Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Русские ВопросыАвтор и ведущий Борис ПарамоновГрязные ангелы искусстваГода два-три назад сильно нашумела книга Франсины Проуз "Голубой ангел". Я жил тогда за городом - и сразу же пошел в нашу сельскую библиотеку (очень хорошую, кстати, - при школе), чтобы ознакомиться с американским хитом. Оказалось, что на книгу уже стоит очередь. Записался и я; но так получилось, что уехал из этих мест и книги в этот раз не дождался. Теперь неожиданно на нее наткнулся, вспомнил и тут же взял. Ожиданий она не обманула. Книга великолепна. Она ничуть не уступает своему отдаленному образцу. Про этот образец стоит поговорить особо. Все рецензенты, писавшие о книге Франсины Проуз, в один голос объясняли ее название: оно воспроизводит одноименный знаменитый немецкий фильм начала звуковой эры - тот самый, в котором вспыхнула звезда Марлен Дитрих. Да и сама Франсин Проуз не раз вспоминает этот фильм по ходу своего романа. Но почему-то никто не вспомнил (включая автора нового "Голубого ангела"), что сам этот фильм был основан на романе Генриха Манна "Профессор Унрат, или Конец одного тирана". Сам Генрих Манн шутил, что ножки Марлен Дитрих сделали его знаменитым. Это он сильно преувеличил, потому что с самого начала своей писательской карьеры был достаточно широко известен: его, например, переводили на русский еще до революции, а Андрей Белый в одной статье называет его имя среди ведущих фигур европейского декаданса. Вспоминается и такой случай. В молодости я работал в издательстве Лениздат, помещавшемся в новом супермодерном (и весьма уродливом) здании на Фонтанке вместе с редакциями всех крупных ленинградских газет. Всё вместо это называлось - Дом прессы. Интерьеры, однако, были вполне корректными, имелся громадный радиофицированный конференц-зал, и, в общем, иностранцев туда водить было не стыдно. Так их и начали водить. Они ходили охотно: какой же визитер откажется от встречи с прессой? Одной из знатных посетительниц была Марлен Дитрих - это в тот ее советский приезд, когда в Москве она прилюдно поцеловала руку Паустовского, встав при этот на колени, чем и ввергла этого интеллигентнейшего человека в великое смущение. Впрочем, что возьмешь с актерки? Как говорит Шмага в пьесе "Без вины виноватые": "Мы артисты, наше место в буфете". Буфет, кстати, в "Ленинградской правде" был великолепный, с подачей любых напитков в любое время дня. Звезда явилась в три часа дня, и ясно было, что в этот день работы уже не будет. Мы с закадычным дружком Юрием Прохватиловым, редактором из отдела историко-партийной литературы, по этому случаю заглянули в буфет, и в зал пришли, когда он уже был переполнен. Звезда говорила по-французски - это потому, что другого языка никто из журналистов и редакторов не знал, а французским великолепно владел репортер "Ленправды" Виктор Безбрежный. Очень бойкий, я бы даже сказал, светский был мужчина, надеюсь, что он сделал в последующем хорошую карьеру (мечта у него была, естественно, попасть журналистом в Париж). Итак, нам с Прохватиловым пришлось стоять у стены, и, тем не менее, честь открыть беседу выпала именно мне. Зал после первых приветственных аплодисментов начисто растерялся, и никто не отзывался на неоднократные призывы Вити Безбрежного задавать вопросы. Становилось неудобно. И тогда я выступил: спросил, помнит ли наша гостья Генриха Манна, по роману которого поставлен фильм, ее прославивший, и что может сказать о нем. Ответ ее был великолепен: я никогда не знала этого человека. Мораль для советского жлоба была более чем ясна: говоря со знаменитостью, тем более женского пола, не смей вспоминать других знаменитостей. Дело, однако, я сделал: разжег аудиторию, и вопросы посыпались один за другим, Вите работы хватало. К чему была вся эта присказка? Во-первых, молодость всегда приятно вспомнить. А главное - мне хочется не дать забыть о Генрихе Манне, ныне совершенно заставленным своим более знаменитым братом. Вот и Франсин Проуз о нем ни разу не вспомнила, а всё фильм вспоминала и ее героиню по имени Лола-Лола. В романе ее зовут Роза Фрелих; впрочем, она почти всюду называется "артистка Фрелих", этакий иронический лейтмотив, потому что артистка она, сами понимаете, какая. И ведь еще одна знаменитость пала жертвой пресловутых марлениных ног: ее партнер, куда более значительный, можно