Автор и ведущий Владимир Тольц

Леонид Брежнев (фонограмма 1977 г.):

"Дорогие товарищи! Уважаемые зарубежные гости! В эти дни советский народ, коммунисты всех стран, все прогрессивное человечество торжественно отмечают величайший праздник". (Аплодисменты)

Владимир Тольц:

Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета товарищ Леонид Ильич Брежнев, лично. О нем и о его правлении разговор в сегодняшнем выпуске программы "Разница во времени".

Историк:

"Была такая шутка у историков, когда всю историю страны делили на периоды - "петровский", "послепетровский" и "днепропетровский". Вот "днепропетровский период" - это, конечно, самое анекдотичное время..."

Владимир Тольц:

Сегодняшний выпуск нашей программы посвящен "Днепропетровской Руси" - эпохе Брежнева и личности этого советского правителя. В основу передачи я положил мои интервью, взятые 2 года назад у тех, кто долгие годы писал речи и другие документы, которые затем публиковались под их коллективным псевдонимом - "Брежнев", и, как теперь выражаются, озвучивались лично Леонидом Ильичом.

Историки часто решительно противопоставляют его правление как предшествующей эпохе Хрущева, так и последовавшим после краткого андроповско-черненковского интермеццо, правлениям Горбачева и Ельцина. Но послужные списки и творческие биографии тех, кого вы услышите сегодня (а некоторые из них начинали писать еще "под Хрущева", а завершали, аж, "под Горбачева"), как впрочем, и их младших коллег, вроде недавнего горбачевского приближенного, а ныне ельцинского премьера Примакова или награжденного за киновосхваление Брежнева цекиста Виталия Игнатенко, оказавшегося затем руководителем пресс-службы Горбачева, а ныне - одной из важнейших фигур в информационной обслуге Ельцинского правления - все это показывает, что такое противопоставление прошлого настоящему не более основательно, чем противопоставление молодости одного человека его же зрелости. Люди, конечно же, растут, стареют, меняются и могут менять многое: свои взгляды, занятия, жен, иногда даже фамилии и псевдонимы, но в главном-то они все те же. Сколь бы не отличались слова и дела упомянутых мною правителей - их речи писали одни и те же люди.

Из тех, кто писал в свое время под псевдонимом "Брежнев", вы услышите сегодня: академика Георгия Аркадьевича Арбатова - в 60-х он был руководителем консультантской группы в ЦК, а за тем директором, созданного по его инициативе (и при поддержке Брежнева) Института США и Канады; последнего советского и первого российского посла в Израиле Александра Евгеньевича Бовина, в какой-то период главного спичрайтера Брежнева, которого другой участник нашей передачи - Анатолий Черняев назвал в своих мемуарах наряду с Вадимом Загладиным "любимчиком Леонида Ильича". Бывший советник президента СССР, а еще ранее первый замзав Международного отдела ЦК КПСС Вадим Валентинович Загладин (он и ныне работает с Горбачевым в его Фонде) тоже - участник нашей передаче. В "Горбачев Фонде" работает и многолетний помощник Михаила Сергеевича - Анатолий Сергеевич Черняев, в прошлом сотрудник Международного отдела ЦК. В отличие от них, участвующий в нашей передаче бывший генеральный директор ТАСС, завотделом информации ЦК и советский посол в Великобритании Леонид Митрофанович Замятин, сам сочинения под псевдонимом "Леонид Брежнев" не писал, но в организации творческого процесса принимал участие, да и в распространении среди нас идей, приписываемых Леониду Ильичу, был одной из ключевых фигур.

Ну, а в московской студии Радио Свобода о Брежневе со мной беседовали историки: ведущий сотрудник Академического института Российской истории Юрий Николаевич Жуков и профессора Нового Гуманитарного университета: Евгений Акимович Князев и Владимир Георгиевич Александров.

В своих суждениях о правлении Брежнева последний весьма строг:

Владимир Александров:

70-е, начало 80-х годов, мне кажется, это этап, который завершил очень длительный период нашей истории, целую эпоху, которая началась в 1861-м году, когда мы сделали первый шаг от средневекового общества традиционного к обществу современному, нетрадиционному, урбанистическому и так далее.

