чудес России. Как минимум с 70-х годов за коллективом этого театра удерживается слава лучшего в стране. Работал ли в театре хороший режиссер или его пару лет просто не было, актеры Омской драмы не сдавались. Нет такого специалиста, который не знал бы имен Елены Псаревой, Евгения Смирнова, Михаила Окунева, Ирины Герасимовой, Владимира Алексеева и Виктора Майзингера. Все они - актеры первой величины. Таковые имеются и в других российских театрах, но вот представление об ансамбле звезд давно было бы занесено в Красную книгу, кабы не омские актеры, уважающие партнеров больше, чем самих себя. Передам слово ректору Екатеринбургского Независимого университета, профессору Льву Заксу. Лев Закс: Омская драма - это лучший театральный коллектив страны. Это почти мистическое пространство, сакральная территория, в которой живут удивительные люди. Марина Тимашева: Евгений Марчелли говорит об Омской труппе в не менее возвышенных тонах. Евгений Марчелли: Мне страшно нравятся артисты взрослого поколения - это Наташа Василиади, это Валерия Прокоп. Ради них уже стоит жить, они фантастические! А потом, там так нежно и трепетно относятся к режиссеру, что я себя чувствую человеком. Марина Тимашева: Первым спектаклем Омской драмы, сделанным в соавторстве с новым главным режиссером, почувствовавшим себя "человеком", стали "Дачники" вообще-то Горького, но в программке к спектаклю сказано: "Алексея Пешкова". Так сразу определено: Марчелли ставит пьесу, очищенную от штампов нашего отношения к Горькому как создателю метода социалистического реализма и великому пролетарскому писателю. Евгений Марчелли: Я думаю, что "Дачники" Горького - это все-таки про социальную историю, про новое будущее, про будущих революционеров, про историю, которая имеет какой-то политический смысл. А в нашем спектакле абсолютно отсутствует социальная тема и тема революционности. Это мужчина и женщина в их бесконечном поиске друг друга и в параллельном существовании. Для меня это всегда грустная история непересекающихся параллелей. Марина Тимашева: Пересказывать содержание пьесы - занятие неблагодарное. Группа людей - адвокатов, инженеров, врачей и их родственников - проводит свой досуг на даче: ищут коротких романов и серьезной любви, жалуются на серость жизни и на несчастливые браки, беседуют об общественном благе. Где-то рядом репетирует любительский театральный кружок, в его деятельности принимают активное участие некоторые из дачников, например - Замыслов и Юлия Филипповна. Эта тема позволяет Евгению Марчелли сплести в единый параллельные сюжеты. Евгений Марчелли: Ну, там есть тема дачного театра. Это самодеятельный такой, дачный театр, где сумасшедшие люди приезжают и делают что-то. Я уже эту историю развил что ли... Марина Тимашева: Жизнь дачников в спектакле выглядит как театрализованное шоу, пьеса Горького дает все основания для такого прочтения. Цитирую из разных мест пьесы: "Трудно допустить существование человека, который смеет быть самим собой", или "как-то все несерьезно живут", или - замечательно! - " все женщины - актрисы; русские женщины по преимуществу - драматические актрисы". Вот как вы представляете себе начало спектакля по пьесе Горького? Правильно - рабочая лампа под зеленым абажуром, свечи, тихий разговор... Однако в Омской драме все совершенно иначе. Художником Владимиром Боером на сцене выстроены дощатые подмостки, отчего-то напоминающие громадный стол. За ним сидят люди в карнавальных балахонах с набеленными лицами. По центру стола, в луче света женская голова в кружевном жабо очень энергично разевает рот (так делают исполнители песен под фонограмму). Голова исполняет весьма неожиданную версию арии Виолетты из оперы Верди "Травиата" - "Аддио дель пассато". (Звучит ария) Эта же ария будет исполнена в финале. В ней поется примерно следующее: "Розы увяли, любовь ушла навсегда". Виолетта прощается с прошлым. Хотите увидеть в прологе репетицию любительского кружка - пожалуйста, но ария Виолетты имеет прямое отношение к пьесе Горького, к заявленной в ней теме прощания с прежней жизнью. Говорит главный редактор "Петербургского Театрального журнала" Марина Дмитревская. Марина Дмитревская: Горький писал, что он делал "Дачников" о людях, которые были когда-то интеллигенцией. Марина Тимашева: Точная цитата звучит так: "Я хотел изобразить ту часть русской интеллигенции, которая вышла из демократических слоев и, достигнув известной высоты социального положения, потеряла