сказать великий актер - Эмиль Янингс. Советские зрители не могут не помнить его по фильму "Трансвааль в огне", где он играл президента Крюгера. Это был один из очень немногих немецких трофейных фильмов, и выпустили его на советские экраны потому, что шла холодная война и надо было лишний раз уличить британский империализм, хотя бы и средствами вчерашнего общего врага. А фильм был сделан, что ни говори, на высоком уровне - так же, как и другой антианглийский фашистский хит, пленивший совков, - "Дорога на эшафот", о Марии Стюарт. Вернемся к Генриху Манну. Он писатель очень неровный, далеко не всё следует у него читать. Но "Профессор Унрат" - шедевр. (Кстати, захваленный в совдепии "Верноподданный" тоже весьма недурен.) Я "Унрата" в молодости читал раз пятнадцать, и посегодня помню любую сцену, даже любую реплику. Помню, как сейчас говорят, слоган или даже, опять-таки по-нынешнему, речевку профессора-антиковеда: "Истинны только дружба и литература". Даже помню название его ученого труда: "О партикулах Гомера". Мне кажется, что из этой вещи вышел "Ослепление" Элиаса Канетти. Читать-то я его читал с младых ногтей, но понял далеко не сразу - только тогда, когда заинтересовался философией. "Профессор Унрат" - это злая карикатура на ницшеанство. Пародируются и высмеиваются ницшеанские призывы к жизни, стоящей выше духа. Актриса Фрелих, на которой эротически помешался старый классик, - это и есть жизнь. Дух в рабстве у проституции - вот образ философии Ницше, данный в этом романе. Но и, конечно, некоторые более поздние эпизоды немецкой истории вспоминаются при его чтении, хотя бы и Гитлер: в какой-то степени он и есть актриса Фрелих. Пора вернуться к книге Франсин Проуз. Сюжетная канва действительно схожа с немецкими образцами: профессор, влюбившийся в студентку, но своеобразие нынешнего "Голубого ангела" в том, что он переносит эту ситуацию в обстановку и нравы американского университетского кампуса, с его пресловутыми политической корректностью и жупелом сексуального домогательства. Помимо прочего "Голубой ангел" Франсин Проуз - сатира на американскую академию. И всё же не тут, не в этом сюжете заключается суть книги. Это роман о поэте и его Музе. При этом сама Муза - поэт. И Муза оказывается сильнее поэта, способной на самостоятельную жизнь. Это, так сказать, Галатея, победившая Пигмалиона - победившая во всех смыслах, не только в эротическом. И эта победа стоит поэту дорого, очень дорого: она разрушает его жизнь. Короче говоря, роман "Голубой ангел" - о гении как злодействе. Профессор Тэд Свенсон преподает в маленьком, но изысканном вермонтском колледже (что-то вроде Мидлберри). Преподает он так называемый криэйтив райтинг - учит студентов, как писать художественную прозу. (Тем же самым, но в отношении поэзии занимался в Америке Иосиф Бродский). В группе у него девять человек - один другого бездарнее. Один, например, написал рассказ о молодом человеке, который в отместку отказавшей ему девушке, изнасиловал курицу, вынутую из холодильника. Всё это положено всерьез обсуждать, ни в коем случае не задевая самолюбия или потенциальных способностей автора. И вот среди этого безрыбья всплыла рыба-кит - Анжела Арго. Анжела - это и есть ангел, данный в титле книги. Но она оказывается не ангелом, а ведьмой. При этом она необыкновенно талантлива. Тэд Свенсон влюбляется в нее почти мгновенно. Ситуация тем еще обостряется, что он сам писатель, автор двух высоко оцененных романов, но вот уже около десяти лет не может написать третьего. У него, что называется писательский блок. А тут появляется студентка, выдающая превосходную прозу. Свенсон начинает с ней как бы идентифицироваться, не отличает ее от себя, ее дело становится его делом. При этом девица, как уже было сказано, - ведьма, даже внешне. Она панкует: красит волосы в невообразимые цвета и вся насквозь протыкана железом: пирсинг. У коллеги-преподавательницы, в группе которой Анжела в прошлом году занималась поэзией, Свенсон узнает, что Анжела писала странные, но очень сильные стихи, причем на единственную тему - о своем инцестуозном влечении к отцу. Эти стихи она переплела в единственном экземпляре и подарила университетской библиотеке. Свенсон, естественно, знакомится с ее стихами, написанными от лица сотрудницы телефонной секс-службы. Ее, так сказать, псевдоним - Анжела 911 (в Америке