Это время еще наше. И поскольку это время наше, то нам очень больно, обидно, и мы очень не хотим увидеть себя соучастниками этого времени. Это очень больно понимать, что ты был, ну, если не главным людоедом, каким были вся бывшая партийная номенклатура (я считаю, что все, начиная с Ленина - это людоеды, только в большей или меньшей степени) и что ты ничего не сделал против этого людоедского общества.

Владимир Тольц:

Профессор Евгений Князев оценивает правление Леонида Ильича Брежнева более многоцветно:

Евгений Князев:

Была такая шутка у историков, когда всю историю страны делили на периоды "петровский", "послепетровский" и "днепропетровский". Вот Днепропетровский период - это, конечно, самое анекдотичное время.

Для кого-то это была эпоха застоя и мрачного чего-то, ужасного, для меня это была эпоха чтения, постоянная эпоха чтения, потому что тогда, когда ты книжки не покупал, а тебе их давали и давали на несколько часов, иногда суток, ты должен был прочитать, иначе ты больше этого не увидишь, как тогда говорили.

Поэтому я благодарен "родной Коммунистической партии" за то, что они так старательно преследовали хорошую литературу. Она имела такую популярность среди студентов, что мы, в общем, тогда и получали свое образование.

С другой стороны, это, конечно, несчастье, потому что это конец империи. Конец империи был тогда, конечно. Империя закончилась тогда, и закончилась она в муках и в несчастьи, и в анекдотах, и в этих несуразностях, которые были. Но она, конечно, не закончилась войной.

Леонид Брежнев (фонограмма 1977 г.):

60 лет назад рабочие и крестьяне России, руководимые партией Ленина, свергли власть капиталистов и помещиков. Свершилась первая в мировой истории победоносная социалистическая революция.

Владимир Тольц:

В ноябре 77-го, когда Леонид Ильич произносил этот праздничный спич, он был уже тяжело больным человеком. Своих речеписцев он заранее предупредил: "Доклад не более 50-ти минут".

Некоторые биографы Брежнева утверждают, что роковым рубежом здесь оказался 76-й год.

Из сочинения Дмитрия Волкогонова "Семь вождей":

"Когда Брежнев стал на глазах всей страны, да и мира, разваливаться, Политбюро приняло ряд дополнительных мер по охране драгоценного здоровья Генсека: его везде сопровождала реанимационная машина с медицинским персоналом, в местах его работы были оборудованы соответствующие оздоровительные кабинеты и, фактически, с 78-го года только летний отпуск Генсека был доведен до двух с половиной месяцев".

А еще был отпуск зимний и прогрессирующее недомогание, и болезнь, не позволявшая регулярно справлять его государеву должность...

Леонид Замятин:

Он перенес два инсульта, он не щадил себя с точки зрения медицинских рекомендаций, потому что это человек, который мог и хорошо выпить, мог хорошо погулять и всегда отличался склонностью к женскому полу, и многое другое, то, что конечно убыстряло его болезнь. Хотя, это факторы человеческие, но если мы говорим о государственном деятеле, то не упомянуть об этом нельзя, потому что они приводили к его раннему одряхлению, старению и к тем последствиям, о которых вы говорите.

Владимир Тольц:

Но те, кто работал с Леонидом Ильичом с середины 60-х, помнят другого Брежнева: энергичного, делового, пусть не очень образованного, но разбирающегося...

Леонид Брежнев (фонограмма 1977 г.):

Создана, существует и совершенствуется развитое социалистическое общество - результат исторического творчества масс. (Аплодисменты) Честь и слава советскому народу - народу победителю!

Леонид Замятин:

Брежневу, - когда он пришел после хрущевского переворота, - как государственному деятелю, было довольно нелегко, потому что Леонид Ильич был компромиссной фигурой на Пленуме ЦК, когда решался вопрос кто будет преемником Хрущева. Я много раз это слышал. И, собственно, когда Брежнев пришел к власти, это была компромиссная фигура в связи с тем, что, с одной стороны, претендовал на эту должность, на этот пост Подгорный - человек ограниченный, но с большими амбициями, с другой стороны - это бывший руководитель КГБ и всей службы безопасности Шелепин, который, практически, маячил перед здоровым Брежневым, находящимся у власти долгое время, как претендент на эту власть. Вот когда мы изучаем историю первого периода, не надо сбрасывать этих двух моментов. Это намного утяжеляло позицию Брежнева и влияло на его решения.

Владимир Тольц:

А вот что говорит многолетний сотрудник ЦК КПСС Анатолий Сергеевич Черняев.

