Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[29-04-01]
Россия как цивилизацияАвтор Елена ОльшанскаяВедущий Анатолий Стреляный "Городской романс"В передаче участвуют:
- Дмитрий ШВИДКОВСКИЙ - доктор искусствоведия, Московский архитектурный институт Анатолий Стреляный: Слово "город" произошло от "ограды" - гораживать, забирать забором. Киевскую Русь называли страной городов, Гардарикой. Киев, Новгород, Псков, Смоленск, Чернигов, Полоцк, затем Ростов, Суздаль, Владимир были центрами соперничавших друг с другом княжеств. Московская Русь, наследница двух великих империй, стала бороться с сильными городами. Центр у быстрорастущего государства должен был быть один - первопрестольная столица, третий Рим. "У меня в Москве купола горят. У меня в Москве колокола звонят. И гробницы в ряд у меня стоят, в них царицы спят и цари". Так писала юная москвичка Марина Цветаева к знаменитому петербуржцу Александру Блоку. Блок умер в 21-м году, совсем немного не дожив до того, чтобы стать поэтом ленинградским. Дмитрий Швидковский: Если смотреть на материал архитектуры, то есть на материал заказа и тех программ, которые власть ставила перед создателями основных сооружений в главных городах и столицах государства, то, собственно, признак имперской архитектуры мы увидим с самого начала. Это можно увидеть и у великого князя Владимира в Киеве с десятинной церковью или у Ярослава Мудрого с программой Софии киевской. Но что уж совершенно очевидно, это архитектурная программа Андрея Боголюбского во Владимире. Это программа совершенно вселенской архитектуры, создание новой столицы. Во Владимире возникает универсальная архитектура, где соединяются западно-романские черты с византийскими, с какими-то восточными элементами. То же самое происходит, по существу, и в архитектуре Московского царства. Это и ренессансная Москва с приглашением мастеров из Италии при Иване Третьем, и особенно это - Иван Грозный. Храм Василия Блаженного именно в своей сложности, изобразительности, огромном числе символов, аллегорий, в которые погружена эта архитектура, это, может быть, одна из самых ярких построек архитектуры именно вселенской, имперской. Анатолий Стреляный: Знаменитый француз маркиз де Кюстин, жестоко обличивший Россию после того, как поездил по ней летом 1839-го года, был, однако, восхищен московским Кремлем. "Это цитадель, построенная на рубеже Европы и Азии", - писал он. -" Кремль - Монблан крепостей. Это лестница гигантов, идущих на войну с богами". Москву ненавидели и любили. Дружелюбная, хлебосольная, нечесанная, распущенная. "Город чудный, город древний! Ты вместил в свои концы и посады, и деревни, и хоромы, и дворцы..." Ольга Елисеева: Каждая более или менее богатая дворянская фамилия имела в Москве свой дом. А те дворяне, которые не имели возможности финансово построить себе в Москве усадьбу, приезжали и размещались у богатых родственников или у богатых же близких соседей и покровителей. Скажем, дворянин жил в Смоленской губернии и он к своему соседу, живущему рядом с ним в той же Смоленской губернии, приезжал в Москву и останавливался в его роскошном и богатом особняке. То есть, люди жили такими клановыми огромными структурами. Это воспитывало чувство покровительства, чувство необходимости поддерживать своих земляков и родственников, выходцев из одной определенной губернии или территории. Эти земляки продвигались в основном затем своим родственником, который получил большие чины и, естественно, они стояли за него горой. Анатолий Стреляный: При Петре Первом города, как и чиновники, были выстроены по ранжиру - столица, затем губернские, уездные, безуездные города, то есть, не имевшие округи или уезда. Чтобы считаться городом, поселение должно было иметь жалованную грамоту от императора, самоуправляющееся городское общество с правами юридического лица, а также утвержденный императором герб и план. Начав строить новую столицу, Петр запретил в государстве "всякое каменное строение, какого бы имени ни было, под разорением всего имения и ссылкою". Каменный Петербург, по мысли Петра, должен был противостоять всей остальной, деревянной России. Александр Каменский: Город Петербург был построен Петром Великим как идеальный