Ваши письма
Ведущий Анатолий Стреляный

Владислав Михайлович Шнейдерман, инженер из Екатеринбурга, пишет нам о том, как, по его мнению, можно будет покончить с социальной несправедливостью после того, как в России восторжествует демократия: "Через доступность общественных кредитов на любую деятельность, полезность которой соискатель в состоянии показать." В письме дается высокая оценка нашей работы. Спасибо, Владислав Михайлович. Существует закономерность, такая же неотменимая, как земное тяготение: любые не частные, не вполне частные, любые льготные кредиты кому бы то ни было и на что бы то ни было оказываются деньгами, полностью или частично выброшенными на ветер.

Это письмо пришло по электронной почте (это значит, что в дороге было несколько секунд), автор Андрей Азаров из Белоруссии: "До сегодняшнего дня мою страну использовал ее президент (не я его выбирал), а теперь хочет и чужой. Совсем недавно каждый свой день Россия начинала с того, что бомбила Чечню, а Америка пыталась ее урезонить, но не говорила, что разместит свои ядерные ракеты где-нибудь по соседству. Теперь мы слышим заявления России, что она, в ответ на бомбардировки Югославии, вернет ядерное оружие в Белоруссию. А чем будет платить за аренду баз? Кредитами МВФ и американской продовольственной помощью или выручкой от продажи оружия Ираку? Министерству иностранных дел России и лично господину Примакову нужно поставить "двойку" за умение успокоить и обнадежить своих соотечественников. Если России угодно тянуть одеяло на себя, пытаться доказать всем, а больше, видимо, себе, что без нее мира на планете не будет, - это ее дело. Но Беларусь тут ни при чем," - пишет господин Азаров.

Да, Андрей, страшно не хотят, чтобы там все решилось без них.

Илья Каргопольский просит нас чаще напоминать нашим слушателям слова академика Сахарова: "Националистическая идеология опасна и разрушительна даже в ее наиболее гуманных, на первый взгляд, диссидентских формах."

Спасибо за письмо, господин Каргопольский. Из больших русских людей первым это сказал философ Петр Чаадаев, друг Пушкина. Мало с кем, а может и ни с кем, у Пушкина бывали такие серьезные разговоры, такие задушевные споры, а спорили они и о том, что в наши дни называется "националистической идеологией". Пушкину она была не чужда.

Господин Каргопольский с тревогой наблюдает, как слабеет память в России. "Что-то делается и с памятью Русской православной церкви, - пишет этот слушатель, - что-то такое, чего не все ожидали. Господь сурово покарал одного из величайших злодеев, отняв у него речь, разум, а потом и жизнь в 54 года. Приспешники покаранного отказали ему в погребении, и вот уже 74 года его труп, превращенный в языческий кумир, находится в капище, в самом центре страны. Непохороненный, он отравляет своими миазмами народ, а церковь этого как бы не замечает, более того, благословляет последователей богоборца, близких сотрудников дьявола. У нее с ними важные дела, общие цели - как ближние, так и дальние: например, не допустить на экран кинокартину о Христе, в оценках которой сошлись не видевший ее патриарх и вождь ленинцев-сталинцев, - пишет автор. - За гораздо меньшие прегрешения, чем ленинские, в прежние времена Русская православная церковь предала анафеме Гришку Отрепьева, Стеньку Разина, Емельку Пугачева."

Я читал письмо Ильи Каргопольского, бывшего политзаключенного. Церковь может, кажется, отнестись к Ленину, как к одному из своих недостойных чад - был крещен, в дореволюционных казенных вопросниках называл себя православным, но предать его анафеме уже поздно: душа его давно держит ответ перед Богом. К тому же у Русской православной церкви теперь теплые отношения с компартией, которая поклоняется Ленину (больше, правда, Сталину) - теплые отношения и доброе согласие во взглядах на Россию и мир (западный мир): мир погряз , мол, в грехе, а Россия святая, мир хочет ей худа, так что надо держаться от него подальше.

В трех тетрадях прислала свое жизнеописание Естер Альтеровна Наерман из села Мурованого Львовской области. Она родилась в 1919 году, в юности сильно болела, но не падала духом, потому что цыганка нагадала ей долгие годы жизни. "Она повстречалась мне на улице и говорит: "Красавица, дай погадаю!" Я сказала: "Какая я красавица? Полтора метра роста, все лицо в веснушках." Цыганка взяла мою левую руку и говорит: " Ты выйдешь замуж за человека не своей веры, у тебя будет много детей, и ты будешь долго жить." Ничего не попросила за свое гадание и ушла... В сентябре 1941 года моим мужем стал, как она и нагадала , человек не моей веры и крови - украинец Иван Филиппович Лях." Она родила ему четырех сынов и трех дочерей и до сих пор жива-здорова.

