Автор и ведущий Владимир Тольц

"Дело" Алексея Лазарева
(Герой романа "Война и мир" и его прототип)

Я давно заметил: рассказы историков о том, над чем они сейчас работают, что ищут и обдумывают чаще куда интереснее, чем запоздалые публикации результатов этой работы. (Разница во времени сказывается, что ли?...) Отсюда, наверное, мое давнее намерение: знакомить слушателей с тем, над чем сейчас работают ученые историки, с тем, что еще не опубликовано.

Сегодня - первый опыт такого знакомства.

...

В нашей программе сегодня радиопрезентация неопубликованной еще работы московского историка Андрея Юрганова "Дело" Алексея Лазарева (Герой романа "Война и мир" и его прототип).

...

"Батальоны закричали: Ура и Vive L Empereur! Наполеон что-то сказал Александру. Оба императора слезли с лошадей и взяли друг друга за руки".

Такую сцену увидел в 1807-м году Николай Ростов в Тильзите, куда приехал, переодетый в штатское.

Еще не остыл пыл, не успокоились нервы, в больнице лежал Денисов! А тут - мир... На полях рукописи романа "Война и мир" Лев Толстой пометил:

"Ростов не смеет разочаровываться, но спутан и наблюдает: Александр - человек, Наполеон - итальянский певец".

Сцена, которую увидел Николай Ростов, стала для всего романа очень важной: она вобрала в себя главные философские вопросы, которыми мучились герои романа, заставляя и нас, читателей, погружаться в художественную реальность Войны и Мира.

"На плацу Наполеон подошел к Александру и сказал: "Государь, я прошу у вас позволенья дать орден Почетного легиона храбрейшему из ваших солдат".

Наполеон не нравится Ростову: этот резкий голос, малый рост и слова:

"Тому, кто храбрее всех показал себя во время войны" - прибавил Наполеон, отчеканивая каждый слог...

"Лазарев!" - нахмурившись прокомандовал полковник; и первый по ранжиру солдат, Лазарев, бойко вышел вперед".

Лев Толстой ничего не придумал: почти дословно эта история была взята из "Описания второй войны императора Александра с Наполеоном" знаменитого военного историка Михайловского-Данилевского.

Известно также, что впоследствии, французский посол в Петербурге Коленкур приглашал Лазарева на свои балы и обеды и дарил ему ленты ордена Почетного легиона.

Но вернемся к роману:

"Куда же ты! Тут стой! - зашептали голоса на Лазарева, не знавшего куда идти. Лазарев остановился, испуганно покосившись на полковника, и лицо его дрогнуло, как это бывает с солдатами, вызываемыми перед фронтом.

Наполеон чуть поворотил голову назад и отвел назад свою маленькую пухлую ручку, как будто желая взять что-то. Лица его свиты, догадавшись в ту же секунду, в чем дело, засуетились, зашептались, передавая что-то один другому, и паж, тот самый, которого вчера видел Ростов у Бориса, выбежал вперед и почтительно наклонившись над протянутой рукой и не заставив ее дожидаться ни одной секунды, вложил в нее орден на красной ленте. Наполеон, не глядя, сжал два пальца. Орден очутился между ними. Наполеон подошел к Лазареву, который, выкатывая глаза, упорно продолжал смотреть только на своего государя, и оглянулся на императора Александра, показывая этим, что то, что он делал теперь, он делал для своего союзника. Маленькая белая рука с орденом дотронулась до пуговицы солдата Лазарева. Как будто Наполеон знал, что для того, чтобы навсегда этот солдат был счастлив, награжден и отличен от всех в мире, нужно было только, чтобы его, Наполеонова рука удостоила дотронуться до груди солдата. Наполеон только приложил крест к груди Лазарева и, пустив руку, обратился к Александру, как будто он знал, что крест должен прилипнуть к груди Лазарева. Крест действительно прилип".

Сюжетный цент эпизода - размышления Ростова:

"В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь, с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их".