город. Петр командовал, какая должна быть ширина улиц, какая высота домов, какого цвета они должны быть, как должны быть одеты горожане. Он создавал идеальный город. Вот это должна была быть модель, по которой должна была строиться потом вся страна, вся Россия. Это была модель жизни, не просто города, так должна быть устроена жизнь. И почему прямые улицы, почему они пересекаются? Потому что это рационально. Жизнь должна быть устроена рационально. Этот принцип разумности, рациональности, который лежал в основе всей петровской идеологии, вот он и воплощен в Петербурге. Ольга Елисеева: В 18-м веке появление новых городов, на пустом месте, было связано не только с идеями Петра куда-либо передвинуть столицу или завоевать море, оно на самом деле определялось философскими идеями, которые тогда господствовали в обществе. Если мы обратимся к философии эпохи Просвещения, то мы встретим в ней блистательную идею о пороках и добродетелях, о том, что ребенка или целое общество можно избавить от пороков, порвав его порочную связь с предшествующим злом. Вот родители недобрые, но если у них отнять ребенка и его воспитают в каких-то изначальных добродетелях, то этот ребенок не унаследует пороков отцов. Точно так же можно говорить о целом обществе. Если, скажем, целое общество откажется от своих корней и начнет жизнь на новых началах, с чистого листа, оно сможет избавиться от глубинных пороков своего прошлого. В Европе подобного рода идеи принадлежат и Вольтеру, и Руссо, и Дидро их проповедовал. На бумаге таких проектов было в Европе чрезвычайно много и даже появлялись маленькие городки в Германии, в Италии - на иждивении мелких, в основном, немецких князей, которые пытались эти маленькие городки построить, пригласить туда жителей, создать для них условия и посмотреть, справятся ли жители со своими пороками. Россия оказалась достаточно наивна, чтобы воплотить эти идеи в жизнь. Анатолий Стреляный: "Я верю - город будет, я знаю - саду цвесть..." Для того, чтобы лучше понять советскую мечту об идеальном городе будущего, который так и умер, не родившись, на дне платоновского "Котлована", надо вспомнить об удивительной живой игрушке, построенной императрицей Екатериной Второй прямо в аллеях Царскосельского парка. Дмитрий Швидковский: Город назывался София, по немецкому имени Екатерины Второй и одновременно здесь обращение к образу Софии-Премудрости. Он представлял собой трапецию, длинная сторона - два километра, короткая - один километр, так что это был не очень большой город. Но он был уездным городом Санкт-Петербургской губернии, хотя и играл чисто идеологическую роль. Он был создан для того, чтобы, как писала Екатерина, делать вид аллеям парка, его можно было рассматривать с дворцовой галереи в подзорную трубу. Этот город, где сама Екатерина покупала на ярмарке, где были фабрики-школы, где обучались мастера для всей России, где даже было в 80-х годах 18-го века уличное освещение, чуть ли не единственное в России. Правда, его зажигали только тогда, когда императрица была во дворце. И вот создается мир идеальной жизни, действующая модель города с настоящими домами, даже довольно высокими, четырехэтажными, огромным собором, промышленными зданиями, но воспринимаемая из императорского парка. Туда были выписаны из Эдинбурга 80 семей, там жили еще немцы на фабриках. К счастью, сохранилась переписка шотландцев со своими семьями в Эдинбурге. И, конечно, они ощущали себя очень странно. Они ехали в Россию, по их представлению, варварскую страну, но попадали в условия невероятно цивилизованные. Они, конечно, понимали, что эти условия не везде, а именно только в этом месте, где они живут. Выдержать такую искусственную жизнь смогли отнюдь не все. Большая часть уже через пять лет уехала. Но несколько семей остались и сыграли довольно большую роль в России 19-го века. Ольга Елисеева: В определенный момент философы Просвещения и архитекторы того времени даже схватились за голову и стали думать: а вот в этих совершенно новых городах как же люди будут мечтать, о чем они станут размышлять, когда они не видят руин? Почему-то считалось, что размышления посещают человека, когда он видит древние постройки. И вот в этих новых