Свое жизнеописание Естер Альтеровна начинает так: "Не буду ни ругать, ни хвалить советскую власть. Я при другой власти не жила. Я только хочу написать правду - как я, обыкновенный человек, жила в Советском Союзе... В нашем местечке Миньковцы под Одессой жили евреи, украинцы и поляки. Каждый говорил на своем языке, и все друг друга понимали. Семилетку я закончила на еврейском языке, потом поступила в Одесский радиотехникум, где учиться надо было на украинском. Там у меня появилась подруга Оксана, украинка. Мы не расставались много лет. Я плохо говорила по-украински, а она плохо писала по-русски, всюду ставила лишний мягкий знак, но мы быстро справились со своими трудностями."

Она хорошо помнит голодомор тридцать третьего года. В местечке был еврейский колхоз. "Председателем у нас, - пишет Естер Альтеровна, - была женщина, мать троих детей. Она не просто руководила, она трудилась наравне со всеми, заботилась о людях. На работу она выходила каждый день, несмотря на страшно опухшие, обмотанные тряпьем ноги, распухшее от голода пунцово-синее лицо. На работе она и умерла. Мне кажется, что первой от голода в нашем местечке погибла именно эта женщина, председатель колхоза Шматман (имя и отчество не помню)".

После окончания техникума подруги получили назначение на Дальний Восток, на новую радиостанцию в Комсомольске-на-Амуре. "Мои родители, - вспоминает Естер Альтеровна, - очень переживали, что я собралась в такую даль, но мама после Бога верила раввину, а он ей сказал, чтобы я ехала, куда меня посылают, и пожелал, чтобы моя голова оставалась всегда ясной. В феврале 1940 года мои дорогие родители проводили меня из нашего местечка в Одессу, откуда я должна была отправиться в далекий путь. Ни я, ни они не думали, что видим друг друга в последний раз. В 1941 году в нашем местечке были расстреляны фашистами 2 тысячи евреев, среди них и мои родители. Из тех, с кем я училась в школе, я встретила потом только одну женщину. Она мне рассказала, что не погибла потому, что ее приняли за украинку. Всю войну она жила в украинской семье. На вокзале в Одессе меня провожали друзья и два брата. Младший брат плакал - видно, чувствовал, что видит меня в последний раз. Изя погиб на фронте недалеко от Курска."

В Комсосольске-на-Амуре подруг хорошо встретили, работать они стали радиотехниками. "Мы начали работать с большой охотой, - пишет Естер Альтеровна, - нам все нравилось: тайга, река, мы облазили все сопки вокруг нашего поселка. Если снизу посмотреть на сопку, то она вся красная от малины, мы варили из нее варенье. Рыбу (кета, горбуша -жареная, копченая) и красную икру мы ели каждый день. С апреля 1940 года по май 1941-го - это был первый в моей жизни год, что я ела досыта... На работе меня всегда окружали честные хорошие люди. Я их помню и благодарна им. Особенно радостно, что в самом начале моей трудовой деятельности мне встретились хорошие, нормальные люди. Они меня не учили кого-то бояться. Главный инженер меня называл хозяйкой радиостанции и учил подчиняться правилам техники безопасности, а не личностям. Одно время в мои обязанности входило включать высокое напряжение, когда заступала вторая смена. Бригадир этой смены не мог смотреть на меня спокойно, его лицо перекашивалось: он знал, что ждать включения ему придется долго. Пока я сама не закрою камеры высокого напряжения и не положу ключи в свой карман, пока не обойду все распределительные устройства, пока не буду знать, что нет ни одного человека там, где не положено быть людям (еще загляну за передатчики - не забыл ли кто там какую-нибудь железку), - высокого напряжения я не включу. Проходит некоторое время, и вот однажды бригадир с улыбкой говорит главному инженеру обо мне в моем присутствии: "Вот единственный человек на радиостанции, у которого ничего не случается." Для меня это была награда за мой труд. Такие награды я получала всю жизнь."

То и дело в своих тетрадях Естер Альтеровна вспоминает мужа, своего Ивана - Ивана Ляха. Чтобы жениться на ней, он приехал в Комсомольск-на-Амуре. Там они осели надолго, он устроился на ту же радиостанцию. "Очень много мы работали и в своем хозяйстве, - пишет она. - В тайге заготавливали дрова, копали целину - каждый год расширяли огород, муж косил, я собирала сено для коровы, которую мы купили после войны. Мне завидовали, что у меня такой муж. Русская соседка однажды сказала: "У тебя хороший мужик: не пьет, не курит, на чужих баб не заглядывается." Главное счастье в Комсомольске было в том, что дети наши росли здоровыми."

