Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[09-27-03]
Поверх барьеровАсимметрическая войнаАвтор программы Александр Генис Александр Генис: Вторую годовщину налета террористов Америка отметила стоически. Как и обещал президент Буш сразу после 11 сентября, война с террором оказалась длинной. Во всяком случае, пока ей конца не видно. Более того, первые сражения этой долгой баталии показали, что ХХ1 век навязывает нам принципиально иную концепцию войны - все чаще ее называют "асимметрической". Сегодня мы - с помощью экспертов - постараемся всесторонне обсудить это печальное новшество. Но начать разговор мне хотелось бы с тех, кто развязал эту войну. Помимо бомб, у террористов есть другое - психологическое - оружие. Они стремятся стать частью современной мифологии: невидимые, как бы бестелесные враги, про которых трудно сказать что-нибудь определенное, кроме того, что они существуют. Такого противника не одолеть старым оружием. Ведь в отличие от традиционной войны исход сражения не определяет даже самая блестящая победа на поле боя. Как показывают события двух лет, прошедших после 11 сентября, молниеносные триумфы и в Афганистане, и в Ираке оказались недостаточными, чтобы избавиться от опасности. Нужна какая-то иная тактика. И это значит, что "изгнание духов" террора, как и, скажем, разрешение экологического кризиса, - задача, стоящая перед всеми. Она требует мобилизации не только военных, но и интеллектуальных ресурсов всей нашей цивилизации, ибо террор, маскируясь под архаическое суеверие, бросает вызов планетарному разуму. Сегодня ведь каждый участвует в необъявленной войне. Тыла в ней просто нет. Нью-йоркские небоскребы или московский театр, дискотека в Бали или иерусалимский автобус - все это равно уязвимые цели. В такой войне нельзя отсидеться. Ничего не зависит от нашего поведения, от наших убеждений, от наших добродетелей или пороков. Террору все равно. И этим он неотличим от смерти, смерти как таковой. Террор, как смерть, упраздняет вопрос "за что?". Остается другой вопрос: как жить в мире, разрушившем причинно-следственную связь между виной и наказанием? Ничего нового в нем, конечно, нет. Этот вопрос всегда стоял перед нами, но мы приучились о нем не думать, откладывая ответ до самого последнего момента. Волна террора, накрывшая наш, в общем-то, уютный мир - с театрами, небоскребами, автобусами и дискотеками - актуализировала смерть. Террор, сделав ставку на самоубийц, которые сейчас становятся его единственным эффективным оружием, радикально понизил цену жизни. И это значит, что мы, непричастные к кровавому фанатизму, вынуждены как-то осмыслить природу смерти в ином ключе. Хотя бы для того, чтобы понять, с кем нам приходится иметь дело. Впервые Запад впрямую столкнулся с этой угрозой в конце Второй мировой войны, когда на американские военные корабли стали нападать японские летчики-самоубийцы. Характерно, что такой способ ведения войны показался настолько чуждым западному сознанию, что в словари вошло японское слово "камикадзе", которому не нашлось адекватного перевода в других языках. (На самом деле так называется цунами - "божественный ветер", который уничтожил эскадру монголов, угрожавшую берегам средневековой Японии). Акты пилотов-самоубийц на Западе, как и в послевоенной Японии, считались не героическими жертвами, а бессмысленным жестом отчаяния. Однако - не всеми. Уже в 60-е годы крупнейший писатель современной Японии Юкио Мисима решил оправдать камикадзе, опираясь на восточную философию смерти: Диктор: Запад дал много философий жизни, но мы не можем довольствоваться только ими. Смерть обладает необычностью, ясностью и свежестью небесной лазури между облаками. В современной трактовке эта смерть на удивление созвучна образу пилота-камикадзе. В наши дни принято считать, что смерть этих людей была едва ли не самой большой трагедией минувшей войны. Подвиги пилотов-самоубийц называют самой бесчеловечной стратегией атаки и потому имена этих парней нынче