городах, нельзя же было туда допустить прошлое со всеми его отрицательными чертами, нельзя было устроить чудесный маленький город в виду какого-нибудь старинного замка - подвалы страшные, цепи, зачем же это нужно? Но, с другой стороны, совсем отнять надежду поразмышлять над древностью нельзя. И появились целые проекты по созданию искусственных руин прошлого. В таких маленьких городках, в частности, у нас в России можно видеть башни-руины в Царскосельском дворце, в Павловске можно наблюдать фундаменты таких построек, в Гатчине есть башни-руины очень интересные. То есть, идея архитектуры, которая есть псевдопрошлое, которая должна была бы создать фон для размышления, но в то же время не соединяться с настоящим прошлым. Дмитрий Швидковский: Екатерининский город был построен в большой связи с парком. Улицы его были все в основном неправильной формы, как и аллеи живописного парка. Александр Первый отменил этот город и стал строить свой, тоже в Царском селе, уже под названием Царское село, а не София. Александровский город очень жесткий, прямоугольный, это нечто напоминающее военные поселения, которые одновременно создавал Аракчеев. И в это же время как раз создаются образцовые проекты жилых домов, тюрем, церквей, заборов, мостов. Такая абсолютно полная, регламентированная модель гражданского города со всеми его элементами. И одновременно Аракчеев создает военные поселения, тоже от планировки домов до формы гребенок, которыми солдаты должны были причесываться. И александровское время создает значительно более тоталитарный образ империи, как это ни странно, чем екатерининское. Город, который Александр Первый построил, до сих пор существующий, был моделью для всех городов империи его времени. Анатолий Стреляный: В 1857-м году среднее расстояние между соседними городами и посадами в европейской России, без Польши и Финляндии, составляло около 87-ми километров, в Сибири - 516. В 1914-м году, соответственно, 83 и 495 километров. В Якутской губернии города отстояли друг от друга на 887 километров, в Архангельской на 300. В середине того же 19-го века города Италии, Германии, Испании и Франции находились друг от друга на расстоянии 10-28 километров. А в начале 20-го века это расстояние сократилось до 8-15 километров. Игорь Яковенко: В урбанистике, науке о городах, и в социальной истории есть такое понятие - городская революция. Под городской революцией понимается взрывной рост городов, населения городского. В России этот рост начинается с конца 19-го века и весь 20-й век, практически, до конца 20-го века, Россия переживает эту самую городскую революцию. Лев Лурье: Костромичи, ярославцы, тверичи и даже уроженцы определенных уездов, волостей и деревень образовывали внутри Петербурга непересекающиеся маленькие миры. Каждый из таких миров специализировался на своей сфере деятельности, даже, собственно, монополизировал ее в городе. Таким образом, скажем, пошехонец и портной были явления синонимические или уроженец Старицы - яличник, то есть человек, который перевозит через Неву на ялике или, скажем, каменотес-новотор, уроженец Новоторфского уезда Тверской губернии. Каждый из таких миров образовывал некую вертикальную структуру, во главе которой стояло несколько земляков, выбившихся в люди, ставших самостоятельными хозяевами, и каждый из них держал при себе огромную семью, состоявшую не только из его семьи в узком смысле, но и из семьи в широком смысле. То есть, мальчиков, приказчиков, старших приказчиков. И все это вместе превращалось как бы в экспортный вариант деревни в городе. Игорь Яковенко: Глубинная суть города состоит в том, что городе живут люди разделившиеся. Деревня находит ответы на все проблемы, которые рождаются жизнью, в рамках той традиционной большой культуры, которая наследуется от прадеда к деду, от деда к внуку. Город - это не некоторая административная единица, выделенная из этого мира, а это другая природа общества и культуры. Если в деревне диалог, постоянно идущий в обществе, происходит в рамках одной культуры, традиционной, неизменной культуры села, то в городе происходит диалог разных культур. В городе живут люди, которые разделились по профессиям, по образу жизни, по культуре. И в этом