Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[02-09-01]
Россия как цивилизацияАвтор Елена ОльшанскаяВедущий Анатолий Стреляный "Русское бездорожье"Часть первая
Игорь ИОНОВ - историк, культуролог, зам. главного редактора журнала "Общественные науки и современность" Ведущий: Европейцы, которые уже пятое подряд столетие говорят, что в России нет плохих дорог, потому что дорог в России нет вообще, конечно, преувеличивают. "Дороги, - разъясняет словарь Владимира Даля, - бывают: большие, то есть, общие; почтовые и торговые; малые; уездные, от города до городка, в стороне от больших; проселочные, от селения к селению, в стороне от малых; железная дорога, железянка, или чугунка; шоссе; каменка, или щебенка; простая или битая, торная, накатная; столбовая дорога, мерная - с верстами; саженая, обсаженная деревьями; дорога локтями, зубцами, с частыми поворотами". "Вешний путь не дорога, а пьяного речь не беседа", но - "Пьяный проспится, а дурак никогда". И - "Смерть дорогу найдет". "Дорожняками" называли в Сибири коней, которых пускали порожнем впереди обоза для утаптывания снега. Дорогой был сам сибирский тракт, а также улица, которая иногда представляла собою высохшее русло реки, сухоречье. "Дорогу к избе не приставишь". "При дороге жить - всех не угостить". Игорь Ионов: Русская дорога это феномен, который складывался на протяжении многих веков. Тут надо вспомнить, что изначально в лесной и в лесостепной Руси никаких дорог очень долгое время не было, просто потому, что не было пахотного земледелия, не было городов как серьезных торгово-промышленных центров. И поэтому люди, которые жили в лесах, занимались земледелием, они вели торговлю по рекам. То есть, летом перемещались по ним на лодках, зимой - на санях по тем же рекам. Потому что через леса было не пройти. Это движение в направлении север-юг. Другое движение в направлении восток-запад, это движение по лесостепи и степи. И в одном, и в другом случае это не прямое движение, это движение, связанное с особенностями местности. Наш великий историк Василий Ключевский говорил о том, что русская история похожа на русскую дорогу, такой извилистый проселок, идущий по лесу. Но если попробуешь спрямить направление, то сломаешь себе ногу, если не голову. Владлен Кривошеев: Дорога - это некий более или менее благоустроенный путь для преодоления пространства. Конечно, нынешнее и прошлое понятия "благоустроенной дороги" резко разнятся. Но, вместе с тем, дорога всегда была должна дать возможность реализовать максимально заложенные возможности в транспортном средстве. Если человек идет по ней, он перемещает себя в пространстве, максимально быстро чтобы мог идти, а не спотыкаться о камни, какие-то препятствия преодолевать. Телега, гужевой транспорт тоже должна была двигаться с максимально возможной скоростью. Конные повозки с дикими осями, которые скрипели, если их не мазать через день. Ухитрялись, например, из Москвы куда-то за Урал привозить свежеиспеченный хлеб, и он оставался свежим. Придумали такой рецепт хлеба, что он не черствел в течение нескольких дней, потому что уже заранее его пекли с учетом того, что он будет находиться в пути, а не сразу поступит на стол едока. "Петровская водка", вы знаете "Петровскую водку", она отличается от обычной водки цветом, она желтая. Это расстояние сказывается. Водку наливали в дубовые бочонки, и пока доезжали до Петербурга, водка воспринимала дубящие вещества, как коньяк воспринимает, и становилась такого цвета. Ведущий: "И какой же русский не любит быстрой езды? Его ли душе, стремящейся закружиться, загуляться, сказать иногда "черт побери, все!", его ли душе не любить ее?" Это - Гоголь. А это - Достоевский, детское воспоминание: "Фельдъегерь, высокий, чрезвычайно плотный детина с багровым лицом, хватив в станционном доме рюмку водки, сел затем в повозку, приподнялся и молча, безо всяких каких-нибудь слов, поднял свой здоровенный правый кулак и сверху больно опустил его в самый затылок ямщика. Тот весь тряхнулся вперед, поднял кнут, изо всех сил охлестнул коренную. Лошади рванулись. Но это вовсе не окоротило фельдъегеря. Ямщик, едва державшийся от ударов, беспрерывно и каждую секунду хлестал лошадей, как бы выбитый из ума. И наконец нахлестал их до того, что они неслись как угорелые". Леонид Смирнягин: Русские очень рано начали миграцию на Восток, со времен Ермака и ранее. Под воздействием того, что их собственное правительство, собственное государство было чрезвычайно жестоким и выпирало