Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Русские ВопросыАвтор и ведущий Борис ПарамоновНикифор или Федька?(опыт апофатической антропологии)Недавний юбилей Корнея Чуковского оказался событием неотпускающим и еще одну грань обнажил в долгой истории русского писателя и русской литературы, даже русской истории в целом. Я задумал написать кое-что о Троцком - и вдруг оказалось, что он был ненавистником Чуковского еще с давних, дореволюционных времен (тогда же его, кстати, обругал и Ленин - за статью об упадке марксизма в качестве интеллигентского вероучения). Но помимо этих, ныне прочно забытых фактов, существует стойкая легенда, связывающая дедушку Корнея с еще одним вождем российской революции - Сталиным. Как говорят в лагерях, кто-то пустил парашу, что сказка Чуковского "Тараканище" - сатира на Сталина: сходство было найдено в общей усатости и склонности к террору. Тараканище у Чуковского - злодей, грозящий наших деточек за ужином скушать. Я думаю, что эта легенда - позднейшего, послесталинского уже происхождения. Она пришлась по сердцу диссидентствующей интеллигенции и стойко укоренилась как доказательство тайной оппозиционности русской литературы сталинскому режиму. Особенно стали ее раздувать при Горбачеве. Конечно, это чушь; правда, благонамеренная чушь. Сказка Чуковского была написана в самом начале двадцатых годов, когда про Сталина не знали нигде за исключением узкопартийных кругов, он не был, как говорят американцы, house-hold name. Но, кажется, я обнаружил некий, как говорят сейчас, интертекст, дающий подобие объяснения этой легенде. Собираясь писать о Троцком, я вспомнил, что в дневниках Чуковского есть одно очень резкое о нем высказывание. Привожу его сейчас: "Троцкисты для меня всегда были ненавистны не как политические деятели, а раньше всего как характеры. Я ненавижу их фразерство, их позерство, их жестикуляцию, их патетику. Самый их вождь был для меня всегда эстетически невыносим: шевелюра, узкая бородка, дешевый провинциальный демонизм. Смесь Мефистофеля и помощника присяжного поверенного. Что-то есть в нем от Керенского. У меня к нему отвращение физиологическое. Замечательно, что и у него ко мне - то же самое: в своих статейках "Революция и литература" он ругает меня с тем же самым презрением, какое я испытываю к нему". Ну как было после этого не заглянуть в "Революцию и литературу"? Там я обнаружил следующее: "Не так давно Чуковский поощрял Алексея Толстого к примирению не то с революционной Россией, не то с Россией, несмотря на революцию. И главный довод у Чуковского был тот, что Россия все та же и что русский мужик ни икон своих, ни тараканов ни за какие исторические коврижки не отдаст. Чуковскому чудится за этой фразой, очевидно, какой-то большущий размах национального духа и свидетельство неискорененности его. Опыт семинарского отца-эконома, выдававшего таракана в хлебе за изюминку, распространяется Чуковским на всю русскую литературу. Таракан как изюминка национального духа! Какая это в действительности поганенькая программа и какое презрение к живому народу. Добро бы сам Чуковский верил в иконы. Но нет, ибо не брал бы их, если б верил, за одну скобку с тараканами, хотя в деревенской избе таракан и впрямь охотно прячется за иконами. Но так как корнями своими Чуковский в прошлом, а это прошлое в свою очередь держалось на мохом и суевериями обросшем мужике, то Чуковский и ставит между собой и революцией старого запечного национального таракана в качестве примиряющего начала. Стыд и срам! Срам и стыд!" Вот откуда этот таракан пошел. Троцкого знали и читали все, а в литературных кругах не могли не заметить этого выпада против Чуковского, тем более, что упомянутое тут имя Алексея Толстого связано с одним тогдашним громким литературным скандалом (он опубликовал в эмигрантской газете частное письмо к нему Чуковского, содержащее информацию, которую публиковать не стоило). Троцкистский таракан запомнился, скорее даже осел в бессознательном - и выплыл оттуда, когда после 56 года стали говорить о Сталине и искать дальнейшие подробности, с ним связанные. Но в цитированной статье Троцкого обнаруживается еще один интертекст, едва ли не сознательно задействованный Чуковским. Это слова "Стыд и срам!", ставшие рефреном "Мойдодыра": "Надо, надо умываться По утрам и вечерам, А нечистым трубочистам Стыд и срам! Стыд и срам!" Самое интересное при этом, что "Мойдодыр", по новейшим исследованиям, - сатира на Маяковского, с которым у Чуковского тоже были достаточно сложные отношения. Чуковский приводит в дневнике одну тогдашнюю ходовую шуточку о Троцком: "фармацевт, обутый в военный костюм". При этом, однако, далеко не все интеллигенты художественного плана отзывались о Троцком подобным образом. Многим он даже нравился. Шкловский назвал