Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[22-12-05]
Поверх барьеровТеатральное кафе Резо Габриадзе. "Русская версия" Елены Фанайловой. Новая книга о Марине Мнишек."Желанный берег" в Улан-Удэ. К юбилеям Михаила Левитина и Якова ГординаВедущая: Марина Тимашева Марина Тимашева: Замечательному сценаристу, художнику, великому режиссеру Резо Габриадзе в Москве вручена премия Фонда Ролана Быкова. Я поздравляю его с заслуженной наградой, но сегодня мы расскажем об еще одной грани уникального его дарования. О его маленьком кафе в центре Тбилиси. В эфире - Марина Дмитревская. Марина Дмитревская: Это кафе не проходит по ведомству ресторанной хроники. В старом Тбилиси, где стоит и пока ремонтируется театр-студия Резо Габриадзе, как раз сбоку от театра, уже несколько лет существует кафе "Не горюй", каждый сантиметр которого превращен руками Габриадзе в произведение искусства. Сначала кафе возникло как внутритеатральное. В трудные годы здесь делали обеды для работников театра. Постепенно, как говорит Резо, не захотелось обедать в антиэстетичной обстановке, кто-то что-то принес, он разрисовал... Выброшенные старые столы, стулья, двери, тумбочки, скамеечки - вот из чего создавался интерьер кафе. Скажем, если старую скамейку покрасить, а в середину вставить изразец из тысяч тех, что каждый день обжигает Резо, она уже будет не просто старая скамейка. Или старые деревянные тумбочки сделать подставками под раковины, тоже облицованные изразцами. А старый стол расписать фантазиями на темы русского конструктивизма. А другой назвать "Почему молчит мой черный телефон?", нарисовав огромный черный аппарат. От этого не изменится функция предмета. "Вот это стул, на нем сидят, вот это стол, за ним едят". Но жизнь обретает на время художественную форму. К тому же, старые вещи, обжитые людьми, имеют биографию и молча транслируют ее вам, посетителям этого кафе. Старые двери как-то очень живописно покрашены. Электропроводка и изразцовые плитки создают изумительную коллажную среду. И на все это смотрит сверху паровоз из спектакля "Осень нашей весны". Сам Реваз Леванович говорит, что хочет оставить образцы во всех видах изобразительного искусства и интерьера. Скульптор, график, сценарист, живописец, режиссер, словом, создатель, он создал, срежиссировал, расписал, слепил не только пространство своей мастерской, но и пространство ресторана "Мадам Галифе" в Москве. Вот если нечто подобное, хотя другое, переместить в теплый Тбилиси, открыть окна веранды, из которых будет видна базилика 6-го века, поставить на стол свежий сулугуни и кувшин красного вина, то слова "Не горюй" обретут смысл и плоть. Сам Резо считает идею кафе основополагающей для живого театра. Резо Габриадзе: Кафе - это то, что само родилось. У нас была пассивная позиция. Эта маленькая комната все время подсказывала нам, что тут обязательно должно быть кафе. Мы заметили, что куда бы мы ни пошли с хлебом и сыром, в конце концов приятно было сидеть. И я вспомнил одного прекрасного человека здесь, в Москве, который взял свое пиво, отошел от огромной очереди и встал подальше. Я тоже пошел к нему. И спросил, почему он стоит здесь. "Здесь вкуснее". Он нашел такую точку. Вот эта точка в огромном космосе, в его космосе, есть единственная правильная точка. Что-то такое случилось и у нас в театре из этой комнаты. Если когда-нибудь в русском театре будет кафе... В сущности, "Славянский базар" - это было кафе МХАТа. И почему они его не придвинули к себе? Это большая дыра в системе Станиславского. Надо, в конце концов, и критически подходить к великому человеку. Кафе - это жизнь, кафе - это очаг. Вообще, это гениальное заведение. И если мне снова придется родиться, и меня кто-нибудь спросит, кем бы я хотел быть, то я обязательно хотел бы работать в кафе. Иногда я думаю, какой же я неудачник, работал что-то, где-то, в нелюбимых делах, особенно в кино. Без кафе не может быть театра. Особенно, русского театра. Русский театр просто рожден для этого. Москвичи должны начинать это. Хотя они проиграли великую битву за кафе Петербургу. Я недавно оттуда. Петербургские кафе такими уютными кажутся. Я думал об этом, а объяснение очень простое - их делали великие дизайнеры 18-го и 19-го века. Так что, петербуржцам оставалось только хорошего губернатора, я имею в виду Матвиенко, и помыть это все хорошо. И вдруг они оказались в Париже, и не просто в Париже, а в очень хорошем Париже. Москве надо поднатужиться. Но возвращаюсь к театру. Пора перестать думать, что театр похож на панихиду. Мы должны понять простую вещь - театр родил сам себя. Он не мог не родиться в жизни человека. И родился он, наверное, из запаха, аромата, из ржания лошадей, из всего, из чего состоит жизнь. Иначе это выход на сцену, монолог, уход. А театр - это не только это. Театр - это ваша одежда, ваши взгляды, интересные, новые. И где вы их скажете? Какое неудобство, когда вас останавливает умный ваш друг и начинает давать вам умную, замечательную мысль. А мысль, сказанная между двумя людьми, за столом, с чаем, желательно с супом, это уже становится чем-то продуманным, чем-то настоящим. Все думают, что Сократ вот так, в белом мраморе говорил другому, в белом мраморе, что-то изрекал... Нет, там пахло чесноком. Я вижу эту плиту, на которой он лежал, вижу его голую ногу - он не любил туфли. Вот эта расслабленность, когда душа расслабляется и идет слушать великие мысли Шекспира, Чехова, это очень важно, какой она войдет туда. Марина Дмитревская: Выпив вина в "Не горюй", можно посмотреть на изразцовую печку с портретом Орбелиани. Он был хозяином этого района Тифлиса. Неподалеку серные орбелианевские бани, и Резо отдает дань этому человеку. Затем почувствовать, как вечерний вечерок колышет белые занавесочки с портретами Шекспира, Чехова, Толстого, сделанные в технике "ришелье", и снова понять, что слова "Не горюй", написанные на изразцовых ступеньках кафе, не звук пустой. Рано утром Резо Габриазде приходит сюда. Помыты полы, еще прохладно. Можно работать, рисовать, звонить по телефону, принимать гостей и не горевать, пока столики в кафе не заполнятся посетителями. Их здесь полно. Кафе знаменито. Всю неделю, что я была в Тбилиси, кафе, стоящее напротив "Не горюй", горестно пустовало, а маленькое пространство художественных фантазий Габриазде было полно. Молодые ребята, обслуживающие "Не горюй", смеются. По утрам они завозят с вокзала запас деревенских продуктов на весь день, а конкурирующий официант уныло несет в пакете три помидора. Маленькое "Не горюй" явно контрастирует и с этим кафе, и с неким торжественным новостроем "Амбасадор", похожим на всех амбасадоров бывшего Советского Союза. Здесь включают хорошую, самим Габриазде отобранную музыку. И если вдруг подвыпившая компания затянет грузинское многоголосье, мешая другим столикам, милые официанты не просят замолчать - они просто усиливают звук музыки Гии Канчели или Нино Рота. Марина Тимашева: Кафе такого типа, о котором говорил Марине Дмитревской Резо Габриадзе, есть в одном новом московском театре. Он называется "Практика", а в кафе можно поесть горячего, в том числе супа, и остаться посидеть в нем после спектакля или поэтического вечера. На одном из них в театре "Практика" представили сборник стихов моей коллеги, известной слушателям нашего радио по корреспонденциям и программе "Свобода в ОГИ" Елены Фанайловой. Сборник называется "Русская версия". - Телефон отключила и таблетки пила, Марина Тимашева: В сборник вошли еще три интервью и две статьи, а еще прилагается компакт-диск, на котором несколько стихов читает сама Елена Фанайлова, фрагмент вы только что слышали. Книга вышла в издательстве "Запасный выход". И я предоставляю слово главе издательства Борису Бергеру. Борис Бергер: Лена Фанайлова - один из наших любимых авторов и поэтов. Она, кроме всего прочего, была первым редактором серии книг с дисками "Диалоги на Пресне". И теперь мы готовим большую серию под названием "Аудиохрестоматия российской современной литературы". Лена очень помогла мне нащупать какое-то видение этой ситуации. Вообще, поэзия - это определенная форма философии. И в стихах Лены Фанайловой это видно как нигде больше. Очень сильные стихи. Слово красивые тут не подойдет. Очень сильные и очень умные, где нет ни одного лишнего и ни одного случайного слова. Действительно, какая-то такая философия, которую человек не может выразить в трактате, и он пишет стихи. Чтобы достучаться до умов и до сердец. Мне даже трудно представить себе, как сегодня будут читать люди стихи Лены Фанайловой, потому что у нее каждая строчка настолько нагружена философски, что это не музыка, это не поэтика, это действительно философия. Очень четкий, очень ироничный, очень жесткий взгляд на мир. Это попытка разобраться, что происходит в душе, в душе женщины, в первую очередь, потому что Леночка женщина, и что происходит в мире, как в таковом. Наше издательство гордится, что мы выпустили книгу Лены Фанайловой. Она наш любимый автор. И эта книга явилась лидером продаж на московской книжной ярмарке "Нон фикшн" в центральном доме художника. Вместе с "Умственными эпидемиями" Поля Реньяра. Марина Тимащева: Инициатором и режиссером вечера выступил художественный руководитель театра "Практика" Эдуард Бояков. Он доверил Елене Фанайловой только представлять выступающих. В театрализованной форме стихи Елены Фанайловой читали ее друзья и поклонники, очень разные люди - актрисы Наталья Когут, Елена Морозова и Анжела Доний, поэт Линор Горалик, издатель Борис Бергер, главный редактор журнала "Элль" филолог Ирина Михайловская и главный редактор газеты "Книжное