Вчитываясь в эти строки, московский историк Андрей Юрганов замечает...

Андрей Юрганов:

Тут в самом деле какая-то тайна бытия, для которого Война и Мир - естественные формы человеческого существования. Ростов в своем испуге как-то по-детски, но глубоко, почувствовал, что перед ним раскрылось то, что необъяснимо, и как ребенок, чувствующий свою беспомощность перед неведомым, он переключился в тот ритм жизни, который был ему знаком и понятен: выпив в компании, Ростов "весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей", сказал: "Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и все..."

Алексей Лазарев - необходимый для художественной реальности романа типаж, ибо в системе подобных "координат" - от ничтожного солдата-счастливчика до несчастливого героя Денисова - видна вся драма Войны и Мира, не случайно испугавшая Ростова своей непостижимой логикой...

Владимир Тольц:

Так вот, несколько лет назад Андрей Львович Юрганов, которого вы только что слышали, обнаружил в военно-историческом архиве большое по объему судебное дело уже не солдата, а гвардейского офицера, Алексея Лазарева.

Из дела явствует, что Алексей Евдокимович Лазарев начал службу в русской армии 1-го июня 1790-го года в Екатеринбургском пехотном полку. По происхождению - из солдатских детей, которые имели право учиться в военных школах, получать образование, становясь потом мелкими чиновниками, крайне редко - офицерами. Даты рождения Лазарева в формулярном списке нет, но есть помета: в 1816-м году, когда составлялся список, ему - 41 год. Иногда в таких формулярных списках давалось описание внешности, но его тут нет. Правда, мы знаем точно - роста Лазарев был необыкновенного.

На первом листе "дела" символические пометы: чернилами - "началось", "решено в 1825-м году". И карандашом еле заметно: "В архив"... Лазарев был предан суду в октябре 1819-го года "по высочайшему повелению" Александра 1...

25-го сентября 1819-го года III отделением Инспекторского департамента Главного штаба Его Императорского Величества было написано циркулярное письмо в Аудиториатский департамент, полученное 29-го сентября. В нем сообщалось:

"Его Императорское Величество высочайше повелеть соизволил: гвардейской инвалидной N1 роты прапорщика Лазарева, за причиненные им побои губернскому секретарю Мусорину и мещанке Щипачевой, судить военным судом арестованного. О сей высочайшей воле, предлагая Аудиториатскому департаменту для сведения, даю знать, что для надлежащего по оной исполнения, сообщено с ним вместе господину командующему гвардейским корпусом". Подпись: "Дежурный генерал Закревский".

Автор эссе о Лазареве Андрей Юрганов обращает наше внимание на одну немаловажную деталь: император лично повелел судить Лазарева "арестованного".

1-го октября 1819-го года в Аудиториатский департамент Главного штаба Его Императорского Величества поступило донесение командующего гвардейским корпусом. В нем он писал:

"Господин дежурный генерал Главного Штаба его Величества сообщил мне, что государь император по всеподданнейшему докладу представлению господина генерал-адъютанта Васильчикова 1-го от 2-го сего сентября о побоях, причиненных гвардейской инвалидной N 1 роты прапорщиком Лазаревым губернскому секретарю Мусорину и мещанки Щипачевой, высочайше повелеть соизволил прапорщика Лазарева за означенный поступок судить военным судом".

Первоначальная "сентенция" Военного суда была суровой -

"... по силе воинского 146-го артикула (то есть Артикула воинского 1715-го года) и указа 1775-го года апреля 28-го дня, приговорить к лишению руки..."

"Никто, - пишет Андрей Юрганов, - конечно, не собирался отрубать руку прапорщику, - столь жестокая формула уже не отвечала духу александровского времени..."

После суда Лазарев отдан был под арест и содержался на карауле временных Сената департаментов.

Время шло. Прошел год. Второй.