его самым блестящим человеком русской революции. Действительно, некоторый блеск в нем ощущается. Лучше этот блеск назвать стилем. В нем был стиль - причем не только индивидуальный, но культурно-исторический. Он очень выразительно подытожил собой громадную культурную эпоху - европейское Просвещение. Мы еще много будем говорить об этом, а пока приведем одно вполне позитивное высказывание о Троцком художника Юрия Анненкова: "По рассказам, чаще всего злобным и язвительным, - Троцкий был щупленький человек маленького роста ("меньшевик",- острили про него). С меньшевиками Троцкий был в своей молодости, действительно, близок, но к его внешнему облику это не имело никакого отношения: он был хорошего роста, коренаст, плечист и прекрасно сложен. Его глаза, сквозь стекла пенсне, блестели энергией". Анненков сделал несколько портретов Троцкого. Об одном из них нарком просвещения Луначарский писал следующее: "Конструктивист возобладал в Анненкове над реалистом. Это словно не портрет Троцкого, а рисунок, сделанный с какой-то талантливой гранитной статуи т. Троцкого. Нет здесь уже ни капли доброты, ни юмора, здесь даже как будто мало человеческого. Перед нами чеканный, гранитный, металлически-угловатый образ, притом внутренне стиснутый настоящей судорогой воли. В профильном портрете, родственном известному монументальному анненковскому портрету т. Троцкого, к этому прибавилась еще гроза на челе. Здесь т. Троцкий угрожающ. Анненков придал т. Троцкому люциферические черты. Я, конечно, оставляю целиком на ответственности художника такую характеристику т. Троцкого. Я ведь здесь не его характеризую, а стараюсь передать на словах трактовку его Анненковым. А у этого художника - огромный диапазон". Этот портрет воспроизведен (правда, плохо) в недавней книге Александра Эткинда "Толкование путешествий", в которой есть интереснейшая глава о Троцком. На этом портрете Троцкий действительно люциферичен; возникает впечатление, что изображенные тут же бипланчики вылетают у Троцкого из рукава. Тем самым демонизм комически снижается, заставляя вспомнить о знаменитом американском иллюзионисте с классическим именем Дэвид Копперфилд, настоящая фамилия которого - Котик. Это сравнение тем более уместно, что ведь и Троцкий был иллюзионист. Чехов сказал: все деспоты иллюзионисты. Иллюзией Троцкого был разум, непреодолимая уверенность в его всесилии и в способности переделать застойный мир на рациональных началах. Сознательное планирование вместо стихийных бурь и стихийной же косности. Вот всячески здесь уместное высказывание Троцкого - одно из многочисленнейших у него такого плана: "...социалистическое строительство есть по самому существу своему сознательное плановое строительство... стремление рационализировать человеческие отношения... подчинить их разуму, вооруженному наукой... Производительные силы уже давно созрели для социализма... Что еще отсутствует, так это последний субъективный фактор: сознание отстает от жизни". Здесь начинается сюжет, разработка которого в многочисленных исследованиях А.Эткинда представляет собой серьезное культурно-историческое открытие. Троцкий был серьезным и, по самому своему первоначальному положению, могущественным покровителем психоанализа в Советской России. Проекты Троцком в этом отношении представляют собой то, что позднее стали называть фрейдо-марксизмом. В его случае это была не просто теория, а уже как бы и реальная политика, во всяком случае - серьезнейший проект таковой. Сознание отстает от жизни, понял Троцкий из Фрейда, потому что человек управляется не столько сознанием, сколько бессознательными стихийными импульсами, заложенными в самой его биологии. У Троцкого Фрейд, так сказать, гармонически дополнял Маркса: Маркс изгонял демонов бессознательного - под псевдонимом идеологические иллюзии - из базиса, а Фрейд - из надстройки. Вот программное положение, выраженное с устрашающей логикой, вообще отличающей Троцкого (Бабель заканчивает один рассказ словами: "На трибуну вышел Троцкий и произнес с беспощадной ясностью: "Товарищи! Братья и сестры!"): "Человек примется, наконец, всерьез гармонизировать самого себя. Он поставит себе задачей вести в движения своих собственных органов - при труде, при ходьбе, при игре - высшую отчетливость, целесообразность, экономию и тем самым красоту. Он захочет овладеть полубессознательными, а затем и бессознательными процессами в собственном организме: дыханием, кровообращением, оплодотворением - и, в необходимых пределах, подчинит их контролю разума и воли. Жизнь, даже чисто физиологическая, станет коллективно-экспериментальной. Человеческий род, застывший хомо сапиенс, снова поступит в радикальную переработку и станет - под собственными пальцами - объектом сложнейших методов искусственного отбора и