обозрение" Александр Гаврилов. Исполнители держались чуть отстраненно, а потому стихи Лены Фанайловой казались не столь мрачными и безысходными, как при чтении с листа. - Симона видит мир и сладкий грех, Марина Тимашева: Не читали, но играли на фортепиано Алексей Гориболь и Полина Осетинская и, поскольку только им не предоставили права голоса, я решила восполнить пробел и попросила замечательных музыкантов сказать несколько слов о поэзии Елены Фанайловой. Полина Осетинская: Я помню, что когда я в первый раз прочитала Ленины стихи, у меня было очень сильное потрясение, потому что мне показалось, что это настоящий большой русский поэт. Это за долгое время было действительно очень сильным потрясением. Ее книжку можно иметь, как близкого друга. Вот она у меня лежит на столе уже несколько лет. Когда я хочу получить дозу какой-то подлинной мысли - открываю эту книжку. Алексей Гориболь: Я думаю, что если кого-то сегодня можно назвать аристократом духа в поэзии, то это Лена Фанайлова. Причем ей совершенно не чужда ирония, не чужда ненормативная лексика. И, тем не менее, не знаю, есть ли в этом поколении своя Цветаева, но мне кажется, что Фанайлова приближается по уровню поэзии, по аристократизму, по отделке, по мысли к Ахматовой ближе всех. Где надо, она почти как фраза Скарлатти. У нее вообще с ритмом и с полиритмией очень хорошо. Она разная. Марина Тимашева: Стихи Елены Фанайловой действительно очень разные: иногда кажется, что они написаны столетним старцем, иногда - взбалмошной девочкой. Некоторые из них мелодичны и рифмованы, иные - как вилкой по стеклу и напоминают ритмизованную прозу. Одни полны культурных реминисценций, другие написаны совсем просто и не требуют особых знаний, одни лиричны, другие - жестки, если не жестоки. Одни написаны будто бы аутистом, человеком, не стремящимся к общению с миром, другие, напротив, обращены к друзьям, а мир представлен во множестве живых и точных деталей. Почти все стихи Лены, на мой взгляд дисгармоничны, но, если взять за ключевую фразу: она "пытается спасти остатки рая", читать будет эмоционально намного легче. Илья Смирнов принёс свежее издание из молодогвардейской серии "Жизнь замечательных людей" - это книга Вячеслав Козлякова "Марина Мнишек". Неужели моя польская тёзка наконец-то признана замечательной исторической личностью? Илья Смирнов: Отрицать это было бы нелепо. Марина или, как её в Москве приветствовал Василий Шуйский: "наяснейшая и великая государыня цесарева и великая княгиня Марья Юрьевна всеа Русии" - вторая, после княгини Ольги (Хельги) женщина в нашей политической истории, а между ними обвал в "Домострой", не оставлявший женщине, даже знатной, никакого права на участие в общественных делах. Именно Марина Мнишек переломила эту "сексистскую" (в терминологии современного феминизма) инерцию, и можно согласиться с автором книги в том, что она подготовила почву для женского правления века ХVIII - цитирую - "легко было появиться русской императрице Екатерине I через сто с лишним лет после того, как была уже императрица Мария I". Итак, героиня Смутного времени. Смута сейчас в моде, и в связи с новым государственным праздником 4 ноября, и в калейдоскопе разнообразных ассоциаций с событиями века ХХ. А играть в ассоциации надо осторожно. Например, Великая Отечественная война укладывается в сюжетную схему "наши" против "фашистов", все попытки ввести какую-то "третью силу" или уравнять агрессора с жертвой научно и нравственно несостоятельны. Или: революция и гражданская война - все против большевиков, и ещё немножко друг против друга. Старинная Смута принципиально отличается хаотическим характером. Здесь и "национальности" обманчивы ("польские интервенты" часто оказываются из русских православных родов), и классовые перегородки размыты (в одном казачьем "таборе" встречаем беглого холопа и его хозяина), соответственно, трудно поделить персонажей на хороших "патриотов" и плохих "предателей". Конечно, победители заказали историю под себя любимых. Но для этого им пришлось радикально почистить биографию основателя династии - Филарета Романова - и демонизировать конкурентов. Прежде всего, конечно, Марину Мнишек. Советская наука, разрушив многие монархические мифы, унаследовала крайнюю недоброжелательность к этой женщине. Профессор Рязанского университета Вячеслав Николаевич Козляков восстанавливает справедливость. Его работа, слава тебе, Господи, свободна от "оживляжа" через замочную скважину, это добросовестная историческая биография с последовательным разбором основных источников. И здесь многое поворачивается неожиданной стороной. Оперно-драматический образ "гордой полячки" - а ведь ей к моменту знакомства с московским изгнанником было всего 16 лет. Много ли вы знаете десятиклассниц-политиков? Вот и мы предполагаем, что