сообществе, если и находится какое-то равнодействующее, какой-то консенсус, этот консенсус построен из разных позиций. Лев Лурье: Была субкультура иностранная, это - петербургские немцы, петербургские финны. Скажем, немцы жили у себя на Васильевском острове как в каком-нибудь маленьком германском городке и финны, которые на Выборгской стороне жили почти как в Финляндии. Был еврейский этнический район в районе Подъяческих улиц, и польский - за Нарвской заставой. Кроме иностранцев, кроме крестьян, существовал, скажем, мир двора и гвардейцев, который вообще принципиально не соприкасался ни с какими другими мирами. Это - отличие Петербурга и России 19-го века, скажем, от Англии или Франции. Мы можем себе представить Оскара Уайльда, который читает свои сочинения английским аристократам, но Николая Второго, беседующего с Чеховым или с Леонидом Андреевым, представить себе невозможно. Мир Александра Блока и мир великого князя Дмитрия Павловича - это абсолютно разные и неперекрещивающиеся миры. И таким же образом практически не перекрещивался с миром чиновным и с миром ремесленным мир рабочий, который состоял из тех же крестьян, но не объединенных системой землячеств, не входивших в земляческий мир. Игорь Яковенко: Коммунисты приходят к власти, когда массы людей из деревни хлынули в город. Об этом писал еще Плеханов, о том, что человек из деревни, ушедший в город, относится к деревне с презрением. То есть, он как бы он уже горожанин, хотя он помнит своих деревенских родственников, как-то жалеет их искренне, но он уже стал городским. Эта психология и была генеральным ощущением, с которым жил эмигрант первого поколения, убежавший из деревни в город. Вот он прибежал в город, он утратил деревенские модели поведения, он утратил деревенские запреты, деревенские принципы. Есть такой закон: человек, перемещающийся из деревни в город, в первом поколении проваливается в культурном отношении. Он утрачивает старую культуру и не обретает новую. Вот этот мигрант первого поколения и был тем, кто сделал революцию, и был тем, кто составил костяк советского общества - и костяк аппарата советского, и тот самый слой, который эксплуатировался. Анатолий Стреляный: В ленинские и первые послеленинские годы советская власть особо подчеркивала, что она отменяет общечеловеческие нравственные нормы. Это было не так уж трудно, если учесть, какими нормами их заменяли. Один из крупных деятелей той эпохи писал: "Заповедь "не укради" следует заменить этической формулой товарища Ленина "грабь награбленное", которая является лишь русским видоизменением марксистской формулы "экспроприация экспроприаторов". Ленин делал ставку на пролетарское самосознание, которое вырастет в крупной промышленности. В 17-м году в крупной промышленности работало меньше 4% населения страны. Из ста петроградских рабочих семьдесят были выходцами из деревни. Наталья Козлова: Часто называют советское общество обществом рабочих и крестьян. Мне кажется, вот эта вторая часть "и крестьян" - это уступка реальности. Действительно, пути были открыты для юного пролетария, но, простите, а где в России, в крестьянской стране, были пролетарии? Их место занимает крестьянская молодежь. У многих это проскальзывает, как бы они "получили от советской власти все", вот они это подчеркивают. А все - это не значит удачливая карьера, потому что многие, только попав в советскую армию, знакомились с постельным бельем, с какао, с шоколадкой. Анатолий Стреляный: После окончания гражданской войны многие, как признавался в газете "Комсомольская правда" один рабочий, "скучали за военным коммунизмом и шли орудовать финкой". Число бытовых преступлений с 1923-го по 1926 годы выросло в Ленинграде в десять раз, чему способствовало, как вынуждено было отметить руководство страны, "культивирование пролетарского чванства". Крестьянская молодежь рвалась в город. Заводские общежития были перенаселены, в них царили грязь, пьянство, драки. Наталья Козлова: В деревне молодежи было "бесперспективно". Ужасный комплекс вины, который они испытывали за то, что они крестьянские дети. Так или иначе они убегали, они просачивались. Такой пример: в сельсовете юноше дают справку, что он из семьи середняка. А он