Только в самом начале 1822-го года заметили это, наконец: и в канцелярских бумагах Главного Штаба возник назревший вопрос: "От чего так долго продолжается дело о Лазареве?"

Из недр канцелярии вышел документ под названием: "Справка о причинах, по коим производимое над прапорщиком Лазаревым дело еще не окончено". Составлена эта "Справка" была в ордонанс-гаузе 4-го января 1822-го года. Через день после написания этого документа ее прочитал князь Петр Михайлович Волконский, наложивший резолюцию:

"Вздору прошу не писать ... не марать напрасно бумагу"...

Отыскавший в архиве "дело Лазарева" Андрей Юрганов предлагает нам:

Попробуем понять этот документ изнутри: каковы в самом деле "причины" задержки?

"Гвардейской инвалидной N 1 роты прапорщик Лазарев предан военному суду при здешнем ордонанс-гаузе по высочайшему повелению в октябре 1819-го года за побои, причиненные чиновнику и мещанке. Суд сей был окончен и представлен на рассмотрение к командиру лейб-гвардии гарнизонного баталиона генерал-майору Гордееву 30-го сентября 1820-го года, но 24-го мая 1821-го года возвращен для дополнения, почему с сего времени до сентября месяца отыскивались чрез сношения прикосновенныя к сему делу разные лицы, от коих равно и подсудимого отбирались вновь показания, а от некоторых требованы были объяснения чрез новгородского гражданского губернатора; потом в статейных списках показано: за сентябрь, что дело сие лейб-гвардии Гренадерского полка от аудитора Ильина принято 21-го сентября аудитором Климовым, которым и рассматривается".

В Справке отмечалось одно экстраординарное событие: Лазарев один раз был отпущен из-под ареста. И хотя в самой Справке подробно не сообщалось, что случилось 6-го марта 1821-го года, но по другим документам этого дела видно, что Алексей Лазарев был, как говорилось, "отпущен к жене своей", но до которой, судя по всему, он не дошел... В 11 часов вечера, "зайдя в дом капитан-лейтенанта Леймана, спрашивал у людей его охотников в солдаты, обещая каждому по 2 тысячи рублей и требовал у дворника бумаги и чернил"! "А когда взят был полициею, то на опросе частного пристава говорил, что он послан от его императорского высочества Михаила Павловича отыскивать отлучившегося кавалергардского солдата".

Выяснилось:

"... Лазарев учинил сей поступок в горячке, ибо он в то же время из канцелярии обер-полицмейстера был отправлен в военно-сухопутный госпиталь. Когда он очнулся - его спросили о случившемся: но он сказал, что "ничего не знает".

Последующие месяцы в жизни Лазарева были схожи как братья-близнецы: машина исполнения судебных и иных решений, судя по Справке, никуда не торопилась...

Наконец, 11-го июля 1822-го года доклад Аудиторского департамента был направлен Александру 1. Из документа этого явствовало, что:

"Прапорщик гвардейской роты Преображенского полка прибыл 13-го июля 1819-го года из Павловска в Санкт-Петербург, зашел в один дом, желая найти своего знакомого, брат которого был ему должен 63 рубля, и "когда живущая в том доме мещанка Щипачева, на вопрос его, Лазарева, о Бочарове отвечала, что его нет дома, то Лазарев бил ее, Щипачеву, по щекам и один раз на дворе по голове шпажным эфесом".

Но это не все. На улице случилось еще одно происшествие:

"Проходивший мимо их служащий в Сенате губернский секретарь Мусорин, спросил о причине драки, то Лазарев и ему причинил побои, а после ударил и еще два раза у квартального надзирателя".

Из показаний Щипачевой 1819-го года:

"... когда прапорщик Лазарев, пришед в дом, спрашивал у бывших тут мещан дома ли Бочаров, в сие время и она вышла из другой комнаты, то Лазарев ругал ее, а потом сказал "выди вон" и, ударив ее два раза кулаком, толкнул в ея комнату, почему и ходила с просьбою к квартальному надзирателю, и при возвращении от него встретилась с Лазаревым на улице, где и бил ее шпажным эфесом по голове, а после, обратясь к бывшему при сем случае губернскому секретарю Мусорину, причинил и ему побои; но сей противу Лазарева, не делая никакой грубости, кричал только "караул".

