"Ваши письма" 5 июня 1998
Ведущий Анатолий Стреляный

Микола Лебедь из Киева подробно сообщает нам, что первые лица нынешнего украинского национализма - агенты Кремля, опытнейшие, причем, вышколенные. Так говорится о людях, сидевших по десять и больше лет в советских лагерях и тюрьмах за свое украинство. Это, оказывается, не клевета, а разбор текущей политической жизни. Он пишет: "Мы безгранично уверены, что этот чрезвычайно важный для Украины анализ событий не опубликует ни одна украинская газета." И правильно сделает, скажу ему, хотя не разделяю его уверенности. Одна-то уж где-нибудь найдется. Если бы никто не печатал таких вещей, было бы меньше противников свободы слова.

Из Чернигова пишет Валентин Михайлович Булах: " Постоянно слушаю вас с 1972 года. Именно в те дни, когда начал слушать "Свободу", вызвали меня на первый допрос в КГБ (31 мая 1972 года) по поводу моего письма, которое нашли при обыске у Ивана Михайловича Дзюбы. А я тогда ранними утрами, когда глушили меньше, слушал по "Свободе" и конспектировал знаменитую работу Дзюбы: "Интернационализм или русификация". Только слушал и записывал - и потому со спокойной совестью ответил следователю: нет, не читал, хоть проверяйте меня на детекторе лжи. "

Господин Булах считает, что сейчас нет для нас более важного дела, как "изучить, разоблачить и развенчать все блатное и приблатненное, что есть на Земле, как дело сатанинское. В бывшем Советском Союзе сомкнулось советское блатное начало, ГУЛАГом воспитанное, с западным, которое с жиру. Опасный союз! У нас и капитализм получается приблатненный: хамы строят себе дворцы, госчиновники расхватывают госпредприятия..."

По-моему, господин Булах, уже расхватали. Или вы не оговорились: расхватывают?

" Торговля как искусство, как форма общения людей, как источник положительных эмоций давно-предавно забыта, а теперь уже и убита начисто. Какой же это рынок? Я вот батрачу в магазине хозтоваров. Товары к нам доставляются в принудительном порядке, безо всякого расчета, цены - выше базарных, покупателей, естественно, мало, а нет спроса, нет нам и зарплаты. "

Это уже большое дело, скажу вам, Валентин Михайлович, не в порядке защиты "приблатненного" украинского капитализма. По сравнению с десятилетиями, когда спроса не было, а зарплата была, - это величайший шаг вперед, это начало всех начал. Другое дело, что жизнь наша коротка.

"Рассказали бы вы нам, как на Западе, - продолжает господин Булах. "Привозят, к примеру, в хозмаг цемент, а мешки рваные, товар из них безбожно сыплется. Как на Западе поступают? Мы говорим покупателю: забирай что есть и скажи спасибо, что привезли. Для моего предприятия мелочью считается то, что я свою барщину отбываю в жутких лохмотьях - спецовку не меняют годами, а самому купить не на что - денег дают только на харчи. А как со спецовками на Западе? "

Сами знаете, что лучше, Валентин Михайлович, но вот из Восточной Германии мне часто пишет один русский рабочий, женатый на русской немке. До 1991 года они жили в России. В Германии он работает на старом, еще "гэдэровском" заводе. Жалуется нам, что условия там не лучше, чем в Советском Союзе, на Урале: из-за отсутствия вентиляции зимой холодно и дымно, а летом жарко и дымно, нет закутка, где можно было бы перекусить в чистоте и тишине, начальство грубое, платят мало, рабочие бессловесные, "стучат" друг на друга, производство маловыгодное, владелец выжимает из него последние соки, чтобы потом бросить. Если поискать, что-то подобное можно найти всюду, даже, наверное, в Швейцарии, в каком-нибудь из ее "медвежьих углов". Смысл писем этого человека такой: как можно верить "Свободе", если на немецком заводе под Лейпцигом мне не лучше, чем было на советском заводе под Златоустом. Ответить ему: " Ну, так и не верьте, никто вас не заставляет верить", - было бы не только грубостью, но и неблагодарностью: человек нас слушает, думает, что мы можем улучшить условия труда не только в России, где он начинал нас слушать много лет назад, но и в Германии, - это не только огорчительно, но и лестно.

"Конечно, решение таких вопросов имеется, - пишет Валентин Михайлович Булах из Чернигова. - Настоящие профсоюзы, борьба труда с капиталом за равноправные партнерские отношения, за искоренение коммунофеодальных традиций. Но близко локоть, да не укусишь. Настоящие профсоюзы уже есть в нашем городе, но для создания ячейки нужно минимум три человека, а у нас, в фирме, где сотня или две штатных единиц, даже двух человек, себя уважающих и в рабстве быть не желающих, ищу вот уже несколько месяцев - и, видимо, не найду. Колхозное воспитание: начальник всегда прав."