что делает? Он пишет в личном листке по учету кадров, что он сын бедняка и начинает играть. Он прекрасно знал, что его могут за это наказать, и какая-нибудь только справка призывника тогдашняя - тоже производит огромное впечатление - когда, действительно, она как решетка, через которую надо было просочиться. Вот они часто так пишут, что я готов ко всему, к ссылке, может быть я даже рискую быть арестованным, но голод - это самое ужасное. Меня поразила одна запись в дневнике молодого человека. Его послали в колхоз помогать колхозникам, и вот он в дневнике пишет: "Надо мне меньше разговаривать на сельскохозяйственные темы. Я ведь числюсь чистокровным рабочим, сказать мне могут товарищи - а как это ты так умело снопы вяжешь?" Анатолий Стреляный: В 1918-м году господствующий класс - пролетариат - получил право на жилища и личные вещи буржуев. Однако "слишком просторные квартиры при современной дороговизне дров представляют не удобство, а сплошное бедствие", - писал известный советский экономист и статистик Струмилин. Паровое отопление с 17-го года не действовало, в огромных комнатах приходилось ставить печки-"буржуйки", топить их книгами и роскошной мебелью прежних хозяев. Рабочие переезжать не спешили. В тесном домике на окраине были и подвалы, и погреб, и колодец во дворе. Отсутствие этих удобств осложняло жизнь пролетарских семей. Но когда с началом индустриализации деревня побежала в город, нехватка жилья стала катастрофической. 1 августа 1927 года граждане СССР оказались обладателями особого права - права на самоуплотнение. В течение трех недель каждый горожанин, занимавший более восьми метров жилой площади, был обязан самоуплотниться, поселить у себя кого-то по своему выбору. После трехнедельного срока такое право переходило к домоуправлению. Так появились знаменитые городские коммуналки, в которых быстро вызрел новый тип личности - "хомо советикус" стали его позже называть. Лев Рубинштейн: Как микросоциум, коммуналка представляла собой определенный набор социально-культурных типов. Я помню, в той коммуналке, где я жил, и в тех, куда я ходил в гости к друзьям, как правило, присутствовала какая-то пожилая дама, всегда в каком-то замысловатом халате с кистями, она была потомком той семьи, которая когда-то владела всей квартирой. Если посчастливилось к ней зайти в комнату, можно было обнаружить совершенно невероятные предметы - драгоценные, либо те, которые казались драгоценными ребенку. В этой квартире обязательно должен был присутствовать какой-нибудь пожилой еврей, либо адвокат, либо доктор на пенсии, всегда в некотором маразме. Он всегда появлялся на кухне с расстегнутыми штанами - такой был чудаковатый человек в очках или в пенсне. Там обязательно присутствовала какая-нибудь многочисленная татарская семья, обязательно многодетная, где часть детей шли в бандиты, а часть были какими-то невероятными отличниками и победителями олимпиад. Все это уживалось в одной семье. Там обязательно жила какая-нибудь алкоголичка, которая работала посудомойкой в ближайшей шашлычной или пельменной и много детей, которые по коридорам ездили на трехколесных велосипедах. В общем, это был мир, конечно же, вполне самодостаточный. Летом он расширялся до уровня двора, но двор - это уже была просто вселенная. Анатолий Стреляный: В просторных отдельных квартирах с казенной мебелью и прислугой жила партийная знать, герои труда, лауреаты, орденоносцы. Алексей Стаханов, назначенный лучшим шахтером страны, получил в своем маленьком поселке роскошную квартиру со специально обставленным профессорским кабинетом. Обычные горожане жили по 20-30 человек в коммуналке. Жильцы боялись друг друга, доносили друг на друга. Ирина Щербакова: С 33-го года начинается паспортизация. Как выявить тебя, как тебя найти, как обнаружить? Паспортизация идет как всегда в России довольно долго, в паспорте есть графа национальность, и тогда ты уже точно стоишь на учете. Так вот, например, довольно интересный циркуляр был раскопан, директива 38-го года,( причем, надо сказать, что такого рода директивы всегда исходили с самого верха) по поводу того, что ты не можешь записаться в паспорте, если твоя фамилия Мюллер, Попандопола, например, или Шапиро, ты