покрыты позором. Однако ничто в длинной истории Японии не соответствует лучше ясному идеалу жизни и смерти, чем смерть тех, кто отдал жизнь во имя своей страны. Александр Генис: Самое интересное (и пугающее), что Мисима, который, как известно, сам совершил ритуальное харакири после нелепой попытки государственного переворота, никак не связывает жертву камикадзе с тем делом, ради которого она была принесена. Героическое деяние в той самурайской традиции, восстановить которую мечтал писатель, не нуждается в этическом оправдании. Диктор: Мы видим несоответствие между абсолютной природой смерти и относительным, надуманным представлением о благородстве цели. Ведь все достойные цели, за которые умирают люди сегодня, через сто, двадцать, или даже через десять лет будут пересмотрены и отвергнуты историей. Итак, мы не можем умереть за правое дело. Александр Генис: Самоубийство, по мысли одержимого смертью Мисимы, само себя оправдывает, ибо смерть не с чем сравнить, она за пределами жизни с ее логикой и моралью. Смерть стирает любые аргументы, упраздняя ту иерархию ценностей, с которой считаются живые. Эта жуткая логика отнюдь не так чужда нам, как может показаться. Тут следует вспомнить Достоевского, который спрашивал всех своих знакомых, донесут ли они в полицию, если узнают о подготовке теракта против правительства. (Это было после того, как суд присяжных оправдал Веру Засулич, бесспорно виновную в террористической акции). Поразительно, что, отвечая на вопрос Достоевского, колебались даже те, кто заведомо не разделяли взгляды народовольцев. Им мешала аура героизма, окружавшая тогда террористов. Я не случайно вспомнил об этом трагическом эпизоде отечественной истории. Трудная реальность сегодняшней жизни побуждает искать все возможные параллели. За ними я обратился к Борису Михайловичу Парамонову. Борис Парамонов: Нынешняя ситуация, в которой террор сделался главным средством политических конфронтаций, невольно вызывает на исторические сравнения. Интересно, что европейское человечество однажды уже пережило подобный период экстремального террористического активизма: это конец 19 - начало ХХ века. В основном террор осуществлялся тогда анархистами. Самым зловещим актом был, пожалуй, взрыв бомбы в парижском кафе, брошенной анархистом Равашолем. Равашоль, кстати, сделался героем, культовой фигурой анархистов, про него даже песню написали, ставшую чем-то вроде анархистского гимна. Там были такие слова: "Вставайте же, братья, на зов Равашоля". И вот попутный пример превращения трагедии в фарс: Паустовский в одной из своих мемуарных книг, описывая, как он однажды встретил поезд махновцев, на всех парах пролетавший станцию, говорит, что они пели ту же песню с переиначенными словами: "Вставайте же, хлопцы, на зов Паташона". Пат и Паташон - была такая популярная комическая пара в немом кино. Нам, однако, смеяться пока что рано (да и махновцы со своей пародией особенного веселья у посторонних не вызывали). Важен вопрос: почему в свое время кончился анархистский террор. Ответ более чем ясен: на Западе был принципиально решен рабочий вопрос, пролетарий перестал быть неимущим антисоциальным элементом. Так же и сейчас говорят, что исламский терроризм сойдет на нет, когда (и если) арабский мир приобщится к нормам западной демократической жизни. Теоретически тут возразить нечего - но попробуйте решить это на практике. Америка сейчас и пробует - но уже зовет на подмогу ООН. Интересна другая параллель - нынешнего терроризма с дореволюционным русским, народовольческим. Существует мнение, что это принципиально разные явления. И об этом очень много и убедительно писал знаменитый Альбер Камю в своей книге "Бунтующий человек". Русским террористам уделено в ней очень большое внимание. Надо сказать, что Камю склонен этически оправдывать этих людей. Его аргументы лежат в поле экзистенциальной философии, видным представителем которой был он сам. Главный его аргумент: в народовольческом терроре осуществлялся