Валентина Михайловича возмущает, что над предприятием, где он работает или, как он выражается, батрачит (это, напомню, большой хозяйственный магазин) стоит, как в советские времена, надстройка - контора. Она расположена в восьми километрах от дела, если мерить на километры, и бесконечно далеко, если брать интересы этого дела: шлет в магазин что попало и почем попало, не думая о потребителе: что ему нужно, что по карману. Из чего можно заключить, что дело это не вполне частное, оно приватизировано так, как большинство предприятий и в России, и на Украине. Кто больше всех наживается, известно, а кто хозяин, неизвестно, этого не может сказать и тот, кто больше всех наживается. Это главное, что замедляет и портит жизнь и у вас на Украине, Валентин Михайлович, и в России.

Передо мною письмо, автор которого почему-то не хочет быть названным: "Уважаемый Анатолий Иванович, не кажется ли вам, что начатая в бывшем Советском Союзе перестройка затянется на несколько поколений? Перефразируя обещание, которое однажды торжественно провозгласила коммунистическая партия Советского Союза, нынешнее поколение не будет жить при капитализме, то есть, так, как живут цивилизованные страны. Одна из причин лежит на поверхности. Это - наша рабская психология, наше нежелание быть хозяевами, наша вековая привычка жить в условиях ничем не ограниченной власти государства. Как можно меньше работать и как можно больше урвать. Таковы мы - таковы и наши политики, наши руководители - вчерашние секретари обкомов, горкомов, райкомов, директора и председатели."

Стало много таких писем. Иное уже и читать не очень интересно, как всякую пропись. Но еще мало кто берет быка за рога, говорит о том, о чем написал Булах: о положении предприятий и на предприятиях, будь то хозмаг или завод - что они собою представляют, в каких они отношениях с внешним миром, в каких отношениях работники между собою, с начальством и, главное, со станком, так сказать, - с материалами, средствами и продуктами своего труда. Поразительно мало писем об этом, хотя никак нельзя сказать, что нас не слушает рабочий класс. Это тем более странно, что положение предприятия в России во многом остается таким же, как при советской власти. Бесхозное положение. Кто наживается, повторю, известно, а кто хозяин, кто своей мошной отвечает за убыток, неизвестно.

Из писем на общие темы можно вывести, что большинство видит только одну сторону, которая заинтересована в продолжении советской бесхозности: ту, что наживается. Не замечают, что есть и другая сторона: та, что не наживается, а просто живет или даже выживает - множество самых обыкновенных людей, рядовых работников, которые только называются работниками, как те, что сидят в конторе в восьми километрах от хозмага, где батрачит Булах, - ничего не делают, а что-то получают. Очень большая, хотя и самая естественная, а потому, может быть, и безысходная ошибка - думать: мы бедны потому, что нас обирают те, кто строит себе дворцы и катается на дорогих машинах. Это верно, но в такой незначительной степени, какую зависть не в состоянии представить себе. Обирают труженика, в первую очередь, такие же простые люди, как он, - те, кто не делает ничего полезного, ничего, что может быть продано с хорошим наваром: просиживают штаны в конторах, ковыряются в никому не нужном железном хламе на заводах. Чем хуже проведена приватизация предприятия, тем больше на нем лишних рабочих рук. Если бы "прихватизация" была выгодна только начальству, она не состоялась бы. Очень выгодна она и тем , кто обличает этим словом послесоветские порядки.

"Недооценили мы нашего народа,- пишет Сергей Анатольевич Попов из Смоленска. - Наш народ умудряется не выезжая из Питера нагреть западные банки на миллионы, а уж скупить у люмпена безымянные бумажки- ваучеры додуматься было просто. Ну, не хочет осчастливливаться русский Иван - и все тут. Бумажку вложить куда-то надо было, да прибыли ждать, а тут дают тебе за нее реальный литр водки с хорошей закуской. "