поначалу за неё все решения принимал отец. И прожила-то она всего 27 лет. Самый порочащий факт в её биографии - то, что она признала в безвестном Лжедмитрии Втором, он же Тушинский вор, своего убитого в Москве мужа. Но ведь Смута на то и Смута, что подобная рассеянность считалась в порядке вещей, и из книги вы узнаете, как вдова Ивана Грозного царица-инокиня Марфа то узнавала в Лжедмитрии Первом своего сына, то нет. А при Лжедмитрии Втором Филарет Романов как раз и стал патриархом. Тоже обознался. И обознавался ровно до тех пор, пока не решил, что выгоднее сделать ставку на польского принца. А для Марины союз с тушинцами - это был единственный шанс не только вернуть царство, но и отомстить людям, которые отметили её свадьбу жуткой резнёй, когда она сама уцелела чудом. На всякий случай напоминаю, что убийство первого мужа Марины - молодого царя, мечтавшего о веротерпимости и открытии в Москве университета - организовал Василий Шуйский, которому царь только что спас жизнь и ещё сделал тысяцким на своей свадьбе. Если вы запутались в серпентарии, книга всё расставит по годам и по местам. А я бы ещё обратил внимание на такой мотив: противопоставление Речи Посполитой, "где сосуществуют разные христианские традиции... "земля в Литве вольная, в коей кто вере хочет, в той и пребывает"... "я поляк, человек народа вольного, привык говорить свободно..." - и деспотической, догматической Московской Руси. Да? Прямо в духе нынешнего оранжевого агитпропа. Ан нет. Читайте книгу дальше: как вольность за три года оформилась в индустрию разбоев. И терпимость-то король Сигизмунд мог проявлять дома с магнатами, но не в завоёванной Московии. Именно его колониальная политика вызвала мощную волну народного сопротивления и консервативную реакцию "чтоб было, как при прежних государях", которую Романовы использовали. Если чуть-чуть заглянуть за рамки книги, хотя бы в "Описание Украины" Боплана, мы увидим и в Речи Посполитой крепостное рабство, религиозные преследования, только позже и с худшими последствиями: полный распад государства. А в книге Вячеслава Козлякова в порядке конструктивной критики я бы отметил удивившие меня кавычки там, где Марина именуется царицей, а её сын Иван царевичем - почему в кавычках? Чем этот вполне православный царевич, повешенный по приказу конкурента Михаила Романова в возрасте неполных 4 лет, и эта царица были хуже прочих? Собственно, книга как раз и доказывает, что ничем не хуже, поэтому кавычки можно считать опечаткой. И замазать корректором. Марина Тимашева: В Улан-Удэ прошел первый кочевой Международный театральный фестиваль "Желанный берег". Его организовал министр культуры Якутии, художественный руководитель Саха-театра Андрей Борисов. В афишу вошли спектакли национальных театров Бурятии, Хакасии, Тувы, Алтая, Калмыкии, Башкирии и Монголии. Фестиваль был тематический, посвящен Чингисхану. Рассказывает Анна Степанова. Анна Степанова: Весь этот регион обожает Льва Николаевича Гумилева, который в его глазах реабилитировал Чингисхана. Этот фестиваль еще и некий поступок все того же Борисова. Движущий мотор - он. Он вынул из людей, занимающихся якутскими алмазами, энное количество денег. Забегая вперед, скажу, что в конце фестиваля каждому из театров была подарена маленькая фигурка лодочки с четырьмя героями спектакля Борисова "Желанный голубой берег", и на этой лодочке прикреплен маленький бриллиантик. Марина Тимашева: Фестиваль открылся старым спектаклем, шедевром "Желанный голубой берег мой" в режиссуре Андрея Борисова по произведению Чингиза Айтматова "Пегий пес, бегущий краем моря". А что еще хорошего видела Анна Степанова? Мне хвалили спектакль Бурятского театра кукол "Поющая стрела". Анна Степанова: Там на сцену выезжали две большие толстые белые красивые лошади. Их ставили попа к попе, накрывали их попонами и на этих попонах были нашиты домики, люди, лошади, дым из труб. И получалось, что эти две лошади - хранительницы мироздания, хранительницы земли. И вся жизнь проходила на них. А потом на этих лошадях, на этих увесистых толстых крупах работали замечательные четыре молодых актера. Разыгрывался спектакль и куклы были разновеликие. У Батыров, у героев, они были побольше, примерно рука до локтя, а были совсем маленькие куклы. И вот на разнице этих масштабов, на космических фигурах этой лошади... Они разъезжали на колесиках. Очень смешной детский прием, но оказывалась, что пространство маленького театра, оно как бы раздвигалось. Там происходили какие-то таинственные вещи. И рассказывая детям вот эту легенду, создатели этого спектакля сохраняли ясную, тонкую и умную иронию. Образ кочевой культуры рождался из этого движения пространств. Был замечательный спектакль башкирского театра имени Гафури, который назывался "Последнее море Чингисхана". Спектакль