связь с народом, забыла о его интересах... Эта интеллигенция стоит одиноко между народом и буржуазией без влияния на жизнь, без сил, она чувствует страх перед жизнью. Полная раздвоения, она хочет жить интересно, красиво, и - спокойно, тихо, она ищет только возможности оправдать себя за позорное бездействие". Не правда ли, что-то слышится родное? Основной оправдательный монолог принадлежит инженеру Суслову (его играет Михаил Окунев). Отрывок из спектакля - Я сказал в свое время все модные слова и знаю им цену. Консерватизм, интеллигенция, демократия... Что еще там? Все это мертвое, все ложь. Человек прежде всего зоологический тип - вот истина. И как вы ни кривляйтесь, вам не скрыть того, что вы хотите пить, есть и иметь женщину. Вот и все. Марина Тимашева: Комментирует Лев Закс. Лев Закс: Замечательная получилась комедия, я бы даже сказал - фарс об обывателях. Все идет по кругу, мы приходим на определенных этапах своего существования к тому, что нам вдруг начинает казаться, что наше предназначение - пить, есть и иметь женщину. Это грустная мораль в очень веселой форме представлена. Марина Тимашева: Жизнь обывателей, как представлена она в спектакле Евгения Марчелли, навевает весьма определенные ассоциации - с тем, что на современном сленге зовется тусовкой, а прежде звалось богемой. Мне показалось, что герои действия больше похожи на полуобморочную петербургскую богему: московская наглее, агрессивнее, она более хищная что ли. Но моей коллеге из Петербурга кажется иначе. Марина Дмитревская: Недаром в спектакле звучит песня Гарика Сукачева: "Я подарю тебе Москву, поскорей приезжай..." Вот если не потусоваться в Москве и не ощутить ужас этой действительности тусовочной, то можно посмотреть светскую хронику в глянцевых журналах, немножко подменить некоторые лица - и вот она, фактура этого времени. Прошло 100 лет. Марина Тимашева: При звуках песни Гарика Сукачева актеры останавливаются в замешательстве, будто произошла накладка и кто-то перепутал фонограммы. Потом оживляются, начинают пританцовывать, слегка возбуждаются. Для подпитки им нужны чужие, яростные эмоции. Сами они - люди пустые и праздные, они только пьют, едят и ублажают себя, сплетничают и сварятся, постоянно говорят пошлости, никогда не бывают искренни, зато сами себе представляются солью нации и цветом интеллигенции. Они давно не верят ни в какие идеи и идеалы, о которых беспрестанно болтают. Они устали даже развратничать, хотя продолжают изображать любовь. Они все ищут новых форм удовлетворения элементарных плотских и потребительских инстинктов. Евгений Марчелли: Это просто богема, я думаю. Она везде одинаковая, с разными акцентами. Богема - это очень поверхностное существование, это как бы абсолютная форма при всяком отсутствии содержания. Это такая игра - игра в снобизм, в цинизм. Богема - там не принято открывать чувства, там следуешь какому-то течению моды. Марина Тимашева: Сам драматург, вообще-то, намеревался противопоставить "обывателям" идейную и единственную работающую женщину Марью Львовну, да еще юного Власа и изнывающую в чужеродной среде Варвару Михайловну, но даже при его жизни понят он был совершенно иначе. Великий Иван Москвин после читки пьесы в 1904 году пишет: "Вообще меня Горький удивил, никакой любви к людям. Холодный. Жестокий". Ивану Москвину вторит Владимир Иванович Немирович-Данченко: "Горький создал пьесу до того озлобленную, что не может уже быть и речи об "уважай человека"". Сам Горький не дает определения жанра. В подзаголовке к пьесе сказано: "Сцены". В самом тексте произведения есть еще определение - "печальный водевиль". Что думает о жанре своего спектакля Евгений Марчелли? Евгений Марчелли: Печальный водевиль - наверное, подходит. И, наверное, человеческая комедия. Марина Тимашева: Современники Горького называли "Дачников" пьесой-памфлетом. Я бы определила жанр спектакля как фарс - очень жесткий, озорной, временами грубоватый, смешной до истерики. С креном в фарс эротический. Дело в том, что практически весь третий акт пьесы состоит из домогательств, объяснений в любви, попыток склонить к сожительству, в которых задействованы практически все действующие лица. Отрывок из спектакля - Ну не знаю я, что такое разврат. Но я очень любопытна, знаете ли. Скверное любопытство к мужчине есть у меня. Я красива - вот мое несчастье. Уже в 6-ом классе гимназии учителя смотрели на меня такими глазами, что я чего-то стыдилась и краснела, а