психофизической тренировки. Это целиком лежит на линии развития. Человек сперва изгонял темную стихию из производства и идеологии, вытесняя варварскую рутину научной техникой и религию - наукой. Он изгнал затем бессознательное из политики, опрокинув монархию и сословность демократией, рационалистическим парламентаризмом, а затем насквозь прозрачной советской диктатурой. Наиболее тяжело засела слепая стихия в экономических отношениях, но и оттуда человек вышибает ее социалистической организацией хозяйства. Этим делается возможной коренная перестройка традиционного семейного уклада. Наконец, в наиболее глубоком и темном углу бессознательного, стихийного, подпочвенного затаилась природа самого человека. Не ясно ли, что сюда будут направлены величайшие усилия исследующей мысли и творческой инициативы?" Это романы Уэллса, "Остров доктора Моро", "Пища богов": сциентистская, насквозь просветительская фантазия. И даже не доктор Моро, а доктор Менгеле: логика, или диалектика Просвещения, как говорили Адорно и Хоркхаймер. Для вящей полноты - еще одно высказывание: "Повышаясь, человек производит чистку сверху вниз: сперва очищает себя от бога, затем основы государственности от царя, затем основы хозяйства от хаоса и конкуренции, затем внутренний мир - от бессознательного и темноты ... Коммунистический быт будет слагаться не слепо, как коралловый рифы, а строиться, сознательно, проверяться мыслью, направляться и исправляться. Перестав быть стихийным, быт перестанет быть застойным". Вопрос, который сразу же был задан самыми умными современниками: а чем плохи коралловые рифы? Действительно ли нужно до конца подчинять бессознательные, слепые, стихийные силы природы? Не в этих ли стихиях таится корень самого бытия? Один из этих вопросов - в котором, естественно, содержался ответ - в свое время прозвучал весьма громко: повесть Михаила Булгакова "Роковые яйца". Там природа взяла свое и переборола самоуверенный человеческий разум, размноживший гигантских анаконд. Они погибли от мороза, внезапно наступившего в начале октября. Москва была спасена, хотя Первая Конная уже героически погибла. Как писал Шкловский, уважавший Троцкого и не любивший Булгакова, косность бытия была взята со знаком плюс. Троцкому еще предстояла узнать, что такое косность бытия на собственном опыте. В книге Александра Эткинда "Толкование путешествий: Америка и Россия в травелогах и интертекстах" едва ли не самая интересная глава - о Троцком, берущая его экстремистское Просветительство в самом неожиданном контексте. Называется глава: "Инцест левой идеи: дочь Троцкого на фоне Франкфуртской школы". А.Эткинд обнаружил в архивах Гарвардского университета письма Зины Волковой, дочери Троцкого от первого брака, которой большевики позволили выехать из России к отцу после его высылки для лечения. Диагноз у нее был -туберкулез, но его-то как раз вылечили едва ли не в России. А за границей Зина лечилась у берлинских психоаналитиков: ее отец, знаток Фрейда, быстро опознал природу ее болезни. Лечение не помогло, и в январе 1933 года Зина покончила с собой. Болезнь ее была - непреодоленное инцестуозное влечение к отцу, так называемый комплекс Электры (девичья параллель комплекса Эдипа). Это поставило Троцкого в крайне двусмысленную экзистенциальную ситуацию: собственная его жизнь демонически, диаболически надсмеялась над его высоко логичным просветительским мировоззрением, наделившим его верой во всемогущество разума и в способность его преодолеть, как говорил поэт, то, что всякой косности косней. Так сказать, восторжествовала поэзия: иконы и тараканы. Эткинд пишет: "Инцестуозный бред Зины Волковой, направленный на Льва Троцкого, похож на короткое замыкание в среде тысячелетий. Авангардистская вера в скорое и окончательное Просвещение вошла в контакт с древней страстью, не знающей изначальных запретов. Конец истории сомкнулся с ее началом. Троцкий пророчил, как история станет прозрачной и разумной, и новое издание человека не будет знать корысти и порока. Груз истории возвращался к Троцкому в самых тяжких своих проявлениях. Его бывшие сторонники восстали против него, регрессируя до холерных бунтов, и осуществляли планы мести, достойные варваров. Его собственная дочь обратила к нему страсть, забытую с каменного века". В сущности, здесь была смерть Троцкого, тут она состоялась, а не семь лет позднее, когда в Мексике агент Сталина убил его ледорубом. Похоже, что Троцкий понял это: Эткинд приводит слова мемуаристов, что реакция Троцкого на смерть Зины была исключительно тяжелой. Было иронически - и трагически! - обесценено все содержание его жизни, можно сказать, всей культуры, которой он был столь ярким выражением - культуры Просвещения, Просветительства, борьбы с природой. Зина незадолго до смерти написала отцу письмо, в котором, можно сказать нечаянно, разоблачила все его просветительские установки: о том, что существующие предрассудки - самое могучее средство ориентации в бытии, что инстинкт безошибочно разит тех, которые ему мешают. А едва ли не главным из этих тех был как раз Троцкий. А.