не можешь записаться русским, даже если ты тут жил всегда, твои родители родились. По-видимому, люди пытались это сделать. А ты должен доказать соответствующими документами, что ты и правда русский, документами на своих родителей. А если нет, то до выяснения органами соответствующими, в твоей графе "национальность" будет стоять прочерк. Почему? Я думаю, тут разные причины, по-видимому, люди бросились менять свои фамилии, бросились менять свои национальности, понимая, что опасно быть немцем, опасно быть греком. И это еще задолго до борьбы с космополитизмом. Фантастические истории - до войны идет кампания, сажают немцев и чувствуют, что сажают немцев. До Пакта, потому что после 39-го года некоторое идет опять потепление в отношениях, но до Пакта сажают немцев. И люди начинают метаться. И тогда возможен подкуп, как всегда, какие-то знакомые в паспортных столах, записывают немцев евреями. Я просто знаю несколько реальных таких историй. А потом после войны и во время войны это еще хорошо, еще лучше оставаться евреем, но потом наступают 50-е годы, потом наступает брежневско-хрущевское время, когда лучше уже быть немцем, чем евреем, скажем так. И чтобы нам сейчас ни говорили о том, что всего этого не было и все были очень дружны, это, конечно, существовало и было всегда, и все это знают. Игорь Яковенко: Города послевоенные были сильны своими дворами, коммунальными квартирами, где все друг друга знали, жизнь проходила на виду. Спросим себя, является ли это приметой собственно городской жизни? Это ведь примета жизни сельской, это примета жизни традиционного мира. И с 60-х годов, когда начинается строительство сегодня высмеиваемых "хрущоб" так называемых, когда люди от коммунальных квартир, где все были на догляде друг у друга, переходят в индивидуальные квартиры - здесь и происходит перелом. Ольга Елисеева: Большой жилищный фонд был разрушен во время войны, и люди продолжали жить в подвалах, на чердаках, в очень тяжелых условиях. Расселением коммуналок занялись в хрущевскую эпоху, когда появились маленькие "хрущевки", которыми застраивались целые огромные районы. Люди, въезжавшие в эти дома, были в первый момент потрясены высочайшей звукопроводимостью, такой до этого никогда не существовало, и очень низкой теплоудерживаемостью домов. То есть, было исключительно холодно и шумно в домах. Эти дома решали сиюминутную потребность немедленно расселить хоть где-то миллионы людей, которые остались без крова и никто этим после Второй Мировой войны длительное время не занимался. Игорь Яковенко: В 1959-60-х годах Россия переживает перелом. Вот в это время 50% населения оказывается горожанами, а 50% оказываются сельским населением. Что это значит? Что до 60-го года города, растущие, все время переживали поток мигрантов из села, и этот поток был нарастающий. А вот уже после 60-го года в городах стало жить больше половины населения страны. Этот объем мигрантов, приходящий в город, приводил к деградации города в его городском качестве. Город как организм, может за десять лет ассимилировать, скажем так, 5% от своего объема населения. Если город каждые десять лет будет 5% ассимилировать, то эти люди будут включаться в городскую культуру, рано или поздно осваивать ее, их дети уже будут полноценными горожанами. Вот такой приток, порядка 5% за десять лет, он не угрожает городу в его качестве городском. Но городская революция предполагала рост городов взрывной. Это означало, что города, условно лет за 15-20, удваиваются, утраиваются. Заметим, что только в 2005-м году количество горожан второго поколения в России станет больше половины. Еще сегодня горожане первого поколения составляют больше половины населения страны. Анатолий Вишневский: Конечно, деревня была жестоко истреблена. Такие скорости были, что этот океан крестьянской жизни, потому что это был действительно океан, вся русская жизнь была в деревне, он был стремительно и жестоко разрушен. И, конечно, деревня была уничтожена. Вот тогда и произошла люмпенизация. Все эти бесконечные бараки, которые покрыли страну, которые до сих пор не сошли с ее лица, все эти коммунальные квартиры, весь этот скудный быт людей, вчерашних крестьян. Потому что городское население