их из главных мест обитания, они на очень ранней стадии начали уходить. Очень важной культурной особенностью, мне как географу важно это отметить, является то, что я называю аспатиальностью русской культуры, то есть, ее внепространственность. Очень слабая реакция на местоположение, на границу, на расстояние. По сравнению с другими народами, мы как бы равнодушны к пространству. Возможно, это и неизбежно, потому что иначе было бы трудно жить в такой гигантской стране, если бы мы слишком сильно переживали пространство как таковое. В английском языке, что меня поражает, территория - это понятие аддитивное. То есть, территория чего-то - данной семьи оленей, территории Франции... Русская территория - она и есть территория, кусок земли, не более того. У американцев это особенно выражено, желание присвоить пространство, оно не то что осваивается, оно присваивается. Поэтому у них, между прочим, две трети страны, по исследованиям некой Рут Хейл, покрыто так называемыми вернокулярными районами, "обыденными", которым дает название само население. Это никакого отношения, как правило, не имеет к административной сетке, просто люди знают, что они живут в таком-то районе с культурном радиусом, скажем, 100-150 километров. Он имеет специальное название, которое знают местные жители. Часто где-то на другом конце об этом районе страны никто знать не знает. Аналогом могла бы быть Мещера, скажем, Полесье, Поморье. Но у нас подобные вернокулярные районы покрывает дай Бог 5% территории. Остальные - спроси русского, где он живет - "я живу в таком-то районе такой-то области". Его административный адрес полностью устраивает, и он не скажет, "я живу в Поволжье", он, может быть, скажет "я живу на Урале". У нас в русской культуре, мне кажется, подобное чувство очень сильно ослаблено. Я думаю, что это из-за того, что нам приходилось быстро проходить большие расстояния, у русских выработался специальный иммунитет, что ли, против пространства, против чрезмерного переживания его. Потому что, если так сильно переживать, что ты проходишь Восточно-Сибирские плоскогорья, пересекаешь Лену, за сорок лет от Тюмени до Чукотки не пройти. А русские прошли по таким тяжелейшим местам довольно быстро именно в силу того, что они относились к этому довольно спокойно. Вот такое равнодушие к пространству очень помогло русским завоевать очень большую ойкумену, но крайне мешает ее осваивать. Игорь Ионов: Самым большим результатом этого движения по бездорожью было, конечно, освоение казаками Сибири, которое можно сопоставить разве что с великими географическими открытиями испанцев и португальцев. Это было открытие целого нового мира. И он, собственно, не был назван Новым Светом только потому, что никакой пролив не отделяет Сибирь от обжитых частей Европы и Азии. Тем не менее, это был новый и доселе в значительной степени неизведанный для культурных народов мир. Ведущий: В 17-м веке в Сибири на пространстве в десять миллионов квадратных километров проживало примерно двести тысяч человек коренного населения. Историки отмечают, что русские не загоняли туземцев в резервации, не отбирали земли, а после завоевания жили среди них довольно мирно, довольствуясь пустовавшими участками. "Русская душа ушиблена ширью, она находится под своеобразным гипнозом безграничности русских полей и русского государства", - писал Николай Бердяев. Анна Хорошкевич: Что толкало русских разбредаться по окраинам? Невозможность жить и полноценно работать в своей стране, жить достойно, хотя бы в материальном отношении. Шли в Сибирь подальше от царского ока, туда, где они могли работать. Все-таки они оставались государственными крестьянами, то есть, они не зависели от помещиков. В центре же - крепостной гнет. Владлен Кривошеев: Россия - единственная страна, которая имеет казачество, как определенный тип, уже чуть ли не национальность какая-то. Уходили от бесправия в центре на окраины, селились в недоступных местах. Что такое недоступное место - это место, куда не ведет дорога, куда не проложена дорога. Где-то за болотами, где-то за густыми лесами обустраивались, осваивали территорию, автономно прекрасно жили. И так получилось, что по периферии России образовалась так называемое казачество, уральское казачество, южное казачество, восточное, юго-восточное казачество. Эти люди скрылись, благодаря бездорожью, от бесправия. И я не знаю, допустим, взять Европу как пример, были ли казаки у французов. Нет, они шли сразу на баррикады. Они отстаивали свою