Эткинд показывает, как в атмосфере Троцкого-изгнанника воспроизвелась архаическая атмосфера трибализма, клановости, чуть ли не эндогамии (эндогамия - внутриродственные браки, в пределе тот же инцест). "Нерассуждающая вера Зины была обречена войти в конфликт с рациональностью своего предмета. Мистические культы вполне жизнеспособны, но предметом культа нельзя сделать разум: кто-то из двух этого противоречия не выдержит, культ или разум. На фронтах гражданской войны Троцкий умел останавливать бегущих солдат истовыми речами о грядущем счастье... В годы эмиграции он умел вдохновить своих поклонников бесплатно работать на него в качестве секретарей, переводчиков, телохранителей. Движение поклонялось рациональности, но его подпитывали человеческие связи самой архаической природы: с одной стороны. Личное поклонение, с другой стороны, родственные чувства. Лишенное "классовой" поддержки - иначе говоря, власти, движение было обречено развиваться как клан. Династическая преемственность рассматривалась как пережиток, но троцкистом номер два был сын троцкиста номер один. В троцкистском клане, отделенном от мирка своими целями и ценностями, развивалось нечто вроде эндогамии...На это фоне инцестуозные чувства Зины не являются исключительными; скорее они в карикатурной форме воплощали общую клановую тенденцию". Вывод - не мой и не Эткинда, а общекультурный, из опытов реализации различных утопий, из опыта 20-го века: бессознательное, инстинкт, стихию, темноты бытия уничтожать не следует, потому что, прежде всего, - не удастся. Ибо таракан бессмертен. Есть знаменитая сцена в "Бесах": как капитан Лебядкин пытается шантажировать Варвару Петровну Ставрогину. Там заходит речь о наших сегодняшних героях: "Сударыня! По-моему, Россия есть игра природы не более! -Вы решительно ничего не можете сказать определеннее? -Я могу вам прочесть пиесу "Таракан", сударыня! -Что-о! -Сударыня, я еще не помешан... Сударыня, один мой приятель - благороднейшее лицо - написал одну басню Крылова, под названием "Таракан", - могу я прочесть ее? -Вы хотите прочесть какую-то басню Крылова? -Нет, не басню Крылова хочу я прочесть, а мою басню, собственную, мое сочинение! Поверьте же, сударыня, без обиды себе, что я не до такой степени уже необразован и развращен, чтобы не понимать, что Россия обладает великим баснописцем Крыловым, которому министром просвещения воздвигнут памятник в Летнем саду, для игры в детском возрасте. Вы вот спрашиваете, сударыня: "Почему?" Ответ дан на дне этой басни, огненными литерами! -Прочтите вашу басню. Жил на свете таракан, Таракан от детства, и потом попал в стакан, Полный мухоедства... -Господи, что такое? - воскликнула Варвара Петровна. -То есть когда летом,- заторопился капитан, ужасно махая руками, с раздражительным нетерпением автора, которому мешают читать, - когда летом в стакан налезут мухи, то происходит мухоедство, всякий дурак поймет, не перебивайте, не перебивайте, вы увидите... (он всё махал руками.) Место занял таракан, мухи возроптали. "Полон очень наш стакан",- К Юпитеру закричали. Но пока у них шел крик, Подошел Никифор, Благороднейший старик... Тут у меня еще не докончено, но всё равно, словами! - трещал капитан. - Никифор берет стакан и, несмотря на крик, выплескивает в лохань всю комедию, и мух и таракана, что давно надо было сделать. Но заметьте, заметьте, сударыня, таракан не ропщет! Вот ответ на ваш вопрос: "Почему?" - вскричал он торжествуя: - "Та-ра-кан не ропщет! Что же касается до Никифора, то он изображает природу". Есть еще одно литературное произведение, трактующее интересующую нас тему о тараканах. Это рассказ современника Чуковского и Троцкого Евгения Замятина, под названием "Бог". Бог - это некий малый Федька, которому живущий у него таракан поклоняется как богу. Но однажды Федька, напившись пьян, убивает таракана калошей. Вывод: таракан, конечно, смертен, но и Федька не Бог. Федька - это Троцкий, отчаянный сын пензенского губернатора. На которого найдется Никифор, изображающий природу. Александр Эткинд сумел в своих книгах показать крупномасштабность, культурную выразительность, стильность, как мы сказали, Троцкого. Но сумел ли он доказать, что Троцкий лучше Ленина или Сталина? Конечно, нет; думается, что и не ставил себе такой цели. Это что-то вроде выбора между холерой и чумой. Что лучше: темное просветительство или блистающая тьма? К сожалению, России в двадцатом веке не было дано другого выбора. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