Анатолий Черняев:

Брежнев первоначально не собирался присваивать самодержавные права. И первоначально он всерьез рассчитывал на коллегиальное руководство (с помощью это принципа и свергнут был, кстати, Хрущев).

Я бы обратил внимание на такой факт, что, несмотря на попытки очень сильные из окружения, и не только из близкого окружения московского, но и из обкомовского окружения страны, давление по реанимации сталинизма Брежнев все-таки на это не пошел на 23-м съезде. Он, правда, превратил себя в генерального Секретаря, так сказать, унаследовал титул, но на повальную, тотальную реанимацию сталинизма он не пошел. А вот вторжение в Чехословакию произвело надлом в его, по-моему, психологии и концепции политического правления.

Владимир Тольц:

Сейчас многие и мемуаристы, и историки (Черняев здесь исключение), рассуждая о Брежневе, говорят будто о двух разных людях: один - в первое десятилетие правления - энергичный, расчетливый, партийный прогрессист; другой - после 74-го года - политическая марионетка с прогрессирующим маразмом. Схема эта, даже если опустить политическую грубость ее определений, всего лишь схема. Жизнь, как всегда, сложнее и многоцветнее.

Я прошу рассказать о Леониде Ильиче, как человеке и политике, близко знавшего его Александра Евгеньевича Бовина.

Александр Бовин:

Было два, собственно, Брежневых: один здоровый, один больной. И поэтому совершенно два разных рассказа.

Пока он был здоровый, то все было очень нормально, можно было спорить, ругаться, кричать, махать руками по поводу разных тезисов. Он все внимательно слушал и возражать ему было можно. В общем, вполне была нормальная рабочая обстановка. Это если говорить о деле. А если говорить о человеке: вполне тоже был приемлемый человек, не злобный, не жестокий, по моему, война на него, конечно, оказала огромное влияние. Конечно с образованием у него было тяжеловато, книжки он читать не любил. Вместо книжек у него другая была метода: он беседовал с людьми, источники его информации - это люди. Вместо того, чтобы читать какую-то толстую книжку, посвященную, например, Польше, он беседовал с людьми и что-то узнавал. Это тоже одна из его особенностей. Такой, знаете, генеральский юмор был у него, генсековский, так скажем, был все-таки. Вот мы спорим по какому-то поводу, речи, например, он так слушает, слушает, а потом говорит: "Ну ладно, вот вы спорьте, спорьте, а я выйду на трибуну, и это станет цитатой".

Леонид Брежнев (фонограмма 1977 г.):

Началась новая историческая эпоха - эпоха революционного обновления мира, эпоха перехода к социализму и коммунизму. Начался путь, по которому сегодня идут сотни миллионов людей, и по которому суждено пойти всему человечеству. (Аплодисменты)

Владимир Тольц:

Как и все остальные речи Леонида Ильича, эту писали участники нашей сегодняшней передачи и их коллеги. Несколько команд интеллигентов, профессионалов, отобранных Брежневым лично, или унаследованных им от низвергнутого Хрущева.

Вот один из них - Георгий Аркадьевич Арбатов, он привлекался к составлению брежневских речей с 64-го, когда Брежнев заменил Хрущева на посту главы КПСС, и до тех пор, пока Леонид Ильич был в состоянии написанные ему речи публично зачитывать.

Георгий Арбатов:

Это была общая практика - писали всем. Я думаю, писали даже тем, кто сам бы мог написать. Но то ли это уже вошло в обычай, а это всегда легче, и сейчас, по-моему, продолжают писать.

Владимир Тольц:

Из книги Дмитрия Волкогонова "Семь вождей":

"По сути дела Генсек превратился в главного придворного церемониймейстера, декоративного вождя, решения которого рождаются не в его голове, а за спиной: в опытном, отдрессированном аппарате, где, действительно, было немало умных работников. Но даже усилия таких людей не могли скрыть убогости мышления Генсека, его примитивных рассуждений".

Владимир Тольц:

- Кто же были эти умные работники? - спрашиваю я у Вадима Валентиновича Загладина.