правду, они боролись за свои интересы. А здесь бежали на окраины. Между прочим, до сих пор бегут. У нас полно в Москве, нынешней современной Москве, полно казаков. Вместо того, чтобы встать и отстаивать свою точку зрения, отстаивать свою правду, каждый закрылся в своей каморке, и это тоже казачество внутри страны. Но прежние казаки пытаются каким-то образом объединиться, а новые - нет. Леонид Смирнягин: Если русский желает резко улучшить свое состояние, он, как правило, мигрирует, он со своим местом это не связывает. "Как бы не было жалко лаптей, убежал бы от жены и от детей". Мечтание об Урале и остальных вещах, которые не имеют конкретной географической привязки, что характерно. Русские идут откуда-то, а не куда-то. Им важно уйти отсюда, где юдоль плача и скорби, где их задавили бояре или большевики, вот надо куда-то мигрировать, где их нет. Куда-то на края ойкумены. И потом за ними, как и получалось, придут, однако, и те же большевики, чтобы с них драть дань и так далее. Как русские осваивали наши степи в свое время, уходили за черты и селились там. А потом при Петре Первом - он послал специальные войска, чтобы русских же, поселившихся в южно-воронежских степях, истребить всех поголовно ради того, чтобы другим было неповадно убегать за эту черту и тем самым лишать его населения, с которого можно собрать дань. Ведущий: Бродяг в Сибири называли побродягами, они же - "беглые шатуны, без права и письменного вида покинувшие место оседлости, скитальцы по чужбине". "Не помнящие родства" были записаны в российские законы как особый разряд бродяг. Это те, кто "несмотря на бороду свою и здравый рассудок, утверждают, что сам не знает кто и откуда он, и век свой шатается, где день, где ночь". Церковный раскол 17-го века погнал в бегство от государственного преследования тысячи верующих. Дикий климат, густые леса, непроходимые болота на долгие десятилетия и даже столетия стали им единственной защитой, бездорожье - благом. Владлен Кривошеев: Наполеон не смог быстро уйти еще и потому, что ему так называемая, Старая Калужская дорога, по которой он отступал, она же не была грунтовой, она была немощеной дорогой. В Европе были уже мощеные пути, а тут не было мощеных путей. И во время Второй мировой войны были случаи, когда техника немецкая не могла пройти, потому что на карте пути были, а де-факто их не было. Потому что грунтовая дорога, нанесенная на современную карту - нонсенс, абсурд. А у нас до сих пор есть дороги федерального значения, которые - грунтовые. Никита Сергеевич Хрущев, человек, которого я глубоко уважаю, первый человек, который раскрепостил наше сознание, однажды сказал: ничего, мы потрясемся и по плохим дорогам. Ему кто-то предложил: Никита Сергеевич, нужна программа совершенствования автомобильных дорог в России. Как я знаю, как мне объяснили, тут был стратегический замысел, чтобы по этим дорогам враг внешний быстро не прошел, а увяз в нашем бездорожье. Анна Логвинская: Дорога - это коммуникация, дорога - это открытость, дорога - это получение информации. И если, например, народ или народность или какое-то сообщество не хотят получать информацию, это отнюдь не говорит об их глупости, это как бы их выбор. Допустим, буддистов-монахов мы же не называем дураками, а у них все-таки есть идея отрешения от мира, созерцание. Игорь Ионов: Я думаю, надо вспомнить об Индии, об одном из распространенных способов времяпрепровождения людей, мужчин, преимущественно после сорока лет, когда человек получает свободу для деятельности по спасению своей души, для воссоединения с абсолютом, для завоевания нирваны. Так вот эта деятельность часто выражается в том, что человек меряет своим телом реку Ганг, передвигаясь по ее долине, ложась и вставая: опускается на колени, затем вытягивается в полный рост на берегу Ганга, протягивает вперед руки, затем встает и становится ногами на ту точку, на которой были до этого пальцы рук. Затем он ложится, снова вытягивает руки и вот так повторяет свои действия, пока не пройдет весь путь до конца вдоль реки Ганг. И проводит в этом душеполезном занятии годы, иногда десятки лет. Россия находится на перепутье между Востоком и Западом. В России перекрещиваются и переходят друг в друга различные идеалы. Она не столько идет своим собственным путем, а идет, сообразуясь и с западными, и с восточными ценностями. Очень часто эти ценности переплетаются. Например, при Петре Первом мы реализовали радикально западническую программу, но радикально восточными