Из показаний Мусорина 1819-го года:

"... прапорщика Лазарева никогда неприличным образом не называл, тростью не бил и оной вовсе при себе не имел, а когда проходил мимо дома купца Чернышева и, видя, что Лазарев бил Щипачеву, спросил о причине таковой драки, но Лазарев в ответ называл его холопом, ударил в ухо и еще несколько раз по голове, в чем сослался на купцов Чернышева и Сиговикова, и что сверх того Лазарев ударил его еще два раза в доме квартального надзирателя, при бытности жены его и губернской секретарши Бородиной".

Из показаний восьми мещан:

"... прапорщик Лазарев, придя в квартиру, спрашивал дома ли мещанин Бочаров; но когда оне ему сказали, что нет, то он, сев на кровать, велел призвать хозяйку Щипачеву, которая, пришед, села против его, чем Лазарев огорчась, как оне полагают, спросил сперва, где Бочаров, а потом, кто она, и приказал ей выдти вон, но Щипачева, упорствуя отзывалась ему, что он ее из своей квартиры выгнать не может, почему Лазарев, взявши ее насильно, пихнул в другую комнату, а сам, помешкав немного, ушел; ругательств же при них не делал, по щекам и голове ее не бил, на улицу она не выбегала, к надзирателю не ходила, и при них Лазарев вторично ее не встречал, шпажным ножнами и ничем не бил, равно и губернского секретаря Мусорина при них тож не бил, и оне сего не слыхали, да и хозяйка ни о чем не жаловалась".

Лазарев не признавал себя виновным.

Он действительно был в доме мещанина Сажина и спрашивал у Щипачевой о Бочарове, но когда получил ответ, что его нет, то "без всякой брани и драки вышел вон". Отойдя от дома, он встретился с неизвестным "ему человеком, одетым в партикулярном платье, который поровнявшись с ним, сказал "Экой черт". Обидевшись, Лазарев обернулся и плюнул. А тот замахнулся на него тростью и ударил по плечу. "После чего он (Мусорин)... побежал в неизвестный дом, и кричал, что он покажет ему, кто он такой и каков его мундир!" "Лазарев, чувствуя себя обиженным, пошел вслед за ним, дабы открыть, кто такой человек его обидевший, который тогда же вышел одетый в мундир". И добавил, что Мусорин его оскорбительно называл генералом - "и сие возведено на него несправедливо"!

Государю императору предлагалось ознакомиться с основными суждениями гвардейского начальства в отношении дела прапорщика Алексея Лазарева.

По мнению бригадного командира гвардейской инвалидной бригады генерал-майора Гордеева 1-го (к моменту составления доклада числившегося уже в отставке) "за означенные буйственные преступления" следует лишить его (Лазарева) чинов и всех имеющихся у него знаков отличия, переслать в армию".

А вот начальник "оставленных в Санкт-Петербурге войск, генерал-адъютант" Павел Васильевич Голенищев-Кутузов высказался иначе. Голенищев-Кутузов предлагал: считать содержание под арестом достаточным наказанием и уволить со службы...

Вчитываясь сегодня в дело прапорщика-преображенца, Андрей Юрганов замечает...

Андрей Юрганов:

Мы никогда не узнаем, о чем думал Лазарев, находясь на гауптвахте. Вспоминал свою жизнь?.. Жалел о чем-нибудь?.. Одно можно сказать уверенно - ему было что вспомнить...

"Великий Канцлер
Алексею Лазареву
гренадеру императорской Российской гвардии
Преображенского полка.

1807 года октября 22".

Для тюремного сидельца Лазарева грамота эта звучала как сказка. "Но - замечает Андрей Юрганов, - даже в "добрых сказках" бывают свои "злодеи"...