Вадим Загладин:

Среди тех, кто с ним работал в этот период, скажем, спичрайтеров, большинство представляли из себя людей энергичных, с самостоятельным мышлением и с идеями, часто расходившимися или во всяком случае шедшими гораздо дальше официального курса. Я имею в виду Николая Николаевича Иноземцева, Георгия Аркадьевича Арбатова - они сыграли очень большую роль в этот период, и они сохранялись и впоследствии. Это тоже говорит о какой-то из черт характера или мышления Леонида Ильича - он подбирал именно таких людей.

Другой вопрос: что они могли сделать, и что это в конечном счете давало? Потому что ведь известно, что тексты, которые писались и которые он одобрял, в которые вносил и свой вклад, особенно на первом этапе, на втором это уже меньше было, они потом проходили через решето очень тонкое, и очень многие вещи просто выпадали из тех, которые даже он одобрял. А с другой стороны, даже те постановки вопросов, которые вносились и которые имели новаторский характер, я особенно бы выделил 24-й съезд партии, это 71-й год, они просто потом не реализовались. Они записывались, принимались решения, съезд поддерживал эти рекомендации и предложения, которые из его уст звучали, но потом, практически, они сходили на нет.

Владимир Тольц:

Я продолжаю расспрашивать о Леониде Брежневе одного из его речеписцев - Владимира Загладина.

- Вадим Валентинович, вот некоторые из Ваших коллег сейчас вспоминают, что тогда были чрезвычайно удручены своей службой посредственности, а как Вы воспринимали свою работу?

Вадим Загладин:

- А скажите, какой у нас был выбор тогда? Выбора не было, был человек, который был главой партии и фактически государства, который поручал нам определенные разработки делать, и мы должны были их делать, стараясь что-то сделать получше, что-то ближе к подлинным потребностям страны, предлагали свои идеи. Другого выбора-то у нас и не было.

Отказаться? Можно было бы, конечно, отказаться, а что в замен было бы? Это совершенно неизвестно, потому что ведь были и другие команды, и другие люди, которые к нему были близки, которые имели совершенно другие позиции, гораздо менее позитивные, скажем так, чем те, которые мы предлагали.

Владимир Тольц:

О политических, творческих и личных целях речеписцев Брежнева, говорили мы и с Георгием Аркадьевичем Арбатовым.

Георгий Арбатов:

По началу, для некоторых казалось честью большой, потом больше как необходимая обуза, а у совсем зрелых людей, как, собственно, единственная возможность попробовать какие-то идеи все-таки (мне не нравится слово "озвучить" - это вошло в наш лексикон так же как "прописано", когда написано надо говорить), но в общем, произнесет кто-то другой. И когда он произнесет, это не то, что ты написал статью - это уже будет какое-то влияние на политику, можно сказать.

Отношение бывало разным: одни хотели угодить, другие, наоборот, хотели внести что-то новое, в какой-то мере диссидентское, оппозиционное и тем самым узаконить эту точку зрения. Так что, это по-разному бывало...

Владимир Тольц:

- А какие цели Вы лично ставили перед собой, когда писали речи для Брежнева? - спросил я у Александра Евгеньевича Бовина.

Александр Бовин:

- Это была моя работа, я работал, старался работать хорошо. Но, а поскольку я и мои коллеги относились к разряду ныне нещадно ругаемых шестидесятников, то, конечно, у нас было такое некое либеральное настроение, мы пытались, по мере того, как это было возможно, в тесты, которые мы писали, сочиняли, вводить такие всякого рода мотивы. Иногда это удавалось, иногда меньше удавалось, но что-то такое мы пытались сделать.

Леонид Брежнев (фонограмма 1977 г.):

И теперь, подводя главный, решающий итог шести десятилетиям борьбы и труда, можно с гордостью сказать - мы выстояли! (Аплодисменты) Мы выдержали! (Аплодисменты) Мы победили! (Аплодисменты)

Владимир Тольц:

Из воспоминаний Анатолия Черняева об одном из выступлений Леонида Ильича:

"Слово предоставляется Генеральному Секретарю. Бурная овация, все встают. Следует сеанс маразматизма. Бовинские ораторские приемчики звучат в косноязычие оратора совершенно нелепо - чем дальше, тем хуже. Чем больше (с каждой минутой оратор уставал), тем очевиднее становилось, что он едва ли ухватывает связь между фразами. Вдруг остановился, долго молчал, перевернул назад страницу и как бы про себя (но микрофон включен, то есть, слышно на весь зал) произнес: "Правильно я что ль прочитал?" Потом опять путал порядок слов, читал их неправильно, речь звучала бессмысленно."