средствами. Именно в это время было закончено закрепощение русского общества, в частности, государственных крестьян, и боярство лишилось своей формы участия во власти. Вот это стремление двигаться в каком-то своем направлении, сообразуясь с ценностями совершенно разных культур, это, наверное, то, что задает такое сложное, не однонаправленное, а переменное движение с уклонениями в разные стороны. Ведущий: Историк рассказывает: "Ревизуя Пензенскую губернию, Николай Павлович,( царь Николай Первый), по причине бедственного состояния российских дорог, вывалился из коляски и сломал руку. Перелом долго не срастался. Наконец лубки были сняты и государь довольный и выздоровлением, и смотром Александровского корпуса, оказавшегося выше всяких похвал, был весел и пожелал попробовать силу выздоровевшей руки. Для этого он сам поставил кадет в строй, велел держаться как можно крепче, потом толкнул ближайшего больной рукой. И вся шеренга повалилась. Кадеты были в восторге - сам государь играл с ними, как они со своими оловянными или бумажными солдатиками". Анна Хорошкевич: Что значит империя? Империя для каждого периода своя. Империя Рюриковичей - это тоже самое, что империя Карла Великого, огромное, лоскутное, практически несвязанное государство. Империя татар, унаследовали мы имперскую идею? Да нет, конечно. Потому что мы ее сами вырастили на собственной почве и мы ориентировались вовсе не Орду в своих имперских амбициях, мы ориентировались на императоров европейских - на Августа, Римского императора. Нам вполне подходили и византийские императоры. Теория о том, что мы получили все эти регалии власти от Византии, это то же самое, одна из форм имперского синдрома, но уже средневекового. Теперь у нас, простите, имперский синдром 20-го века, эпохи постиндустриальной. Хотя во всем мире постиндустриальная эпоха, но в сознании у нас средневековая империя. Вот мы старательно перебираем, из каких корней мы могли вырасти - от империи Рюриковичей, империи Чингисхана, еще от кого-то? Игорь Ионов: Существует мир великих классических цивилизаций, мир Китая, Индии, арабо-мусульманский мир, мир Запада. Существует мир периферии этих цивилизаций - Швеция, Польша, Афганистан, мир, в котором разрушаются большие государства, мир, в котором не сбываются имперские планы. А существует мир наш, транспериферийный, в котором могут существовать большие империи, но в котором разрушаются культуры, уничтожаются народы. И лейтмотивом судьбы народа в этом мире является выражение "погибоши аки обри", это описание летописцем русским судьбы аварского каганата, который в 10-м веке после разгрома его Святославом, исчез, и об этих людях вообще ничего не известно. Это мир хазарского каганата, столицу которого Итиль мы не можем даже найти. Это мир трагический, но вместе с тем это мир, представляющий огромные возможности. И Россия, это не всегда понимают, она ведь ориентировалась в своей истории не только на Запад или на Юго-Запад, на Византию и Западную Европу. Огромным, культурным в том числе, влиянием было татаро-монгольское нашествие, которое принесло с собой очень мощное культурное воздействие Китая. Китай был центром культурного мира. Если Константинополь насчитывал полмиллиона человек, это в лучшие годы, это до его разгрома крестоносцами, то в Китае в то же время существовали такие города как Хаджоу и Суджоу, в которых было соответственно четыре и два миллиона человек. И вот это воздействие опосредованно дошло до России. Виктор Живов: У нас имперское пространство, которое стало возникать с 14-го века. У нас пространство с одним центром, с одной столицей. Столица всегда одна. Если столица Москва, то Петербург должен превратиться в такую бедную вдову. Если столица Петербург, то Москва померкла в соседстве с Петербургом. Так бывает устроено государство, так устроена Франция, скажем, есть один Париж и больше ничего нет. И это в условиях нашего нынешнего существования, конечно, очень болезненная черта. Потому что это громадная страна с очень разными частями, регионами, как теперь любят говорить. И на это разнообразие и культурное, и этническое, социально-экономическое наложить схему имперского пространства с одним центром очень тяжело, это приводит к постоянным и тяжелым трениям. Игорь Ионов: В России периферия и город резко противостоят друг другу. Еще в 1991-м году, по материалам американских социологов, Россия и Москва, например, по ценностным установкам населения разнились так же как Аргентина и Франция, например. Между