и сейчас, и, тем более, 20-30 лет назад - это были вчерашние крестьяне, которые попали в совершенно необычную среду, и в культурном отношении они-то и стали люмпенами. Анатолий Стреляный: В 50-е годы крупнейший лингвист-фонолог, специалист по устной речи Сергей Сергеевич Высоцкий начал собирать коллекцию московских говоров. В те годы он мог еще на слух определить, кто из какого района Москвы или пригорода. Розалия Касаткина: Как у Бернарда Шоу в "Пигмалионе" профессор Хиггинс по речи определял из какого района Лондона тот или иной человек, так и Сергей Сергеевич точно мог сказать - этот человек из Замоскворечья, этот из Хамовников, этот с Арбата. Он занимался и сословными наречиями, и речью старообрядцев. Были еще и примосковные деревни - Измайлово, Сокольники, Черкизово. Эти деревни потом влились в город, речь стерлась совершенно, совпала с городским просторечием. Но в то время, когда он записывал, она все-таки была крестьянской речью и отличалась своей лексикой, ритмикой, фонетикой и так далее. Маргарита Китайгородская: Москвичи говорят: "Мы с Масквы, с пасаду, с Калашного ряду". Эта черта, надо сказать, сохранилась все-таки в московском произношении, в произношении коренных москвичей. Отчасти она уже стала особенностью женской речи, женщины любят растягивать гласные. Если послушать, мы действительно так говорим. Петербуржцы говорят немножко по-другому, они наоборот поджимают немножко. Розалия Касаткина: Речь прежних жителей Арбата и Поварской, условно говоря, хотя это и большие районы, была довольно сглаженной по интонации, по сравнению с общегородской. Теперь, когда мы произносим иностранные слова, то мы их произносим на русский манер. Например "мебель", а тогда говорили "мёбль", мы говорим "революция", тогда говорили "революцiя" с мягким "ц". Анатолий Стреляный: В середине 20-х годов лингвист Сергей Карцевский заметил возросшую смысловую важность слова "халтура". "Халтурить" стало самых ходовым словом в России", - писал он. - "Когда советское правительство начинает создавать проекты один другого грандиознее, спец или иной интеллигент, привлеченный к разработке этих проектов, знает, что все это халтура, что их авторы халтурники, что и сам он будет не делом занят, а халтурничеством. И вот все халтурят, потому что работать, трудиться в полном значении этого слова невозможно, а не халтурить тоже нельзя". В 20-е годы "разменять" часто значило убить, слово "операция" означало обыск, арест. Такие слова, как "блат", "по блату"( "блат выше наркома" - была такая пословица, то есть выше министра), "липа", "туфта", "приписки", "принудиловка", "лимитчик" определяли лицо последующих десятилетий. Нина Розанова: Меня, я помню, в первые годы перестройки вдруг поразило слово "отказник", я услышала. Потому что для меня слово "отказник" связано с определенной ситуаций, когда человек сидел "в отказе", то есть, он хотел уехать в эмиграцию, а ему не давали. И вдруг я слышу слово "отказник" совершенно в другом значении, это молодые люди, которые отказываются служить в армии. "Достал", "выкинули" - это глаголы, которые отражали как раз эпоху тотального дефицита. А сейчас слово "достал" имеет другое значение - "ты меня достал" - то есть, совершенно ты меня замучил, надоел мне. За последние годы городское общение очень изменилось, то есть, город стал более диалогичным. Мы общаемся на улице легче, мы общаемся на улице проще, мы легче идем на контакты с незнакомыми людьми. Изменилась речевая одежда города за эти годы. Вывеска из знака извещения стала знаком рекламы. В этом смысле она стала подобна возрожденному жанру выкриков-зазывов на улице, то, что в советское время исчезло совсем. Один из первых магазинов на Кутузовском проспекте, частных магазинов, назывался "Магазин хороший". "Магазин свой", "Магазин домашний", "Ваш магазин" или "Все для автомобиля", или комиссионный магазин - "Комок" - сейчас это название одного из магазинов. Но очень часто на вывеску выплескиваются названия жаргонизированные. Это названия типа "Просто Леня", "У лысого", "У рыжего", "Забегаловка", сейчас это название одного из кафе на Новослободской улице. Игорь Яковенко: Есть такое понятие - "миллионник", город с населением в миллион