им это доставляло удовольствие, они улыбались, как обжоры перед гастрономической лавкой. А потом меня просвещали замужние подруги. Но больше всех я обязана моему мужу. Это он изуродовал мое воображение, он привил мне чувство любопытства к мужчине. А я плачу ему тем же. Знаете, есть такая пословица: взявши лычко, отдай ремешок. Марина Тимашева: Знаменитый писатель Шалимов - его играет крепкий, коренастый Евгений Смирнов. Бродит он по сцене в семейных трусах до колен и панамке на лысую голову и сладострастно присматривается ко всем юбкам. Агрессивно "припанкованный" Влас опрокидывает свою возлюбленную, по возрасту годную ему в матери, Марью Львовну в стог сена. В этом же стогу по очереди кувыркаются все до единой парочки. Стоит юной Соне, с крашенными в красный цвет волосами, произнести, что ее приятель "невозможен в приличном обществе", как вы немедленно убедитесь в ее правоте: студент Зимин выйдет на сцену голым, руками прикрывая причинное место. Тем временем Юлия Филипповна, все скрывается из поля зрения куда-то, где ее ждет Замыслов, а потом возвращается встрепанная, в бюстгальтере и брюках, да еще и визжит, срывая тем самым сольное выступление поэтессы-символистки Калерии. Отрывок из спектакля
Марина Дмитревская: Мне кажется, здесь много культурных вещей, которые читаются. Читаются мистики, читается Серебряный век, читаются маски. Тут же, рядом - балаганчик, символистский театр и так далее. Марина Тимашева: Один из серии эротических эпизодов спектакля вызвал в зале настоящую смеховую истерику. Замыслов уводит Юлию за портал, заворачивает ее в ткань кулисы - и вы видите верхнюю часть ее тела, подвешенную параллельно полу. Тело раскачивается, Юлия стонет. Половой акт с невидимым Замысловым задуман театрально и остроумно, но вот что происходит далее: Юлия продолжает раскачиваться и стонать, а Замыслов внезапно выходит на сцену и весело ее разглядывает. Казалось бы, шутка. Но шутка полна горького смысла: не только любовь, даже эротику эти люди только имитируют. Говорит Марина Дмитревская. Марина Дмитревская: Человек - прежде всего животное. В спектакле многое посажено на физиологию, но это же посажено не на физиологию серьезную. Потому что у нас на сцене как начнут изображать эротику - так туши свет (не в прямом смысле, а вообще). А здесь это все делается с ироническим отстранением, это все делается смешно. Нет ни одной эротической сцены, над которой бы мы не смеялись, которая не была бы вывернута другим каким-то смыслом. Читается вот эта бесконечная имитация эротики, игра. Театр совершенно, мне кажется, неистощим в вариантах этой театральной игры. Марина Тимашева: Вообще, что такое подтекст? Это те эмоции, мотивации, мысли, которые не произносятся вслух, но могут быть угаданы благодаря актерским работам. Что такое подтекст? Это краеугольный камень русской психологической школы. Марчелли сделал вещь, совершенно для русского психологического театра неприемлемую: он перевел подтекст в физические действия. Мужчины говорят об общественном служении, а сами только и думают, как бы запустить руку под кружевную блузочку. В спектакле они говорят то, что написано Горьким, а делают то, о чем на самом деле думают, то есть лезут - и не только под кофточку, но и прямо на партнерш. Партнерши не отстают, они, прямо скажем, не по-женски активны. Евгений Марчелли: Я думаю, что есть это и у Горького. Дело в том, что в первом акте ситуация такая: дача, приехали люди, расслабленный режим. И мужчины, естественно, хотят некоторого, дачного такого романа. А во втором акте они выезжают на природу, немножечко выпивают, немножечко расслабляются - и тогда женщины становятся как бы самой природой; а мужики этого всегда избегают, они всегда параллельно существуют. Именно поэтому, наверное, в первом акте больше все-таки мужчины присутствуют, а во втором - женщины. Марина Тимашева: Все сцены физической близости происходят на глазах у других действующих лиц, никто особенно и не думает прятаться. Все отношения этих людей искусственны, нарочиты, в них нет ничего, кроме иронии, ерничанья. Они красивые и ненастоящие, как поющая голова, которая по ходу действия вступает уже с "Casta Diva" из "Нормы" Беллини. (Звучит ария) Нынешняя жизнь есть дурной театр, в котором человек напоминает заводную и частично сломанную куклу. Это очень резко обозначено финалом спектакля. Все монологи-исповеди главных героев сгруппированы Горьким в последнем акте. В пьесе они