Автор этого письма, правда, не жалует и тех, кто повыше. Читаю: "Кириенко, Чубайс, Немцов, Черномырдин, Ельцин... Колода тасуется, все бурлит, пузыри идут, но это там, наверху, а у нас тут, внизу, как при ветре в тайге - тихо-тихо, только шишки падают. Совсем забыли эти вельможные дяди, что не мы для них, а они для нас. Налоговая реформа утонула в спорах, торговля землей - побоку, профессиональная армия - не до нее. Главный вопрос, оказывается, не это, а поддержат ли думцы господина Кириенко. Так и хочется спросить: а кто такой этот Кириенко - губернатор острова Борнео? Что за важность? Почему на нем сошелся свет таким клином? А что вы думаете по этому поводу, Анатолий Иванович? Согласитесь ли вы со мной, что Чубайс не лукавит, когда говорит, что давно решил уйти из правительства. Изменить правила игры он не мог, а из существующей системы уже выжат был максимум. Рубль, наконец, стал деньгами в полном смысле слова, к нему не нужны никакие талоны и карточки." (Не стал рубль деньгами, господин Попов, - на западных рынках такой валюты пока не знают. И то, что в самой России к нему не нужны талоны и карточки , тоже не совсем верно. Рубль в руках высшего чиновничества, будь то районного или столичного, весит больше, чем в ваших.)

Образ колоды в связи с назначением Кириенко премьер-министром пришел на ум многим. Я этого не ожидал, он ведь новый человек в Москве. Упреждая это, пишут: в Москве-то новый, а в колоде - старый. Подразумевают ту колоду, в которой он был секретарем обкома комсомола. Видят новое доказательство непотопляемости партийно-комсомольской номенклатуры. Спрашивают: на сколько же лет ее хватит?

"У меня за спиной восемь лет брежневских лагерей, и персонажей всяких я повидал немало, но таких, как сегодня, кажется, не видел, - пишет Виктор Владимирович Монбланов . "Театр Карабаса! Такое впечатление, что проснулся партийно-феодальный Дракон и забавляется, тасует замусоленную колоду, то смахнет в кураже все карты оптом, то с нежным воркованием обнимает юное чиновное дарование, чтобы через какое-то время оттолкнуть и его. А как нужен нам, славянам, с нашим обостренным чувством справедливости, просто Честный Президент, психотерапевт нации, который раз в неделю говорил бы с народом просто и открыто о сложных вещах, снимал бы немного наше напряжение. Начиналось с гордой брони августа 1991-го, а заканчивается придворным византийским болотом, в котором чавкают упыри . Здравый смысл говорит, что если ты личность, если ты президент с необъятными полномочиями, так принимай исполнительную власть на себя, собирай команду и действуй, работай - нет, дергает из-за кулис какими-то куклами. Не работа, не руководство, а действительно: кукловодство. "

Я не замечал, чтобы у неславян было притуплено чувство справедливости, Виктор Владимирович. Что у славян обострено, это само собою разумеется. У кого же ему и быть обостренным, как не у них! Но у кого же притуплено? Нет-нет, да и задумаешься. Может быть, у англичан? У шведов? У швейцарцев? Или у поляков, чтобы далеко на Запад не ходить?

"Семья моего деда состояла из двенадцати душ, - пишет Семенов Иван Семенович. "Мой отец вступил в партию, политика которой заставила его раскулачить своего отца. За это мой дед выгнал своего сына из дома. Мой отец построил себе жиденький домик из самана и продолжал вести борьбу с кулачеством, как указывала политика партии, но все равно не мог ей угодить. В 1933 году, во время голода, его посадили в тюрьму как "врага народа". В то время строилась тяжелая индустрия, в частности, завод "Азовсталь". Мой отец и ему подобные "враги народа", точнее, их босые ноги, использовались вместо вибраторов для размешивания бетона. Мать, оставшись с четырьмя детьми без какой-либо помощи, крутилась, как белка в колесе, но не дала детям умереть, еще и возила отцу передачи. К 1940 году в нашей семье прибавилось еще двое детей. Перед войной отца отпустили домой. В 1941 году на фронт его не взяли. Во время оккупации те люди, которых он раскулачивал, выдали его немцам как коммуниста, хотя он был давно исключен из партии. В феврале 1942 года немцы его расстреляли. После войны, в 1947 году, на нас снова обрушилась голодовка. Мы ходили по полям, собирали мерзлую картошку, ловили сусликов, кошек и даже крыс. Помощи от государства не было никакой. Все мы пошли работать в возрасте 14-15 лет. Мы были босые, голодные и холодные, нас заедала вша и болезни. О каких правах человека можно было тогда говорить и кому? Процветало взяточничество, разгул уголовной преступности, наглое давление на человека со стороны власти. Я лично от нее ничего хорошего не видел. Я прожил свою жизнь в тяжелых трудах и заботах, никуда не ездил отдохнуть, не мог ни хорошо одеться, ни поесть - в общем, растратил свои силы на коммунистических придурков, которые теперь стали демократами. Не надо их казнить, а найти бы где-нибудь голое место и отправить их туда всех до четвертого колена - пусть они там строят для себя светлое будущее."