Владимир Тольц:

Спрашиваю академика Арбатова:

- Георгий Аркадьевич, а вот после 76-го года, какое участие принимал больной уже Леонид Ильич Брежнев в составлении своих "эпохальных речей"?

Георгий Арбатов:

- Он просто выслушивал - ему читали, все, что написали, иногда он какие-то вопросы задавал, иногда просил что-то убрать, что-то поправить, но в общем, уже гораздо более пассивный. У него небольшой был период времени в течении которого он мог сохранять внимание, поэтому вообще требование было писать короче, проще, у него трудности с речью начались, у него, видимо, были повреждены какие-то нервы, которые ведали голосовыми связками. Так что довольно грустная была картина.

Владимир Тольц:

- Георгий Аркадьевич, именно в это время те люди, которые писали за больного Леонида Ильича его речи, его эпохальные выступления, именно те люди, которые пытались отстаивать свою позицию политическую в этих речах и получили довольно хлесткое, я не знаю насколько справедливое, название - "кукловоды". Насколько оно справедливо, как Вам кажется?

Георгий Арбатов:

- Вы знаете, эти люди никогда не имели большого влияния на политику и в этом плане это неправильно.

Но было было несколько человек, к которым они прислушивался: к одним по внешнеполитическим вопросам, и не потому что в речах участвовали, а потому что он их приглашал и советовался, и у меня было несколько таких разговоров с ним. Но они могли как-то в какой-то мере дать ему какую-то идею или что-то. Но чтобы им кто-то им так руководил - этого не было. В общем, он сохранял удивительным образом, уже будучи больным: его боялись члены Политбюро и беспрекословно слушались.

Владимир Тольц:

А вот что ответил на мой вопрос о кукловодах Леонид Замятин.

Леонид Замятин:

- Кто был его кукловодами? Видите, он приблизил в определенный период, когда понимал свою немощь, он приблизил к себе трех человек, и по существу, был триумвират власти.

Я бы расставил так людей в этом триумвирате: первый - это Дмитрий Федорович Устинов, министр обороны, это человек, пришедший во власть еще из времен Сталина, бывший министр вооружения при Сталине, человек очень энергичный, способный, резкий, и он был, собственно говоря, один из тех немногих людей, который претендовал на положение будущего преемника, если что-нибудь случалось бы с Брежневым. (Неожиданно для меня, например, это было, то, что Устинов внезапно ушел через какое-то время из жизни, причем довольно необычным образом. Я сам с ним разговаривал накануне того, что он уходил в больницу и лечили его от одного, а оказалось все другое, и наступила смерть тогда, когда Горбачев был возведен в ранг одного из членов Политбюро.) Вторым человеком в этом триумвирате был в тот период Андропов Юрий Владимирович. И третьим был Андрей Андреевич Громыко.

Вы знаете, мы в шутку называли всегда, что это "ореховое политбюро". Почему? Потому что они всегда собирались для решения вопросов накануне большого политбюро, то есть, избранного Политбюро, они собирались в "Ореховой комнате" в Кремле, недалеко от кабинета Брежнева и предварительно, иногда это было несколько часов, они между собой вырабатывали решение, которое считали, что оно является тем, которое должно быть принято, тем, с которым можно было выйти уже на решение в Политбюро, но должно быть согласие этих трех. Это касалось прежде всего вопросов обороны, стратегии, внешней политики, крупных внутренних вопросов. Вот эта группа и была, по существу, тем триумвиратом, который правил в период Брежнева властью.

Владимир Тольц:

Итак, если обратиться к официальной политической лексике тех лет, заметно оснащенной почему-то орнитологическим словарем, в отличие от троицы "ястребов" из Политбюро, речеписцы Брежнева были либеральными "голубями". Так каких же либеральных целей удалось достичь им своей работой?

Георгий Арбатов:

- Вот, что удалось (хотя я не хочу это приписать тем, кто писали речи, тем более себе) у него была такая идея с самого начала, но вот разрядка - это удалось. Поначалу удалось и как-то с реформой продвигаться. Но потом, используя ревность, которая была между Косыгиным и Брежневым, некоторые аппаратные работники сумели у него разжечь недоверие к этому, и вообще затухла реформа.