произносятся на террасе, в спектакле - со сцены любительского театра. Каждый взбирается по ступеням и темпераментно излагает вызубренный наизусть текст. А затем рассаживаются на авансцене, на длинной скамейке и, перебивая друг друга, продолжают верещать совсем уже неестественными кукольными голосами. Отрывок из спектакля - Он умирает. Это должна была сделать я. - Молчи, не надо. О, какие вы все противные. Почему? - Ах, какое недоразумение. - Ну, положили мы его... - Я ненавижу всех вас неиссякаемой ненавистью! Вы жалкие люди, несчастные уроды. - Подожди, сестра, это я скажу, я знаю. Вы ряженые! Пока я жив, я всегда буду срывать с вас лохмотья, которыми вы прикрываете нищету ваших чувств и разврат мыслей. - Перестаньте, это бесполезно. - Нет, пусть люди слушают! Я дорого заплатила за мое право говорить с ними откровенно. Они изуродовали всю мою жизнь! Евгений Марчелли: В каждом монологе присутствует некоторый пафос. В жизни люди так не говорят. Они так говорят, либо находясь в состоянии такого нездорового социального возбуждения, когда человек выходит на сцену, он становится неестественным и несет не то, что он думает, а что попало, что, ему кажется, он должен обязательно бороться с обществом. Поэтому это такие монологи на сцене. А уж самый финал, когда это откровенно... Там столько пафоса, и мне хотелось как бы всю эту историю убрать, снизить, снять, превратить их в очень простых, иронизирующих, не знаю, стебающихся людей, которые уже над собой стебутся - уже не так как бы больно. Когда уже переболело все, можно и так говорить. А речь идет о жизни, человек ранил себя, спрашивают: "Он умрет?" - "Нет". - "Жаль..." Уже хочется, чтобы кто-то умер. Хочется, чтобы что-то случилось, потому что ничего не случается. Они каждый год собираются - и каждый год ничего не случается. Романы, может быть, и случаются - любви нет. Марина Тимашева: Сам Горький в 1908 году писал: "Русская революция, видимо, была экзаменом мозга и нервов русской интеллигенции. Эта внеклассовая группа вызывает у меня презрение. Грязные ручьи, а не люди". Сошлюсь еще на Анатолия Смелянского, ректора Школы-студии МХАТ. Он пишет, что Горький открывал тему новую - процесс омещанивания только что народившегося, тоненького, как пленка масла на воде, слоя русской демократической интеллигенции. "Горького в эти годы, - пишет Смелянский, - может быть, впервые с такой силой захлестнула волна ненависти к русскому полупросвещенному обывателю". Кстати, именно эта позиция Горького вызывала крайне негативную реакцию на "Дачников" в Художественном театре. Теперь Евгения Марчелли ругают так, как прежде Горького. Но разве он виноват, что русская история, как мелодия шарманки, возвращается на прежнее место, сделав круг? Разве он виноват, что отдыхающие первой категории вызывают в нем не волну ненависти, но волну презрения - это уж точно? Режиссер может, конечно, твердить, что его волновали только бесконечные любовные истории пьесы, но на вопрос - видит ли он сходство дачников с современными людьми? - отвечает... Евгений Марчелли: Думаю, очень похожи. В какой-то период времени мне вдруг показалось, что я сам перестал относиться к нежному и Богом как бы подаренному празднику жизни с той долей уважения, которой он достоен или требует, а есть усталость, ирония, скептицизм, есть что угодно, только не это. Возникают безумные страсти, но именно страсти - истерические, такие взрывные. А глубокого такого кайфа что ли нет. Марина Тимашева: Московские критики всерьез обозлились на Марчелли за сценический балаган, за непристойность ряда сцен, за то, что он отказывает интеллигентам в силе и глубине чувств и верности идеям, за то, что они представлены в его спектакле вульгарными паясами и все как один могут быть описаны стихотворением Власа из пьесы Горького: "Маленькие, краденые мысли: Модные, красивые словечки: Ползают тихонько с краю жизни тусклые, как тени, человечки". Московская богема не пожелала признать своего отражения ни в этих стихах, ни в монологе желчного Суслова: "Мы много голодали и волновались в юности. Мы хотим поесть и отдохнуть в старости. Вот наша психология". Евгений Марчелли менее пуглив. Он вывел за пределы зрительского внимания все то, что оставляло в пьесе Максима Горького надежду на перемены - некий общественный импульс. Тот импульс привел к революции, и больше нам таких не нужно. Но отсутствие всякого тоже не радует... |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