телефонному номеру можно дать буквенное начертание, а 911 - это всеамериканский телефон полиции). Свенсон звонит по этому телефону (из своего университетского кабинета) и узнает, что Анжела 911 действительно работала в этой секс-лавочке, но уволилась. Так же - "Анжела 911" - называется книжка ее стихов. Вот их образчик. У меня четыре дочери, трое спят. Но одна проснулась и ждет меня. Вот почему я звоню тебе сейчас. Ты спишь? Не спи. Слушай. Я думаю о ее напрягшихся маленьких грудях. Пальцы мои меж ее ног. Ее бедра трепещут под моей рукой. Ты спишь? Слушай. Я слышу ее плач. Так она малюткой подражала гульканью голубей. Но сейчас ее плач для меня, он мой. Ее косточки тонки, как у голубя. Я прижался к ней нежно, нежно. Вот почему я позвонил тебе. Слушай. Не спи, слушай. Я сказала: не сплю, я жду тебя. О, ты так возбуждаешь меня. Представь, что ты лежишь на мне. Представь, что я твоя дочь. Та самая преподавательница, в группе которой занималась Анжела, предостерегает Свенсона от каких-либо неформальных контактов с ней: от этой девушки ощутимо исходит опасность. К тому же она патологическая лгунья: говорит, что страдает эпилепсией (на самом деле нет), что ее отец - это отчим (и мы так и не узнаем, правда ли это), кроме того, в поликлинике колледжа она зафиксирована как невротичка, склонная к самоубийству. Проза, которую Анжела не обсуждает в студенческой группе по причине ее громоздкости, но с которой знакомит профессора в частном порядке, - это роман, под названием "Яйца". Некоей девушке-школьнице по случаю достался инкубатор, и она решила использовать его для проведения биологического опыта, который пойдет ей в зачет по соответствующему предмету. При этом она увлекается музыкой - играет на кларнете и тайно влюблена в учителя музыки мистера Рейнода. Свенсон, читая соответствующие главы, спрашивает Анжелу, действительно ли она музыкантша, и поражается, узнав, что нет: настолько профессионально-умело описаны все музыкальные сюжеты романа. Как вы сделали это? - Да так, почитала кое-что. В общем, способности автора-прозаика вне всякого сомнения. Анжела приносит Свенсону очередную главу. Мистер Рейнод, узнав о проекте своей ученицы, вызывается помочь ей, ссылаясь на свое деревенское детство, и приходит в амбар, где она держит инкубатор: В тот вечер раздался стук в дверь. Это был мистер Рэйнод. Стоит в дверях, улыбающийся, но серьезный. Точно, как я воображала. Почему-то это меня успокоило, как если б это случалось и раньше. И всё-таки сердце бьется так часто, что я буквально боюсь умереть. (Свенсон рекомендует выбросить слово "буквально".) Мистер Рейнод казался уверенным, довольным, но в то же время как бы извиняющимся. Будто бы я могла рассердиться на его появление. Я не сердилась, я просто не могла сказать ни слова. Я сделала шаг назад. Амбар был теплым и темным, только красная лампочка горела. Я помогла ему снять пиджак. Он взял яйцо в руку. "Поди сюда",- сказал он. Я подошла и встала за ним и прижалась животом к его спине, а он медленно повернулся ко мне, всё еще держа в руке яйцо. Он взял мою руку свободной рукой и прижал мои пальцы к своей руке, той, в которой было яйцо. Сжимал мою руку, пока яйцо не треснуло. Жидкие, липкие желток и белок текли по нашим сплетенным пальцам, и пока он водил своей рукой по моей, наши руки слиплись. Мои пальцы скользили по его, пока наши руки ни соединились и я больше не понимала, где его и где мои пальцы. Я чувствовала в пульсирующем красном свете, как он смотрит на меня, но сама на него не смотрела - я закрыла глаза, когда он отпустил мою руку и расстегнул брюки. Потом взял снова мою руку, всё еще липкую от яйца, и положил ее на свой член. Должно быть, это был член - раньше я никогда не касалась ничего подобного. Он был и нежным, и твердым, и мистер Рейнод водил моей рукой по нему, сжимая мои пальцы, как раньше вокруг яйца. Потом я почувствовала, какой он приятный, бархатный и теплый. И в то же время было как-то противно - втирать яйцо в чей-то половой орган! Он прижал меня к стене и стал целовать. Его язык проник в мой рот. Слюна его пахла, как может пахнуть пища во рту немолодого человека. Печенка, лук, жареная рыба. Я подавилась его пузырчатой слюной. Ему столько же лет, сколько моему отцу, думала я. Его живот прижался к моему. Щетина царапала мне лицо. Он был совсем не такой, как те мальчики, с