По повелению Константина Павловича, в 1809-м году тогда унтер-офицера лейб- гвардии Преображенского полка Алексея Лазарева лишили ордена Почетного легиона за "учиненные им дерзские поступки против фельдфебеля Тиравина и разжаловали без суда в рядовые", переведя в Азовский пехотный полк.

Так что Лазарев - уже не счастливчик, а скорее жертва произвола высокого начальства: даже если и был он виноват, формула "без суда" всегда несправедлива. К тому же орден Почетного легиона, при всех возможных оговорках, что Константин Павлович тоже был им награжден и имел некоторые права на соучастие в делах Легиона, был все же французский, а не русский. Алексей Лазарев - воин, познавший цену побед и поражений: нужно ли было его так оскорблять?

И Мусорин, и Щипачева - еще не закончилось следствие - уже просили уничтожить их иск, обещая, что впредь навсегда забудут об этой истории. А Лазарев, как выяснило следствие, после ссоры с Щипачевой, в тот же день вернулся в ее дом (!) часов в 9 вечера "и... в хмельном образе лег и ночевал".

Казалось бы, если даже свидетели уже не помнят столь ничтожных событий, то дело императора - положить конец этой истории. Но не тут-то было...

Прошел год.

И еще год.

Лазарев по-прежнему находился на гауптвахте. 23-го мая 1824-го года правитель канцелярии дежурного генерала Главного Штаба Его Императорского Величества запрашивал Аудиториатский департамент: "по какому делу именно прапорщик Лазарев содержится на Сенной площади?" Как ни странно, ответ был дан правильный: всеподданнейший доклад - у императора на конфирмации...

Прошел и 1824-й год. Интересно, сколько бы прошло еще лет?...

10-го апреля 1825-го года санкт-петербургский комендант сообщал в Аудиториатский Департамент Главного Штаба Его Императорского Величества:

"Находившийся при санкт-петербургском ордонанс-гаузе под судом гвардейской инвалидной N 1 роты прапорщик Лазарев и содержавшийся на гошпитальной гауптвахте 4-го сего апреля застрелился..."

Андрей Юрганов:

В художественном тексте Лазарев был осмыслен, но лишен реальных черт, в "жизни" он обрел реальные черты, но прикосновение к подлинным документам не дает возможности осмыслить эту жизнь - вот парадокс.

Каковы были устойчивые стереотипы сознания, чем отличалась система нравственных ориентиров, оценочных суждений и так далее и тому подобное?

Один только пример - из этого дела: Щипачева села перед офицером, и как полагали мещане, наблюдавшие события "дела", с этого все и началось. То ли Щипачева не обязана была стоять перед гвардейским офицером, то ли гвардейский офицер сразу же показался ей не из дворян, и она не стала церемониться. Возможно, вся жизнь Лазарева была замешана на этом чувстве обиды за неполноценное существование: и орден дали, потом отняли, и гвардейским офицером стал, не будучи дворянином. Ведь обиделся же Лазарев на то, что его, офицера, как ему показалось, оскорбили словами "Экой черт", ведь понадобилось же ему узнать, "каков мундир" Мусорина?..

На бумаге следственного дела - фрагменты действительности. Чтобы их понять, необходимо обнаружить подобные же "осколки", собрать их и воссоздать мозаичное полотно. А пока мы фиксируем лишь фрагмент хаотического состояния жизни, обнаруженной в документах...

Владимир Тольц:

"Но даже в таком хаосе, - считает Андрей Юрганов, - просматривается нечто типичное". По его мнению, судебное дело несчастного Лазарева показывает, какой была судебно-исполнительская машина Российской империи. Ее неспособность решить ничтожное следственное дело - символ, как сейчас принято выражаться, глубокого застоя.