Дорогая Естер Альтеровна, я два раза прочитал ваше жизнеописание, думал над вашими словами, что на работе вокруг вас всю жизнь были хорошие люди. Мне захотелось сказать одну вещь - ее приятно будет услышать вашим детям и внукам. Дело было, мне кажется, не только в том, какие люди вас окружали, а каким человеком были вы. Кто-нибудь встречал плохого человека, который сказал бы, что всю жизнь ему попадались хорошие? Или - хорошего , который сказал бы: "Ах, какие плохие люди мне попадались!"...

Во второй вашей тетрадке мне очень понравилась история с деревенской молодухой и лампочкой - прямо притча, прочту ее вслух: она хорошо показывает и объясняет, что такое советский город, советское городское население, возникшее, по историческим меркам, буквально в одночасье. "В поселок приехала молодая женщина из глухой деревни. Ее поселили в отдельной комнате, включили свет (дело было вечером). Она прибралась и решила лечь. Нужно погасить свет. Она берет стул, ставит его на стол, взбирается на стол, со стола - на стул и дует на электрическую лампочку. Через окно это увидел сосед, постучался и показал ей, как обращаться с выключателем. Проходит немного времени, и вот эта женщина высмеивает других - таких, какой недавно была сама: та деревенская не так одета, та деревенская не так выражается. Сосед ей говорит: " А давно ли ты сама дула на лампочку?"

Спасибо за ваши тетради, Естер Альтеровна. Жестокость советской жизни шла не только от общественного устройства, но и от таких людей, как эта молодуха, - от их деревенской бесцеремонности, нетерпимости, неуважения к личности - от их, короче, недемократизма. Демократия - продукт ведь не деревенский, с деревенской точки зрения это баловство. Советские города, тот же ваш Комсомольск-на-Амуре, росли не так, как растет лес, - медленно, для самого себя незаметно, они взлетали и раздавались во все стороны, как грибы после дождя, это был поистине "Большой Взрыв". Страна, рывком сделавшаяся городской, во многих важных отношениях надолго осталась сельской, и первое из этих важных отношений - недемократизм. Потребуется, наверное, еще не одно поколение пропитанных городским духом людей, прежде чем Россия станет городской, то есть, демократической, страной не только с виду, но и по существу.

Письмо из Германии: "Дружили две семьи: крепко дружили. Соседями были. Вдруг одна из них уверовала: все в ней, от мала до велика, стали баптистами. Другая семья была до глубины души возмущена. Теперь ни выпить нельзя в привычной обстановке, ни песни поорать. Стали баптистам пакостить по-всякому: то выльют дерьмо через забор, то еще что-нибудь такое сделают. Баптисты в ответ выставят на границу то миску с фруктами, то еще что-нибудь вкусное. Шло время, способы противостояния не менялись. Наконец, помирились. Неверующая семья спрашивает верующую: ну, как вы могли терпеть все эти паскудства, за которые нам очень стыдно? А возможно ли такое в политике? - пишет автор. - Я думаю об Украине и России. Устыдится ли кто? Хочу посоветовать россиянам-сторонникам партии господина Лужкова. Есть еще один город русской славы: Порт-Артур. Не хочет ли Юрий Михайлович и там мэром стать (хотел же он, по его словам, быть мэром Севастополя )?"

Письмо от русского националиста: "Не все красиво, что блестит, и наоборот. Напомню: был в середине 80-х в Москве один высокого ранга офицер-технарь из НИИ при министерстве обороны СССР, он даром отдавал американской разведке важнейшие советские военные секреты, долго отдавал, сильно помог американцам, потом свои его вычислили и расстреляли. Это был человек русский, угрюмый. Он говорил американскому агенту при передаче материалов: " Не о США я пекусь, денег не беру, я о России думаю, ведь в такую яму завели ее коммунисты, заставив противостоять всему миру". Шпионил на США, а думал о России. Может быть такое? Да, такое может быть. Почему я, русский, всеми силами души хочу, чтобы Украина не сблизилась с Россией настолько, насколько хотят коммунисты с обеих сторон? Почему я, русский националист, но националист думающий, а не бредящий, хочу, чтобы на украинских президентских выборах победил опять Кучма? Потому что он будет вынужден реально отвести Украину от России на политическую дистанцию Польши, Литвы, Румынии, Венгрии. Почему мне так нужно, чтобы моя Россия жила без вашей, Анатолий Иванович, Украины? Потому что без Украины Россия никогда не будет империей. Ей надо не о восстановлении имперства думать, а все свои силы завернуть внутрь. Поэтому я, не любя Украину, выступаю за украинскую независимость более рьяно, чем любой украинский националист. Вернуть себе Белоруссию - это России не повредит, а с Украиной она полетит в губительную пропасть имперства. Офицер-технарь в отставке такой-то."