Россией и Москвой лежали Латвия, Румыния, Эстония. И Москва в этом смысле напоминала больше Германию, чем Россию. Леонид Смирнягин: Аспатиальность делает русского в известном смысле хозяином над пространством. Может быть, не над местом, скажем так, а над пространством вообще. Он легко по нему перемещается, он живет в громадной стране, 26% жителей России, согласно переписи 89-го года, родились не в тех областях, в которых они живут. Это высокий уровень перемешивания. В Москве больше половины жителей родились не в Москве. Правда, в Пензенской области 95% родились, а только пять приезжих. Но, тем не менее, перемешанность довольно приличная в России. Поэтому вот это ощущение, что "мой адрес не дом и не улица, мой адрес - Советский Союз", русским сильно присуще, они свободно чувствуют себя на таком громадном пространстве. Может быть, конечно, в силу и особенностей этого пространства. Все мы расселены, как правило, такой узкой полосой по широте от Калининграда до Владивостока, вдоль которой природные условия меняются очень слабо. Вы можете проехать десять тысяч километров и мало что заметите изменившегося за окном. Как я помню, у Битова где-то есть: "Я еду в поезде, выглянул в окно - болота, корова стоит, осоку жует. Заснул. Проснулся через три часа, в окно выглянул - болото, корова стоит, осоку жует". Такое представление о России справедливо в этом отношении. Вот благодаря монотонности русскому. может быть, незачем реагировать на пространство. В этом плане он адекватен собственному пространству. Просто новый этап сейчас возникает в развитии русского человека и его культуры, который требует оттачивания другой стороны, а именно культивирования места. Игорь Ионов: Проблемы дорог России - это в значительной мере проблемы ее масштабов, проблемы влияния географии на историю. Там, где география доминирует над историей, там и с дорогами обстоит плохо. В странах, где много гор и камня, там люди вынуждены строить дороги, потому что это своего рода, как говорил Арнольд Тойнби, вызов среды. Иначе невозможно обеспечить сообщение между двумя городами, скажем. В тех странах, где этот вызов отсутствует, там, где большие равнинные пространства, как бы нет необходимости строить большие и хорошие дороги. Мне вспоминается такая картинка, это Западная Украина, Прикарпатье, и кусок прекрасной еще австро-венгерской дороги, и вокруг него собрались местные мужики, обсуждают, как по этой дороге ходили немецкие, а потом советские танки, и как эту дорогу сто лет не ремонтировали, а она все такая же хорошая. Мало того, что каждый камушек был прекрасно отесан, эта дорога была выложена по краям цветным орнаментом. В этом смысле еще очень характерный пример - это Русская улица в Софии, в Болгарии, улица, какой никогда, наверное, не будет в России. Потому что мало того, что она отделана прекрасной брусчаткой, по сравнению с которой брусчатка Красной площади - это булыжник, она еще и желтого цвета. Это как раз улица, на которой стоит памятник Александру Второму. Вот это попытка выразить уважение к России при помощи культурных реалий, архитектурных средств, которые совершенно для русской культуры не свойственны, они как раз говорят о том зазоре, который существует между образом России, образом прекрасной, гордой, сильной страны в Европе, и нашими собственными возможностями благоустроить свою жизнь. Ведущий: "Дурак" - не всегда ругательство, дуракам, как известно, везет. Емеля-дурак отпустил говорящую щуку и судьба щедро его одарила. Он к тому же, что дурак, еще и артист, умеет вовремя притвориться, "включить дурака". Такие способности часто показывают российские чиновники, когда неуемную корысть маскируют внешней бестолковостью, которую народ всегда прощает, естественно. В сталинских лагерях "придурками" называли заключенных, сумевших занять выгодные должности - в конторе, на кухне, в медицинской части. "Мужики", те, что были на тяжелых работах, "придуркам" завидовали, но и презирали безмерно, как и положено мужикам. Анна Логвинская: В психиатрии есть понятие "фершробен", что переводится, не совсем может быть точно, как "чудак". Это явление околопсихиатрическое, то есть этот человек чудной, он немножечко за пределами нормы, это как бы верхняя норма поведения, он отличается от всех остальных. Он либо мечтатель, либо какой-нибудь рационализатор, либо он носится с какими-то идеями. Он все время на грани патологии, близко к бреду, но все-таки не бред, то есть как бы чудак. И я думаю, что это - пограничное понятие. Вот понятие "дурак" в русском языке и в русской культуре, оно пограничное с нормой. Дурак - человек, который балансирует на грани между нормой и патологией. И если в сказках ему везет, всегда во всех сказках есть некоторая мечта об идеальном персонаже, об идеальном человеке, который может обмануть судьбу, и есть герой, который эту судьбу завоевывает смелостью, мужеством, благородством, а есть дурак, у которого совершенно другие способы преодолевать. Он как бы не замечает, он чего-то не понимает, отметает и по дури, дуракам везет, везет именно потому, что они просто многих опасностей, которые подстерегают человека, не замечает и не знает о них и знать не хотят, а потому у них нет невроза ожидания неудачи. И вот они как бы получают ни за что, без всяких особых достоинств, они получают то, за что другие борются, мужественно преодолевая страх. А дурак не преодолевает страх, потому что он не знает, чего бояться. Это вызывает, может быть, даже некоторую зависть. Игорь Ионов: В русской сказке дорога практически отсутствует, существует феномен перекрестка. А гораздо более важным моментом в сказке является феномен моста, феномен перехода от жизни обыденной к жизни прекрасной. Русская дорога - это дорога анизонтропная, дорога, по которой идут от убогого настоящего к прекрасному будущему. И эта дорога отождествляется с движением крестьянина, который, переходя от участка к участку в лесу, надеялся на лучшее. Он двигался только вперед, пути возврата не было. Этот феномен отразился и в русском восприятии православия, особенно в русском сектантстве, старообрядчестве. Дорога - это путь из мира нечестия, мира дольнего в мир святых, мир горний, в мир града Китежа, в мир Опоньского государства, в мир страны Беловодья. Это дорога, на которую ступают ради достижения высокодуховной жизни, ради достижения спасения, и которая может вести очень странными и окольными путями. Например, в Опоньское государство, то есть, в Японию, географически определенную страну, путь вел через Черное море и Иран, по русским сказкам. Анна Логвинская: Русский характер, если употребить психиатрическую метафору, то он маниакально-депрессивного толка. Этот характер не имеет поступательного развития в деятельности. Он находится в состоянии подавленности довольно долго, а потом срабатывает эффект, он дает взрыв очень большой силы, когда дурачок встает с печи и, как Илья Муромец, совершает невероятные по мощи преобразования, свершения, отражает врага и так далее. Это очень сильный выброс энергии, который потом требует длительного накопления. То есть, очень долгое накопление энергии, мгновенный выброс и опять длительное накопление энергии. Игорь Ионов: Для протестанта, скажем, оценка качества труда - это его прибыльность. Идеалом является прибыльный труд. То есть, дорога должна была прежде всего окупаться. Для католика идеал - это качественный труд, и в этом смысле нужно сделать хорошую дорогу. А вот для русского православного человека труд должен проходить прежде всего в единстве с Богом, труд должен быть одухотворен, и поэтому за труд можно не получать больших денег. Можно, в конечном счете, не так уж хорошо его исполнять, но нужно трудиться, ощущая высокий подъем духа. И вот разница между оценкой труда в долларах, оценкой труда в уважении окружающих и в советской оценкой труда в виде Доски почета выражается именно в этом. Потому что Доска почета - это переход образа человека из реальности в икону, а икона есть ни что иное, как окно в Царство Божие. На Доске почета, таким образом, проявляется его облик в освещении Царства Божьего. Если работа совершена в одухотворенном состоянии, если результат достигнут в процессе совершения работы, то качество самого труда и его прибыльность являются не такими уж важными. И поэтому результатами одухотворенного труда могут быть, и они и были в реальности, плохие дороги. Напротив, в этом плане физическая дорога, то есть, дорожное покрытие, не рассматривается как что-то духовно существенное, оно воспринимается как техническая особенность. И с равным успехом человек может идти к спасению по дороге, вымощенной брусчаткой, и по русскому разбитому проселку. Может быть, вот это движение по разбитому проселку как раз больше соответствует протесту против нынешнего дольнего, греховного состояния жизни. Еще в 19-м веке Иван Кириевский отмечал, что русский человек вообще не любит комфорта, он гнушается комфортом, комфорт ему кажется избыточным в этом дольнем, греховном