для театра Гафури, который любит серьезный жанр, страсти большие, совершенно необычный. В спектакле рассказывалось о том, как труппа, сама себя воспроизводящая на протяжении трехсот лет, играет историю Чингисхана безостановочно. Но при этом это театр в театре и еще раз в театре. Но в финале, когда один из актеров этой труппы убивает исполнителя роли Чингисхана, который был главой труппы, вдруг возникает щемящая, тяжелая напряженная нота. Как бы аукается звук тех походов, уничтоженных человеческих жизней. И в этом балаганном, площадном варианте вдруг звучат трагедийные, довольно мощные ноты. Есть много хороших спектаклей и очень любопытный спектакль татарского театра "Читиген". Это история не про Чингисхана, это эпос национальный. Это история жуткая про татарскую Медею, которая убивает двух своих детей и уходит от мужа для того, чтобы помочь своему народу. Вообще надо сказать, что на фестивале постоянно шли круглые столы, где обсуждались проблемы евразийского театра. Так вот в этом регионе постановка вопроса такая - мы театр евразийский, театр, рожденный русской школой, но тяготеющий к нашим собственным корням. В спектаклях этого фестиваля было совершенно очевидно, что эти спектакли играют народы, над которыми распахнуто огромное небо бездонное. Они ощущают эту глубину, они всматриваются туда. Эти спектакли играют народы, перед которыми распахнуто огромное пространство, которое неодолимо в каких-то суетных, мелких движениях и переездах. И то, что Борисов придумал кочевой фестиваль, это было очень здорово и очень правильно. Марина Тимашева: Закрывал фестиваль опять же спектакль Саха-театра в постановке Андрея Борисова и сценографии Геннадия Сотникова. Анна Степанова: Пока шел фестиваль, Борисов продолжал снимать свой сериал. И, параллельно, он репетировал спектакль "По велению Чингисхана", который был театральным аналогом его сериалу про того же самого Чингисхана. Борисов нашел на сопке над Улан-Удэ совершенно потрясающее здание - сталинский ампир 36 года. Это дом культуры "ДК ЛВРЗ". Какого-то локомотивно-ремонтного завода, который был брошен. У него провалилась крыша, внутри ничего не было. Зрелище было совершенно уникальное. Потому что пока внизу расстилается Улан-Удэ. Спиной к ДК ЛВРЗ, на постаменте, стоит крашеный бронзовой краской Владимир Ильич Ленин в дикой приплясывающей позе. И в этом ДК ЛВРЗ нет ни отопления, ничего. Крышу якутский театр залатал, но все остальное - это был холод, мрак, и изо рта шел пар. Там снимали сериал. Вы бы видели, как мужчины-актеры из разных национальных театров, отталкивая друг друга локтями, рванули сниматься в сцене собрания богатырей Чингисхана. И вот последний день Борисов показал свой спектакль "По велению Чингисхана". Мы приехали в ДК ЛВРЗ и оказались в огромной пещере. Сотников сделал такую округлую, глубоко уходящую высокую нишу, обтянутую черным, на которой были полудетские, полунаскальные рисунки магических знаков, всадников, фигурок. И вдруг получилось, что мы попали в какой-то пра-мир, архаический, но очеловеченный мир, в котором нет этого холодного застывшего времени. Пол был застелен песочной материей в складку и получались абсолютно песчаные барханы. Спектакль начался с того, что вышли мужчины в фантастической красоты костюмах. Они вышли, а на сцене стояли большие камни, они сели на эти камни и потом каждый из актеров на этом камне стал немножко подрагивать, а потом ноги их стали притопывать, а потом все тело подобралось, и мы увидели конницу, они превратились во всадников на этих конях. И вот эта агрессия, яростная агрессия скачки, это был эпиграф, с которого начался спектакль. Я не буду пересказывать весь спектакль, потому что я не смогу остановиться. Это было удивительное наслаждение. В спектакле были заняты актеры всех поколений. Труппа Саха-театра - это одна из лучших трупп в нашей стране. Вот этот спектакль, он учит подниматься, концентрировать свою энергию, любить, как это ни странно, и не прощать того, чего простить нельзя. И вот эта удивительная энергия и этот нравственный максимализм, от которого мы совершенно отвыкли, все это заложено в борисовском спектакле, и мне кажется, что это не просто театральная постановка, а какое-то личное высказывание Борисова. Вот этой нотой, очень сильной, очень яркой, закончился фестиваль "Желанный берег". Это объединяющее начало заложено в самом Борисове, который уже запрограммирован на фестивале "Желанный берег", мне кажется очень важный, абсолютно необычной новой приметой нынешнего дня. Дай Бог, чтобы это был симптом начинающихся перемен, и не только театральных. В это очень хочется верить. Марина Тимашева: Аня, можем ли мы говорить, что фестиваль породило увлечение Андрея Борисова образом Чингисхана, или есть иные, более серьезные резоны для его