человек. Вот с точки зрения урбанистики, полноценная городская структура формируется прежде всего в миллионниках, в городах, где есть консерватории, высшие учебные заведения, где есть гуманитарии, где есть деятели искусства, культуры, где есть заводы, фабрики, наука, развитая сфера обслуживания. То есть, в них представлены и культурные, и субкультурные, и социальные срезы общества. В таких городах и формируется полноценный диалог. Однако в России очень много городов небольших, маленьких, огромное количество поселков городского типа так называемых, пристанционных, при каких-то заводах. Эти города городом в собственном смысле, о котором мы говорили, не вполне являются. В них не сложилась зрелая культура, люди, живущие там, связаны либо с сельских хозяйством, имеют землю, имеют свои участки, там может быть корова. Это некий промежуточный образ жизни между селом и городом. В такого рода населенных пунктах живет огромное количество россиян. Поэтому наша жизнь складывается на пересечении разливанного необъятного моря малых, средних и даже мельчайших городов, которые сохраняют какие-то тонкие связи с деревней, с традицией, и городов крупных, где городская структура достаточно жестко сложилась, которые являются ядром инноваций, ядром нового или ядром, которое это новое быстро подхватывает и развивает. Анатолий Стреляный: Сразу после революции Ленин писал: "Мы хотим строить социализм немедленно из того материала, который нам оставил капитализм со вчера на сегодня". Основным материалом стали соборные люди, крестьяне, которых новая власть переселила в города, дала им образование, но зорко следила, чтобы они не стали действительно независимыми, автономными личностями. Анатолий Вишневский недавно опубликовал исследование "Серп и рубль", где назвал этот процесс "консервативной модернизацией". Анатолий Вишневский: Традиционный сельский человек живет по принципу " человек для": человек для семьи, человек для государства, человек для Бога. Вот мир традиционный - это такой мир, который как бы создается по единому образцу, такая вертикальная пирамида с первым лицом на вершине. Если это государство, то это царь, который всеми управляет или какой-то промежуточный князь, феодал и так далее. Если это семья, то это - глава семьи, он возглавляет маленькую семейную пирамиду. Формы жизни как бы предписаны, они заданы заранее, они переходят из поколения в поколение, их нельзя нарушать, от них нельзя отклоняться. И я использовал в своей книге такой образ, я говорю, что если вы представите себе какую-нибудь мозаичную картину, то это может быть очень сложная картина, и далеко не всякий художник может из мельчайших кусочков смальты выложить такую картину. Конечно, традиционный мир тоже достаточно сложнен. Но вы не можете сравнить этот мир с мозаикой ночных огней города, на которые вы смотрите из окна или из самолета, и вы видите тоже мозаику, непрерывно светящуюся, непрерывно движущуюся, которая складывается из того, что каждый кусочек этого мира, каждая капля живет сама по себе, каждый огонек зажигается и потухает тогда, когда он этого хочет. То есть, это другой уровень сложности. Это не значит, что каждый горожанин сложнее сельского человека, я этого не хочу сказать, но в целом массовый человек гораздо более сложен внутренне, чем человек сельского мира. То есть, тоталитарный режим, в моем понимании, это как раз и есть порождение промежуточной ситуации, когда общество никак не может расстаться с идеей прозрачного сельского человека. Оно пытается восстановить контроль с помощью современных технических средств, но это невозможно. Потому что сам человек гораздо более сложен внутренне. Огромные скопления людей, в которых каждый живет достаточно анонимно, неподвластен никакому контролю, в отличие от деревенского жителя, который всегда находится в прозрачной обстановке, где все знают друг друга, все знают, кто что делает. В городе человек неподвластен такому контролю, это просто технически невозможно. И вот городской мир во многих своих отношениях относится к сельскому как такая живая мозаика к мертвой мозаике, выложенной из смальты. В передаче использованы материалы из книг:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