мире. В своем стремлении к совершенству, к Божьему миру, к безгрешию русский человек стремится в этом мире преодолевать трудности. И вот одна из трудностей, безусловно, - плохие дороги. Леонид Смирнягин: Русская культура вертикальна - из-за особенностей, может быть, нашего православия, из-за самодержавия. По многим параметрам это можно замерить даже. Но вот с точки зрения географической, это очень здорово видно. Каждая отдельная область, край или республика живут своей жизнью и имеют отношения, прежде всего, с Москвой, а не со своими соседями. Если им нужно что-то от соседа, они говорят Москве, как в свое время Пермская область пригрозила отозвать свою подпись под договором об общественном согласии в 1994-м году в связи с тем, что, по ее мнению, Башкирия получила односторонние преимущества по договору. Вместо того, чтобы улаживать это с Башкирией, они сделали контрмосковскую акцию. Это очень типично. То есть, горизонтальные связи между областями ослаблены, вертикальные сильно развиты. И это морфологически выражено на наших картах. Легко увидеть на сравнительно детальной карте какой-либо области, как к границе с двух сторон подходят дороги сельского плана, местного плана, подходят и останавливаются, как правило, в двух - трех километрах друг от друга, и часто поворачивают назад. Это зрелище очень яркое, оно хорошо наблюдается из космоса, поскольку, если дорога имеет твердое покрытие, она бликует, ее легко различить. Чего не наблюдается нигде, ни в одной стране ничего подобного не существует. А у нас именно так. Я помню модельную границу Владимирской и Ивановской областей. 12 дорог подходят друг к другу, две из них - общегосударственного значения, остальные доходят почти до границ и расходятся. Нечего делать на той стороне, каждая область живет сама по себе, вся жизнь направлена внутрь. Как правило, очень сильно падает интенсивность землепользования на границах, границы зарастают лесами, это тоже очень здорово видно. Вся жизнь, вся общественная жизнь организована по административным ячейкам, что крайне нездорово. Административное деление страны служит только для работы администрации, а каждая сторона общества должна иметь свой шаг в пространстве, свою особенность в организации пространства. Одно дело, медицинская помощь, другое дело - экономические районы, третье дело - культурные районы. У нас же практически все втиснуто в административные рамки. Это, конечно же, историческая особенность, воспроизведенная большевиками с большим успехом. Любопытно, что, когда они перекраивают карту, выделяют, например, Липецкую область, которой не было до 1954-го года, то лет через десять вы уже можете увидеть, используя научные способы, что население к этому приспособилось. Уже снова размыкаются дороги на границе, снова зарастает она лесами. Десять лет уже достаточно для того, чтобы население покорно отлило свою общественную жизнь именно в эти границы, которые, казалось бы, предназначены только для администрации. Ведущий: "Петр запустил Россию на орбиту технологического соревнования с Западом, - писал английский историк Арнольд Тойнби. - Технология это всего лишь длинное греческое слово, означающее "сумка с инструментами". Разумеется, этой цели служит и ткацкий станок, и локомотив, как служат и пулемет, самолет или бомба. Но среди инструментов есть отнюдь не только материальные, но и духовные, наиболее мощные из всех, что создал человек". Игорь Ионов: Для русского ученого очень важен стереотип движения "дером", это когда охотник идет по тайге без дороги, когда он проламывается через заросли, через бурелом, переходит через болота. Часто ученые именно в таком движении находят что-то, о чем никто никогда не думал. Правда, подчас на это уходит целая жизнь, а иногда не бывает никаких результатов. При движении по дорогам всегда бывает какой-то результат, при движении "дером" результата может не быть. Но, скажем, такие явления, как русская наука второй половины 19-го и начала 20-го века - это явление громадное, мало с чем сопоставимое. И такие странные фигуры, например, как Николай Федорович Федоров, вдохновитель идей очень многих ученых, таких как Циолковский, Чижевский, как Вернадский, их открытия - это явно плоды движения без дорог, "дером", с неожиданными открытиями, открытиями гигантских космических масштабов, которые способны прославить культуру народа на века и сделать ее важной для истории человечества как целого. Продолжение |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