проведения? Анна Степанова: Наши национальные театры сегодня не имеют общего театрального пространства и никак не соединены в театральном контексте с русскими театрами. В свое время я придумала такую концепцию. У нас в стране должно быть три национальных фестиваля - монголо-язычный, тюрко-язычный и фестиваль финно-угорских театров. И потом должен быть фестиваль, который бы объединял все эти три языковые ветви и состоял бы из спектаклей победителей. Эта модель была реализована. Был такой фестиваль "Федерация 89", который проходил в Москве и который был очень интересен. Сегодня все развалилось и, конечно, русские театры зачастую не меньше страдают от своей изоляции, чем национальные театры. Но в национальных театрах собираются усилия всей национальной интеллигенции каждого из народов - писатели, художники, актеры. Вот только кинематограф рождается сейчас под пальцами Борисова. Но до сих пор это были именно театры. И эти театры остались в одиночестве, потому что считается, что для русского зрителя они не очень интересны, их не обязательно возить, на них не обязательно ходить. А мне кажется не так. Фестиваль "Желанный берег" - это движение, которое начинается снизу. Театры объединяются сами. У театров существует тоска по общению. Национальные театры не хотят иметь свое отдельное место в своей отдельной театральной резервации. Все-таки имеет смысл подумать и поговорить и, может быть, кто-то даже услышит что-то для того, чтобы найти этим театрам достойное место и каким-то образом скрепить это распадающееся разнонациональное театральное пространство нашей страны. Марина Тимашева: Из Бурятии Анна Степанова привезла не только театральные впечатления, но и голос выдающейся актрисы и певицы Саха-театра Степаниды Борисовой. В Петербурге проходят литературные вечера и презентации книг, посвященные 70-летию соредактора журнала "Звезда" историка Якова Гордина, без которого сегодня трудно представить культурный пейзаж города. Рассказывает Татьяна Вольтская. Татьяна Вольтская: Поколение Якова Гордина все еще кажется полным сил. Может быть, потому, что именно это поколение пытается по старой привычке не просто плыть по течению, а рефлексировать по поводу происходящего. Может быть, потому, что Иосиф Бродский, друг и современник этого кружка, круга, крыла, его звезда, его все, умер не то, что рано, но как будто еще продолжая говорить. Что касается меня, то, пожалуй, я готова примириться со всем, с чем я не согласна в речах и делах Гордина, за то, что он принадлежит к тому магическому кругу друзей поэта, которые его знали, любили, которые, как ветер, первыми разносили его стихи, вот уже укрывшие собою всю землю. Книга ранних произведений Гордина "Охота на оборотня" начинается со стихотворения "Тайная вечеря", где важнее всего, по-моему, первая строфа. Мы сидим за столом, скоро ночь, Татьяна Вольтская: Да, мне кажется, что этот круг друзей, круг Бродского, как некогда круг Пушкина, и правда останется в русской культуре навсегда, несмотря на удельный вес, если можно так выразится, каждого отдельного вклада, несмотря на неизбежные иллюзии и заблуждения каждого отдельного звена. "Охота на оборотня" - книга ностальгическая, - говорит Яков Гордин. Яков Гордин: "Охота на оборотня" - это название небольшой повести, которую я написал в 63 году. Она еще достаточно наивная, но, тем не менее, я, не изменяя, включил ее сюда. Кроме того, здесь цикл автобиографических рассказов об армии. Тоже 64 год. И фрагменты исторического романа, который я еще собираюсь написать. Он называется "Избиение демонов". Я начинал писать его в 85 году. Это начало 14-го века в Италии, как это ни странно. Но, тем не менее, меня всегда интересовали средневековые ереси и соотношение утопии и реальности в политике. Стрежневое содержание этого романа - это история знаменитого ересиарха, мятежника средневекового Фра Дольчино, который пытался вооруженной рукой осуществить утопию. Три года он воевал, чтобы установить царство божье на земле. Татьяна Вольтская: Как мне кажется, с Ваших слов пока это немножко похоже на "Имя Розы" Умберто Эко. Яков Гордин: Естественно. Но там действие происходит через 20 лет после восстания Дольчино. Дольчинисты там фигурируют. Но когда я начинал это писать, на русском языке "Имя Розы" еще не выходило, и я познакомился с этим романом уже значительно позже. Нет, это о другом. "Имя Розы" - это, все-таки, такой грандиозный детектив. Умберто Эко занимается другими делами. Татьяна Вольтская: Вторая книга, лежащая передо мной, продолжение известной серии "Кавказ и Российская империя. Проекты, идеи, иллюзии и реальность". Яков Гордин: Небольшая группа историков - Галина Георгиевна Лисицина, Борис Павлович Миловидов, Владимир Евгеньевич Лапин и ваш покорный слуга - мы, в общем, впервые, собрали вместе очень