Ведь закон, на который ссылался военный суд - Артикул воинский 1715-го года - был создан еще Петром Великим. С тех пор воды утекло много, а цельного законодательства, подобного Соборному Уложению 1649-го года, так и не было создано. Меж тем, Артикул воинский 1715-го года, во многом основываясь на нормах Соборного Уложения 1649-го года (по крайней мере, в своих первых главах), действовал как неотмененное никем законодательство не только для военных лиц, но даже (в некоторых случаях) и для гражданских. (Вам это, уважаемые слушатели, ничего не напоминает?). Андрея Юрганова это соединение в безнадежно устаревшем законе положений еще более древнего Соборного Уложения и "Наказа" Екатерины II, к тому времени тоже не являвшегося юридической новинкой, заставляют размышлять о непростых путях русского судопроизводства...

Андрей Юрганов:

"Дело" Алексея Лазарева символически отражает историю бесконечных и столь же неудачных попыток в течении всего 18-го века создать единое для всех подданных государства уголовное и гражданское законодательство.

Уже 18-го февраля 1700-го года был оглашен царский указ, которым учреждалась особая Палата об Уложении, - этой комиссии поручалось заняться пересмотром и исправлением Уложения 1649-го года.

Но повелеть - одно, а осуществить - дело другое: не было тогда людей столь подготовленных, чтобы осуществить в полном объеме задуманное. Началась история составления Уложения нового законодательства для России.

Владимир Тольц:

Приводимые далее Андреем Юргановым в его неопубликованной еще статье о "деле" Лазарева длиннющий перечень хлопот по модернизации российского уголовного законодательства утомил даже меня, человека к такого рода чтению привычного.

Менялись на российском престоле государи и государыни, периодически проявлявшие монаршью заботу о создании новых законов, создавались по этому поводу всевозможные комиссии, изводили бумагу поколения "крапивного семени" - канцеляристов... Уже в царствование Александра 1-го, оказавшегося свидетелем награждения Лазарева орденом Почетного легиона, под руководством Сперанского было составлено первое Полное собрание законов Российской империи в 45 томах. Но реальный Уголовный кодекс ("Уложение о наказаниях уголовных и исправительных") появился лишь в 1845-м году - через 20 лет после того, как несчастный прапорщик покончил с собой...

Сопоставляя этот его отчаянно противозаконный поступок с омертвевшим к тому времени законом, Андрей Юрганов сегодня размышляет:

Андрей Юрганов:

Лазарев покончил с собой. По Артикулу воинскому - совершил тяжкое преступление. Соответственно надо и действовать. Артикул воинский давал такие разъяснения: над самоубийцей следовало совершить особую процедуру - "волочить тело самоубийцы по улицам или лагерю и закопать в бесчестном месте" (артикул 164-й). К Артикулу прилагалось "толкование". Смысл его заключался в том, что "ежели кто учинил в безпамятстве, в болезне, в меланхолии, то оное тело в особливом, но не в бесчестном месте похоронить. И того ради должно, что пока такой самоубийца погребен будет, чтоб судьи наперед о обстоятельстве и притчинах подлинно уведомились, и чрез приговор определили б, каким образом его погребсти". Следовательно, если придерживаться существующих, а не мыслимых, законов, то надо создать комиссию по расследованию обстоятельств самоубийства Лазарева, которая бы решила - "волочить" тело по улицам, или тихо закопать где-нибудь. А поскольку никому бы и в голову не пришло действовать самостоятельно - то есть в соответствии с духом и буквой закона - то гипотетически не исключено, что возник бы новый "всеподданнейший доклад" императору Александру.

Не прочитав "первый", очень может быть (в конце концов, почему бы не допустить такую малость!), Александр мог получить "второй", из которого он бы узнал, что из-за медлительности всей судебной системы трагически погиб человек, а теперь ему предстоит решить этот "нелегкий вопрос" - волочить тело самоубийцы по улицам города или не надо, просто закопать...