которыми я целовалась в школе. Должно быть, он знал, что я об этом думаю, потому что он стал настойчивей, сердитей, он задрал мою юбку и спустил колготки и резко вошел в меня, и ничего больше не было мягкого, но грубо царапало. Я заплакала, потому что было больно, и было так неловко думать, что сырое яйцо на его члене внутри меня. И в то же время мне было приятно, потому что он хотел меня, хотел так сильно, что пошел на такой риск. Родители были во дворе. Наша школа смутно виднелась в темноте. А я была больше всего этого. Я одна на свете заставила взрослого мужчину рискнуть всем, чтобы сделать то, что мы делали в теплом свете амбара, над подносами яиц, при тихом жужжании инкубатора. Как проза, это похоже на рассказ раннего Хемингуэя "У нас в Мичигане". И еще вспоминаются записи молодой Ахматовой: "Потом Федоров целовал меня, и от него пахло обедом". В общем, Анжела своего профессора, что называется, использовала - затащила к себе в постель в студенческом общежитии. Как бы в обмен она взяла с него обещание, что Свенсон покажет уже написанные главы своему издателю в Нью-Йорке. "Как бы" тут нужно сказать потому, что Свенсон и так готов для нее на всё, и сделал бы ей такое одолжение без всякого секса. Свенсон едет в Нью-Йорк, встречается с издателем, нахваливает свою студентку, говоря в частности, что ее проза - это "Лолита", написанная самой девочкой. Но издатель и слушать не хочет - контора завалена рукописями, отказывается даже взять почитать Анжелины "Яйца". Они крепко подпивают за ланчем, и Свенсон забывает рукопись в ресторане. Вернувшись домой, он в понятном отчаянии. Что если это был единственный экземпляр рукописи? Он боится позвонить Анжеле, и та, решив, что Свенсон не выполнил своего обещания, устраивает ему большую подлянку. Под прикрытием всех своих блях и цепей она приносит еще и портативный магнитофон в кабинет Свенсона и записывает их разговор, смысл которого не оставляет сомнений: профессор заманил студентку в половой контакт, дав ей ложное обещание. Классический случай сексуальной эксплуатации, абсолютно не терпимый вообще, ни тем более в нынешней накаленной атмосфере университетских кампусов. Магнитофонную запись Анжела отдает декану. И вот тут начинается трагикомедия. Свенсона подвергают разбирательству в соответствующем конклаве, результат какового слушания заранее известен: его увольняют с работы. Еще раньше он во всем признался жене, и та уходит от него. Он остался у разбитого корыта - и при этом в состоянии писательского блока, когда не может заниматься единственным известным ему делом. Судилище над Свенсоном можно назвать трагикомедией, потому что происходящее исполнено высочайшего комизма. Так, от одного из студентов члены комиссии узнали о том эпизоде с мертвой курицей, которую изнасиловал разочарованный в любви молодой человек. При этом студент сказал, что такие рассказы в группе писали неоднократно: лично он о сексе с собакой, а другой студент - с коровой. Это, мол, происходило потому, что в группе поняли, что такие сюжеты больше всего привлекают внимание профессора Свенсона. О чем же была глава из романа Анжелы, которую однажды обсуждали в классе? О яйцах, отвечает студент, при этом добавляя: "В романе Анжелы никто не имел секса с яйцами". Он не читал следующей главы, думает Свенсон. В то же время ситуация трагична уже и потому, что никто из профессоров-судей не может допустить, чтобы такая вульгарная, невысокого класса девица действительно могла написать роман, который действительно увлек ее профессора. Все видят в ней Лолиту, и никому не приходит в голову, что она даже не Лола-Лола из "Голубого ангела", а скорее героиня другого фильма - "Всё о Еве". Она вышла из ситуации полной победительницей: помимо прочего выяснилось, что издатель Свенсона подобрал забытую им рукопись, заглянул в нее всё-таки и пришел в восторг. Анжела уже подписала договор с издательством и получила аванс под окончание романа. Свенсон недоумевает - а с ним и читатели: зачем Анжеле всё это понадобилось? Почему она не поверила Свенсону, почему сочла, что он ее обманул, отказавшись разговаривать с издателем? Свенсон знает, что она достаточно сообразительна, что совсем она не простушка, какой прикидывалась перед комиссией. Вывод возможен только один: художественное дарование отнюдь не требует нравственного совершенства как своего