Владимир Тольц:

- Но это все проблемы глобальные, а вот для людей, отдельных людей, что вам, либералам удалось сделать? Позиция Брежнева, отраженная в ряде его выступлений, позиция по правам человека, по выполнению Хельсинкских договоренностей в гуманитарной сфере, его отношение к проблеме свободы выезда и въезда из страны, отношение к диссидентам - насколько эта позиция была сформирована теми, кто писал речи Леонида Ильича, чего вы здесь добивались и чего достигли?

Георгий Арбатов:

- Но какие-то разговоры, не то, что писали, а разговоры, когда иногда в течении недели или двух, идет работа над каким-то крупным документом, и идут разговоры, и отвлекаются, и все это в какой-то мере могло влиять. Я не думаю, что определяющее влияние имели, потому что самые серьезные разговоры у него были, конечно, с членами Политбюро, с людьми более занимавшими высокое положение и там решались эти вопросы.

Но, все-таки, как-то расположить, как-то его предостеречь от каких-то вещей, все-таки немножко удавалось. Потому что очень настраивали, ведь от него хотели, нажим был страшный, чтобы на 23-м съезде отменить решения 20-го и 22-го съезда. Вот это удалось отбить, удалось отбить усилиями многих людей, но, в том числе и тех, кто помогал ему в написании его речей.

Насчет выездов или невыездов, но, вы знаете, какие-то отдельные может вопросы поднимались о ком-то или о чем-то, но так, чтобы этот вопрос серьезно обсуждался - нет. Тем более, по этому вопросу и у нас были разные мнения. Некоторые думали, что если выделить одну национальность и разрешать только им выезжать, то это только вызовет подъем каких-то нехороших чувств в стране, которые решат, что эти люди, этой национальности (я о евреях говорю) это люди второго сорта, граждане второго сорта. Они не только граждане Советского Союза, но и еще граждане и лояльность у них есть в другой стране. Если разрешать - то всем, а так выделять одну национальность не надо.

Владимир Тольц:

- Но ведь евреи и были в то время гражданами "второго сорта"?

Георгий Арбатов:

- Но это утвердить государственно... Это все-таки было большое лицемерие, но интернационалистская была психология, никто не признавался, что у нас антисемитизм существует поддерживаемый государством.

Владимир Тольц:

Из совершенно секретной докладной записки главы КГБ Андропова о враждебной деятельности так называемой группы содействия выполнению Хельсинкских соглашений в СССР, направленной Брежневу 15-го ноября 76-го года: список Хельсинкской группы с указанием неслучайным и фальшивым при этом национальности каждого:

"-Гинзбург Александр Ильич, 36-го года рождения, еврей.
- Григоренко Петр Григорьевич, 1907-го года рождения, украинец
- Профессиональный уголовник Марченко Анатолий Тихонович, 1938-го года рождения, еврей.
- Щаранский Анатолий, 1948-го года рождения, еврей;
- Слепак Владимир, 1927-го года рождения, еврей;
- Жена Сахарова Боннэр Елена Георгиевна, 1922-го года рождения, еврейка;
- Берштам Михаил, 1949-го года рождения, еврей..."

Ну, и так далее.

Документ ставил целью создать впечатление, что движение за соблюдение Хельсинкских соглашений инспирировано международным сионизмом. Собственно Андропов тут до некоторой степени ломился в открытую дверь. Брежнев, как и многие другие члены партийного ареопага, склонен был источником многих своих проблем считать сионизм, что это на самом деле, он не представлял.

Однако, если сравнить его отношение к фантому еврейской угрозы с андроповским, нельзя не отметить, что брежневский подход был более трезв и прагматичен.

Вот отрывки из рабочей записи заседания Политбюро 20-го марта 73-го года, на котором Брежнев потребовал от Андропова и Щелокова (он был тогда министром внутренних дел) срочной приостановки исполнения Указа Президиума Верховного Совета об обязанности выезжающих на постоянное жительство заграницу возместить затраты на их обучение, поскольку американские законодатели увязали предоставление Советскому Союзу "статуса наибольшего благоприятствования" с отменой этих ограничений прав человека. Вот что говорил тогда Леонид Ильич:

"Сионизм нас глупит, а мы деньги берем со старухи, которая получила образование. Раз у нее высшее образование - плати деньги Щелокову, он тебе даст бумажку, когда поедешь в Израиль. Я не ставлю вопрос об отмене закона, а если хотите, и этот вопрос можно бы поставить. То ли мы будем зарабатывать деньги на этом деле или проводить намеченную политику в отношении США.