Владимир Тольц:

Но все, как пишет Андрей Юрганов, "обошлось": в подлинном деле возникла своеобразная реакция на известие о самоубийстве Лазарева, - "решено": похоже, машина исполнения законов Российской империи уже сама себя побаивалась...

Символичным считает наш историк, что Лазарев застрелился именно в 1825-м году. Через несколько месяцев на Сенатскую площадь выйдут декабристы... По мнению Юрганова, дело Лазарева - частица объективного фона общего недовольства. (Не исключено, что о трагической судьбе гвардейца многие из будущих декабристов даже и знали).

Меня, однако, в работе Андрея Юрганова, расценивающего дело Лазарева как символическое отражение сути всей Российской империи, более впечатляет другая связь - связь горькой судьбы гвардейского офицера с драмой русского царя.

Ведь Александр Павлович - об этом пишет наш историк, - по крайней мере, с 1820-го года, пребывал в состоянии, близком к ипохондрии. Большую роль сыграли события восстания Семеновского полка в октябре 1820-го года. Александр, находясь в Троппау, был потрясен сообщениями из России. 5-го (17) ноября 1820-го года он писал Аракчееву:

"Легко себе можно вообразить, какое печальное чувствие оно во мне произвело; происшествие, можно сказать, неслыханное в нашей армии. Еще печальнее, что оно случилось в гвардии, а для меня лично еще грустнее, что именно в Семеновском полку. Но, с тобою привыкнув говорить со всею откровенностью, скажу тебе, что никто на свете меня не убедит, чтобы сие происшествие было вымыслено солдатами или происходило единственно, как показывают, от жестокого обращения с оными полковника Шварца... По моему убеждению, тут кроются другие причины... По всему вышеписанному заключаю я, что было тут внушение чуждое, но не военное... Цель возмущения, кажется, была испугать...".

Император положил под сукно дело о тайных обществах, которые угрожали ему лично, и не стал ничего предпринимать... По возвращении императора из Троппау, генерал-адъютант Васильчиков поспешил сообщить ему о заговорщиках, но царь, долго оставаясь задумчивым и безмолвным, сказал затем, что сам когда-то разделял и даже поощрял эти "иллюзии и заблуждения".

В то же самое время ему была подана записка Бенкендорфа, в которой с поразительною точностью описывались эти тайные организации, но царь никаких пометок на деле не оставил, и ничего не сделал, чтобы предотвратить неблагоприятное для него развитие событий. После смерти Александра записка Бенкендорфа была найдена в кабинете царя в Царском Селе...

Задумываясь над этой депрессивной бездеятельностью государя сегодня, Андрей Юрганов говорит:

Андрей Юрганов:

Разочарование его, или как говорили еще современники, "утомление жизнью", было столь глубоко, что он порой просто и не стремился стать центральным звеном механизма власти. А государственный аппарат в некоторых случаях не способен был действовать иначе, как в сфере абсолютной власти монарха. Близкое к депрессивному состояние Александра (особенно в последний год жизни), судя по всему, явилось, если не причиной, то уж точно - толчком - к трагической развязке странного дела Алексея Лазарева.

Владимир Тольц:

Невозможно понять - читал Александр это дело или не читал, но факт остается фактом: он никак, в течении нескольких лет, не реагировал на "всеподданнейший доклад", а человек, ждущий императорского решения по пустяшному инциденту, продолжал находиться на гауптвахте.

"Память, - пишет Андрей Юрганов, - почему-то невольно заставляет вспомнить "другого" Лазарева из художественной реальности, - преданно смотрящего в глаза своего императора и ждущего от него приказов". Толстой, замечает автор эссе о несчастном преображенце Андрей Юрганов, как будто заранее знал, что Лазарев "подлинный" их так и не дождется...

Разница во времени. Мы познакомили вас сегодня с неопубликованной еще в России работой московского историка Андрея Юрганова "Дело" Лазарева", рассчитывая и впредь, время от времени, устраивать такого рода презентации самых новых работ историков-исследователей. Так что ждем их предложений!