непременного дополнения. Нельзя говорить, что гений и злодейство две вещи несовместные. Вспомним тот же фильм "Всё о Еве". Помнится, советские зрители недоумевали: а зачем Еве понадобилась такая сложная интрига, чтобы получить роль в пьесе? Ведь она действительно талантлива. Талант, мол, всегда найдет себе дорогу. В России настолько привыкли к мысли о единстве красоты и добра, что просто не могли представить талантливого художника плохим человеком. То же самое следует сказать о культуре как таковой. Культура, считается, облагораживает человека. Но тут есть одно "но". Если талант - дело сугубо индивидуальное, то культура всегда социальна, существует в обществе, и только в нем. Общество не может сделать человека талантливым; но навязать ему патерны поведения оно очень даже способно. Бывают культуры, так сказать, некультурные, - если учесть при этом, что в сегодняшнем массовом обществе культура понимается не как система норм долженствования, а просто как образ жизни - как наличное, а не должное. И тут мне хочется привести один русский - советский - пример из мемуарных записей покойного Ефима Григорьевича Эткинда. Он вспоминает своего учителя академика А.А.Смирнова, у которого учился мастерству переводов с французского. Смирнов сам переводил мало, но он воспитал целую плеяду блестящих переводчиков, причем не только с романских языков. Работать ему в тридцатые годы было трудно: нужно было во всех комментариях и предисловиях проводить классовую линию. Подарив Эткинду четырехтомник Шекспира, вышедший под его редакцией в 1938 году, Смирнов сказал: "Вот Вам Шекс-пир во время чумы". Потом добавил: я хотел это написать на титуле, но побоялся оставлять следы". После войны академик Смирнов не мог уже работать в полную силу, и ему потребовался помощник-секретарь. Он предложил эту работу Эткинду, но тот отказался, сославшись на собственную занятость. Но он нашел Смирнову подходящего секретаря из числа своих бывших студентов - Юрия Борисовича Корнеева. Тот потряс Эткинда на экзамене: мужиковатый парнишка в выцветшей солдатской гимнастерке на экзамене по французской литературе взял билет и спросил: Разрешите говорить без подготовки? - Пожалуйста. - Разрешите говорить по-французски? И вчерашний солдат произнес великолепный монолог о поэзии Ронсара на чистейшем французском языке. - Где Вы так научились французскому? - спросил у него после Эткинд. - В специальной школе при Комитете государственной безопасности, - ответил Корнеев не моргнув глазом. Корнеев сделал большую карьеру, исполнил массу высококачественных переводов с множества языков, но при этом был и оставался типичным совком - был, например, секретарем партийной организации Ленинградского отделения Союза писателей. Он и партийному начальству нравился за явную мужиковатость, и иностранцам импонировал своими языковыми познаниями. Е.Г. Эткинд сравнивает двух представителей творческой интеллигенции - досоветской и советской - и разницу между Смирновым и Корнеевым определяет словами: первый был рыцарь культуры, второй - ее конквистадор. Смирнов уважал Корнеева и был доволен его работой, но в разговорах с Эткиндом называл его "Ваш эсэсовец". "Ю.Б.Корнеев был загадочной личностью, - пишет в заключение Эткинд. - Многое в нем оставалось непонятным. Он оказался наследником А.А.Смирнова - во многом он продолжил деятельность своего патрона. Но как он отличался от Смирнова! Тем, что получил языковое образование в спецшколе КГБ, - и не стеснялся этого; тем, что делал свою литературную карьеру, двигаясь, как танк; тем, что с успехом мог быть партийным секретарем; наконец, тем, что мог почти одновременно переводить и библейские поэмы Альфреда де Виньи и воровские стихи Франсуа Вийона. Там, где у Смирнова была целостность мировой культуры, у Корнеева была целостность блестяще одаренной личности, которая с нескрываемым цинизмом презирает все и всё вокруг". Вот подобная ситуация описана в романе Франсины Проуз. Одаренных людей делается не меньше, но критерии их поведения всё чаще утрачивают нравственную доминанту. И самое странное, что искусство от этого хуже не становится, что и доказывает косвенным образом, что в глубине своей оно - не совсем чистое дело, не исключающее игры с дьяволом, - а не только однозначное поклонение Богу, как нам казалось в России. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