большое количество проектов и идей за 100 лет с начала 19-го по начало 20-го века. Если пользоваться классическим выражением Александра Исаевича Солженицина, - "как нам обустроить Кавказ". Самые разные люди в разные периоды и в разных ситуациях напряженно думали, прекрасно понимая всю драматичность и сложность всей этой ситуации, что делать для того, чтобы, во-первых, прекратилось кровопролитие и чтобы Кавказ органично вошел в общий состав империи. Тут три раздела. Первый - военный. Как нам завоевать Кавказ? Хотя разделы пересекаются друг с другом. Второй - как организовать управление Кавказом так, чтобы оно соответствовало и российским законам и нравам и обычаям кавказских народов. И третий раздел, которым я занимался, это как найти человеческий, культурно-психологический компромисс с горскими народами. Один из текстов, который включен в этот раздел - "О сближении русских с горцами". То есть, люди, действительно, на протяжении доброго столетия напряженно думали, как выйти из этого трудно разрешаемого положения. К сожалению, этот опыт совершенно не учтен. Мы два года этим занимались. Тут очень много архивного материала, который извлечен из большого количества российских архивов и из труднодоступных для широкого читателя публикаций. Будет тираж, и я хочу разослать некоторое количество экземпляров людям, принимающим решение, в том числе, и господину Козаку. Я думаю, что ему это будет небезынтересно. Я надеюсь. Татьяна Вольтская: Совершенно не разделяя радужные надежды составителя на то, что кто-либо из лиц принимающих решения руководствуется книгами такого рода, я все же думаю, что материал в книге собран настолько ценный, что он сам по себе в ряде случаев нейтрализует авторскую позицию самого Гордина. Яков Гордин: Очень любопытный документ - это такое наставление, которое адмирал Мордвинов, известный либеральный деятель предложил Ермолову в 1916 году. Мордвинов считал, что надо опираться на экономические рычаги. Что нужно приучать, сейчас это забавно звучит, "горцев к нашей роскоши". Роскошь - это более ли менее цивилизованный быт. Пушкин потом над этим иронизировал и писал, что введение самовара было бы очень большим достижением на Кавказе. Татьяна Вольтская: Яков Гордин - это литература, круг Бродского, это история, это журнал "Звезда", соредактором которого он является вместе с критиком Андреем Арьевым. Вообще, журнал - это целый клубок человеческих отношений. Говорит писатель, литературный критик Николай Крыщук. Николай Крыщук: Он ведь человек воспитанный на любви к Джеку Лондону, к Киплингу, мечтавший об армии, занимавшийся боксом, Ницше увлекавшийся. Человек чрезвычайно дисциплинированный. При этом, он чрезвычайно страстный человек. Если мы посмотрим на его общественную и политическую деятельность, она всегда очень четкая, и он всегда вел публичную жизнь. И притом, что он человек публичный, меня поражает в нем необыкновенная сосредоточенность на глубинных проблемах жизни культуры, в которой он себя постоянно ощущает. То есть, он не выныривает из подводных вод в быстротекущие политические воды, но вдруг возникает книжка "Перекличка во мраке", с идеологией, культурой и эстетикой Серебряного века. Вот эта внутренняя сосредоточенность разножанровости, мне кажется, его выгодно отличает от огромного количества людей, которые в вещах даже по жанру, по определению серьезных занимаются пиаром, коммерцией. Татьяна Вольтская: А еще Николай Крыщук вспомнил, как Гордин рассказывал ему что Иосиф Бродский с ним ни разу не поссорился. Впрочем, это уже из области панегириков. А для них время еще не пришло. Яков Гордин молод, бодр и, как мы знаем, собирается писать новый роман. Марина Тимашева: Вы слушали Татьяну Вольтскую. А Москва тем временем готовится к юбилею художественного руководителя и режиссера театра "Эрмитаж", писателя и отца троих детей Михаила Левитина. 27 декабря ему исполнится 60 лет, и подарков он не ждет - делает их сам. Только что провел на своей сцене вечер памяти Василия Гроссмана и показал премьеру "Пира во время чумы" - спектакля очень смешного, очень печального и очень умного. Я бы даже сказала, что если внимательно отнестись к тому, как сделан литературный монтаж, вы откроете для себя много нового. Например, о Сальери и Моцарте, Пушкине и Геккерене, Скупом и его сыне, вы будете думать не как о представителях разных мировоззрений, но как о представителях разного возраста. И увидите спектакль о старых людях и людях молодых. И, не задумываясь, займете сторону последних. С их защитником, одним из лучших московских режиссеров Михаилом Левитиным разговаривает Павел Подкладов. Павел Подкладов: Михаил Захарович, я сегодня на спектакле подумал, что режиссер, все-таки, счастливая профессия - можно дарить себе на юбилей такие роскошные подарки, как спектакль