Думаю, еще немного, и этот человек перестанет быть русским националистом или таким русским националистом, которого не огорчает то, что после возвращения Белоруссии в Россию ничего белорусского на земле скоро не останется, который просто не думает об этом, - сделается другим националистом, таким, который будет думать и об этом, так что его легко можно будет спутать с демократом.

Из Днепропетровска пишет господин Гершгорин: "Начал писать вам от удивления. Удивило же меня ваше сообщение, что вы не получили еще ни одного письма, одобряющего преследование Пиночета. Вот пишу такое письмо - для статистики. Когда услышал об аресте Пиночета, у меня возникло чувство, выразить которое можно словами: " Есть же справедливость на свете!" Ведь, за редчайшими исключениями, все эти пероны, трухильо, сталины, дювалье, живковы, саддамы, кимирсены, маоцзедуны так и помирают в богатстве и почете, а многие из них - еще и окруженные любовью своего народа. Довод вашей слушательницы: " Он не допустил победы коммунизма в Чили" не представляется убедительным. За что она не любит коммунистов? За пренебрежение к жизни и свободе сограждан? Если так, совершенно с нею согласен. Или "лес рубят - щепки летят"? Интересно, считала бы она разумной ценой избавления от коммунизма, если бы это ее или ее дочь насиловала пьяная солдатня, если бы это ее сын, брат или муж погиб после пыток в какой-нибудь казарме. Нельзя, чтобы лекарство было таким же вредным, как болезнь. А вообще, отсутствие в почте радио "Свобода" писем с осуждением Пиночета - факт интересный. Он, по-моему, в очередной раз наводит на мысль, что на "Свободу" пишет очень специфический круг людей. Дмитрий Соломонович Гершгорин. Днепропетровск."

Письма идут из разных кругов, господин Гершгорин. Пишут и демократы, и коммунисты, и нацисты, и обыкновенные националисты, пишут православные имперцы, пишут и люди, которые не отдают себе отчета в своих политических и философских пристрастиях. Так что отсутствие писем против Пиночета - факт, по-моему, действительно интересный. Те же коммунисты нам пишут не просто охотно, а, я бы сказал, очень ответственно, для них это - как строительство баррикады на Пресне, пишут в порядке борьбы за светлое прошлое, но вот о Пиночете, о злейшем своем враге, о тюремщике Луиса Корвалана ни один из них до сих пор не вымолвил ни слова. Кому бы, кажется, как не им, поддержать западных демократов, собравшихся судить генерала! А молчат. Не потому ли, что судить генерала собираются демократы? Что касается защитников Пиночета, то их правильно понять, по-моему, еще важнее. Они знают, что было и что стало в Чили. Она чуть не повторила судьбу Кубы, а теперь (и давно уже) в ней свобода и порядок. Частная собственность и сильное демократическое государство, которое ее защищает. Вот этого и хотят поклонники Пиночета в России, ради этого можно и власть употребить, считают они, - пора употребить. Вот что, прежде всего, вычитывается из их писем. Не то, что они прощают Пиночету его преступления, а то, что они за свободу и порядок, за частную собственность и за сильное демократическое государство. На них может опереться тот, кто решится, как теперь говорят, "проявить политическую волю", чтобы это все было в России, - кто возьмется окоротить коммунистов. Такой смысл этих писем, такой в них содержится сигнал (не Примакову, конечно.)

Давненько не писал нам из Выксы Нижегородской области Королев Владимир Александрович, 48 лет, выпускник исторического факультета Нижегородского университета имени Лобачевского с красным дипломом. Читаю свежее его письмо: "Господин Стреляный! Я не желаю вам здоровья, поэтому не здороваюсь. А великую супердержаву мы восстановим, как бы этому ни противились русская "пятая колонна" и США, - хотя бы для того, чтобы уважали наш паспорт, не плевали нам в лицо, не били нас на варшавских вокзалах. Союз с Белоруссией - это начало. Я живу в России, а не в Праге и лучше вас знаю настроение нашего народа. Оно, в подавляющем большинстве, патриотическое и антиамериканское. Так что тщетны ваши старания, господин Стреляный! Заставить нас говорить по-английски, перенимать порнуху и мордобой у какого-то сброда со всего света с 200-летней историей вам не удастся. Нам более 1000 лет, и мы останемся великим народом еще 10 тысяч лет, вот только избавимся от ельцинской проамериканской клики в 2000 году. Вот и все. Наверняка вы мое письмо бросите в корзину. Ваш метод пропагандистской работы я понял. 50 процентов писем, которые вы зачитываете, - это послания господ, поддерживающих режим, 40 процентов - обывательско-бесцветные послания и 10 процентов - аргументированные патриотические, антиельцинские, антизападные. На самом деле последних - большинство, и это вы знаете."

Не считал, Владимир Александрович. Будете в Праге - заходите, я посажу вас за свежую почту, посчитаете и мне скажете.