Что стоит тогда наша работа, если так оборачивается дело? Или у нас есть закон, преследующий евреев? А почему не дать им маленький театрик на 500 мест, который работает под нашей цензурой и репертуар под нашим надзором. Пусть тетя Соня поет там свадебные еврейские песни. Я не предлагаю этого, а просто говорю. А что если открыть школу? - Программа вся та же, что и в других школах, но в ней национальный язык, еврейский преподается. Что от этого измениться? Я эту дерзкую мысль задал сам себе. Но так как я всегда полон откровения, то, я думаю, никто ни разу не предложил: а что если разрешить еврейскую еженедельную газету? Не все ее прочтут на еврейском, прочтет еврей - старый Абрамович, а там-то что ТАСС передает".

Было бы ошибкой представлять Леонида Ильича этаким политическим добряком, недалеким и косноязычным. На всех этапах своего правления он прекрасно понимал безжалостную тайную механику своей власти и внимательно следил за безотказностью ее карательного действия.

"Брежнев - писал много позже его смерти один из биографов Генсека - не был тупым реакционером и как прагматик был способен поворачивать руль немного вправо или влево, идя по фарватеру своей власти".

Но, замечу я уже от себя, "Титаник" советского государственного коммунизма, в период правления Леонида Ильича, уже неотвратимо стал тонуть, хотя иные пассажиры первого класса старались это не замечать.

Для некоторых провозглашенная Брежневым стабильность и по сей день кажется реальным достижением его правления.

Леонид Замятин:

Я считаю, что глобально, если посмотреть направление Брежнева в течении 20-ти лет великой страной, что он сохранял в силу и окружения своего, и активности многих людей, которые были членами Политбюро тогда, он сохранял величие государства. Он сохранял единство этого государства.

И вот сейчас, когда мы изучаем почему же развалилась страна, то корни надо искать частично, конечно, в брежневский период. Но в значительной степени то, что Михаил Сергеевич Горбачев решил растоптать всю брежневскую политику, а точнее политику великой страны того периода, вот это была его большая ошибка. Ее надо было перестраивать, надо было добавлять.

Владимир Тольц:

А вот что говорит мне нынешний сотрудник Горбачева Вадим Загладин:

Вадим Загладин:

Люди все же чувствовали себя уверенными, во всяком случае считали, что завтра хуже не будет, будет, может быть так же, может быть лучше, но хуже не будут. И вот эта уверенность, которая была у людей, притом, что они жили неважно, а многие просто плохо, при том, что страна постепенно сбавляла темп развития и дошла до нулевой точки, эта уверенность - это то чувство, которое люди потеряли, и которое, мне кажется, не приобретением того времени, но во всяком случае то, что оно было сохранено это чувство тогда - это было определенным достижением.

Владимир Тольц:

Конечно, для переживших горбачевскую перестройку и бурю посткоммунистических реформ очевидно, что не только перемены, но и устойчивость жизни имеют самостоятельную ценность. Но сегодня, кажется, уже всем очевидно: именно во времена правления Брежнева она - эта стабильность жизни - и превратилась в угасающую фикцию.

Предоставим, однако, слово историкам.

Юрий Жуков:

Я бы не стал бы говорить, что эпоха, время Брежнева завершило этап, начатый отменой крепостного права, я бы все-таки связал только две эпохи - Хрущева и Брежнева. Время Хрущева - время какого-то брожения: туда-сюда, вперед-назад, влево-вправо кидается страна вместе с ним. При Брежневе четко вырисовывается: на одном месте, весь мир уплывает вперед, СССР остается все дальше, и дальше, и дальше, как бы мы его ни анализировали: экономически, политически, культурно. И несмотря на кипучую жизнь на отдельно взятых кухнях, в целом страна превращается в что-то похожее на стоячее болото.

Владимир Александров:

Это страшное время, самое может быть страшное время. Как говорят японцы, мы отстали навсегда - именно за это время.

Евгений Князев:

Сейчас находятся люди, которые говорят о том, что это было чудесная эпоха, что тогда было все: тогда было все хорошо, было стабильно, ну не было того, не было сего, но, в общем-то, знаете он сам жил и давал другим жить - так говорят про Леонида Ильича. Это заблуждение, которое недостойно просто критики, это смешно слышать тем, кто жил в это время!