по Пушкину. Михаил Левитин: Я надеюсь, что я на юбилей себе подарю еще кое-какие свои книги. Вообще-то, я делаю себе подарки, и мне делают подарки мои артисты, и культурный мир делает мне подарки на протяжении уже очень многих лет. Павел Подкладов: Вы где-то сказали, что живете в состоянии счастья. Это продолжается и сейчас? Михаил Левитин: Если говорить о творческой моей жизни, то это абсолютное счастье. Павел Подкладов: Режиссеры очень часто ставят спектакли, во-первых, для себя, а во-вторых, про себя. Вот много ли зашифровано из Вашей жизни, из Вашей биографии, из Вашего сердца в этом спектакле? Михаил Левитин: Пушкина я ставил из, может быть, только желания понять, как люди сопротивляются, чем они сопротивляются угрозе - угрозе смерти, угрозе какой-то беды. Может быть, там много своего личного в духовном плане. Павел Подкладов: А как Вы думаете, в чем секрет, почему сегодня была такая тишина, что муху было слышно, почему люди так слушали текст Пушкина, знакомый, наверное, многим давно? Михаил Левитин: Иначе звучит он в этом спектакле. Вообще, тут и счастье, и несчастье. Россия не имеет пушкинского театра. Она имеет, условно говоря, чеховский, она имела театр Маяковского. Я имею в виду сценически понятый язык этих авторов. У Пушкина нет такого театра. Хотя об этом мечтал и многое сделал для этого Мейерхольд и говорил о Пушкине-режиссере, или о Пушкине божественном, главном человеке в нашей культуре. Поэтому это все попытки приблизиться и понять пушкинский театр. На самом деле он оказывается острее, новее, совершенно непредвиденнее, чем когда мы читаем. Вообще, буквально воспринимать его - это очень сильное действие. Вот это я пережил на этой работе. Открытие. Павел Подкладов: Часто ли в вас происходит такое взаимопонимание между Вами и актерами. Может быть, всегда? Михаил Левитин: Почти всегда. Это существует со мной 27 лет. Это огромный срок для жизни театра. Мы друг другу абсолютно не надоели. А потом еще приходят молодые чудные люди. Вот такой раструб - свои втягиваются, а чужие отлетают. Павел Подкладов: Вы сейчас говорили о России применительно к пушкинскому театру. А то, что происходит в России, какие-то политические, социальные события, влияют на вас как на художника? Михаил Левитин: Ни одной секунды. Никакие. Я не отношусь к политике, как к живому месту нашей действительности. Она существует, она занимательна для многих людей, она существует как фон. Собственно, она и должна быть фоном. Политика - это некий кордон. Некая попытка сберечь духовный мир людей, их жизнь, сберечь ее, окружить. Когда она становится главным персонажем, я с ума схожу от тоски и от равнодушия. Я не представляю себе каких-то сложных отношений с политикой. Павел Подкладов: Говорят часто, что в режиссере, вернее, в его произведениях на сцене часто звучит что-то не реализованное в обычной жизни. Такое бывает у вас? Михаил Левитин: Благодаря писательству моему бывает меньше, чем у других режиссеров. Потому жизнь строится на том, что я пишу книги и ставлю спектакли. Если я чего-то не делаю в театре, то я пытаюсь это сделать в книгах. Хотя не только поэтому пишу, но мне действительно бывает очень мало театра. Или бывает очень мало книг. Это странное чувство. Мне всего бывает мало. Я знаю, насколько действительность, жизнь, природа, реальность выше, мощнее непостижимее нас. И мне хочется все познать, многое познать собой. Павел Подкладов: Я Вас процитирую. Вы когда-то сказали: "Я верю в жизнь своих книг больше, чем в жизнь своих спектаклей". Это было не сгоряча сказано? Михаил Левитин: Нет. Жизнь моих книг, она впереди и она в ближайшем будущем. В этом я совершенно уверен. А театр мой создан давно, и образовалось очень четкое отношение к нему. Это естественное существование людей в театре. Что касается моих книг, то они очень многое говорят обо мне лично, потому что я пишу те книги, которые сам бы хотел прочесть. Это моя задача. Я совершенно не хочу кому-то их предлагать. Павел Подкладов: Вы со стороны производили на меня впечатление человека резкого, занозистого, такого непримиримого. Правда ли это и, если правда, то легко ли с таким характером жить? Михаил Левитин: Не занозистый. Непримиримость, отторжение носит у меня такой физиологический характер. Просто я отторгаю. Но я не унижаю людей. Легко ли мне жить с моим характером? Неплохо, но больно иногда. Все-таки главное для меня то, чем я занимаюсь. А оно, творчество, не вступает со мной в антагонистические отношения только из-за моего характера. Павел Подкладов: Чтобы Вы себе сами пожелали 60-летию? Михаил Левитин: Я хочу, чтобы мои близкие были здоровы, чтобы я не падал духом, и чтобы театр оставили в покое. Вот это все. Вру. Это не все. Я хочу писать, писать и писать. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