трансцендентный акт свободы. Да, террор ставил политические цели: расшатать самодержавие и заставить его пойти на уступки. Но средства для этой цели выбирались вне какой-либо идеологии или даже тактики. Это был чисто жертвенный порыв. Процитируем несколько фраз из Камю: Диктор: Не в силах оправдать того, что они считали необходимым, они решили найти оправдание в самих себе и ответить самопожертвованием на стоящий перед ними вопрос. Для них убийство отождествлялось с самоубийством, одна жизнь представляла расплату за другую, и обе эти жертвы служили залогом неких грядущих ценностей. Строго говоря, они жили на высоте идеи. И, в конце концов, оправдывали ее, воплощая в собственной смерти. Кто согласен умереть, расплатиться жизнью за жизнь, тот тем самым утверждает некую ценность, превосходящую его самого как историческую личность. Борис Парамонов: Другими словами, терроризм народовольцев был этическим деянием. Вспомним классику: что такое нравственное поведение по Канту? Это поведение, не рассчитывающее на какое-либо эмпирическое вознаграждение, но осуществляемое исключительно из подчинения нравственному закону, этическому идеалу. В деятельности народовольцев не было никакой прагматики - чисто нравственный порыв. Повторяю: как политика и тактика это было неверно, безнадежно, - но это и сообщает дополнительный этический импульс подобного рода деятельности. Теперь вернемся к современным исламским террористам. И отметим, прежде всего, одно колоссальное отличие: их террор направлен не адресно, а задуман как шантаж. Жертвой его становятся в подавляющем большинстве случаев невинные люди. Можно вспомнить только один факт террористического деяния, направленного против конкретного израильского политика, когда был убит министр туризма. Взрывы идут на площадях, огонь ведется по площадям. Это уже лишает исламский терроризм морального кредита. И второе - как раз этот самый этический момент, который, по Канту, должен характеризоваться чистой незаинтересованностью в позитивном результате деяния. У арабских террористов этот момент отсутствует: они твердо убеждены в том, что мученическое самопожертвование гарантирует им последующую жизнь в магометанском раю, где их будут приветствовать 72 девственницы. Мы можем понять, что это заблуждение и обман, но сами-то террористы твердо рассчитывают на посмертное вознаграждение. Тут уже имеет место некая, если угодно, сделка, а не чистый акт этического героизма. Такова, так сказать, философема нынешнего террора. Александр Генис: До сих пор террор никогда не оказывал влияния на исход военных действий. Лучше всего об этом говорит история тех же камикадзе. Начавшиеся в октябре 1944-го года и закончившиеся в январе 45-го атаки самоубийц погубили 5 тысяч японских летчиков, но это никак не отразилось на ходе войны и ее результатах. Теперь, однако, ситуация выглядит иначе. В эпоху "асимметрической" войны действия террористов-самоубийц оказались крайне эффективным оружием. Проанализировать это явление мы попросили американского эксперта по борьбе с терроризмом. С Майклом Донованом, сотрудником независимой исследовательской организации "Центр по оборонной информации" беседует наш корреспондент Владимир Морозов. Владимир Морозов: Мистер Донован, борьбу с терроризмом называют "асимметричной войной". В чем смысл этого термина? Майкл Донован: Симметричная война - это столкновение приблизительно равных по силам противников. Асимметричная война - когда силы резко неравноценны. Симметричный конфликт угрожал миру, когда существовал Советский Союз. Несмотря на экономическую слабость последнего, его вооруженные силы и силы США могли нанести друг другу удар такой страшной силы, от которого пострадал бы весь земной шар. После распада СССР боевая мощь Америки во много раз превосходит возможности любой другой страны. То есть, никто не может противостоять США в симметричном вооруженном конфликте. Террористы ведут против Америки асимметричную войну. Владимир Морозов: Как терроризм изменил военную философию? Майкл Донован: До падения Советского Союза эксперты считали, что будущие войны будут вестись между огромными армиями сверхдержав, возможно, на территории Европы. Создавалось оружие, необходимое именно для такой войны, в штабах разрабатывали соответствующие планы, в военных академиях готовили молодых офицеров. Теперь все это в значительной степени изменилось. Нам предстоят войны, направленные против террористов в разных странах мира. Это тайная, часто никому не видимая борьба. Совершенно другой подготовкой, другими навыками и другим оружием должны обладать и разведка, и полиция, и специальные силы. Владимир Морозов: Мистер Донован, что делает теракты самоубийц особенно эффективными? Майкл Донован: Они эффективны, потому что в борьбе с ними нельзя действовать по плану, как в обычной войне. На стратегических и тактических планах строились все предыдущие войны. В 20 веке подготовку к таким войнам, то есть передвижения крупных масс войск и вооружений можно было засечь с самолетов, со спутников, обнаружить с помощью разведки. В теракте участвует всего один самоубийца. В каком автобусе, кинотеатре или магазине он себя взорвет, может знать (да и то не всегда!) только тот, кто этого террориста готовил. Поэтому невозможно более или менее точно предсказать, где нанесут следующий удар террористы-самоубийцы. Владимир Морозов: Мистер Донован, а в чем отличие нынешних террористов-самоубийц от прошлых, например, от русских народовольцев, убивших царя, от японских камикадзе? Майкл Донован: Японские камикадзе и в меньшей степени российские народовольцы наносили удары по объектам и людям, представлявшим собой государство. Военные корабли и моряки США - это Америка и ее правительство. Царь и его министры были символами ненавистного российским террористам государства. А террористы, которые направили самолеты на башни Всемирного торгового центра, убили около 3 тысяч простых граждан, частных лиц, многие из которых, кстати, были не американцами, а гражданами других стран. То же самое делает и террористическая организация Хамас. Она убивает невинных граждан, стариков, женщин и детей, которые не имеют никакого отношения к правительству Израиля. Владимир Морозов: Если создать социально-психологический портрет типичного террориста-самоубийцы, каким он будет? Майкл Донован: Типичный террорист - это в основном мужчина моложе 30 лет, как правило, холостой и очень набожный. Он верит, что его акт не самоубийство, а жертва во имя великого дела. Владимир Морозов: В 60-70 годы прошлого века итальянские, немецкие, американские террористы, различные "красные бригады", не шли на самоубийство. Во время Второй мировой войны камикадзе были только у Японии. Можно ли сказать, что террористов-самоубийц, как правило, порождают менее развитые общества? Майкл Донован: Я не уверен, что эти общества менее развиты. Я думаю, речь идет о странах более религиозных, о людях более набожных, когда террористы-самоубийцы убеждены, что их действия обеспечат им лучшую жизнь после смерти. Владимир Морозов: Вы говорите о набожности. Я бы назвал это фанатизмом. Майкл Донован: Да, так оно может и быть. Особенно в отношении тех, кто убивает других и себя, считая, что борется за правое дело. Но есть и другой аспект проблемы. Таких фанатиков создают безнадежные условия жизни. Если отнять у людей всякую надежду на улучшение жизни в будущем, то они станут фанатиками. Александр Генис: Американский журналист Дон ван Натта в недавней статье в "Нью-Йорк Таймс", посвященной "асимметрической войне", пишет, что террор нашел себе самое дешевое оружие в мире. Примитивные, но убийственные бомбы почти ничего не стоят, а жизнь тех, кто их взрывает, стоит еще дешевле. Как цинично сказал один из лидеров "Хамаса", "на место каждого погибшего приходят пятеро других самоубийц". В сущности, именно тут-то и кроется главная асимметрия новой войны. Противоречие - в разном отношение к жизни. С нашей точки зрения цена жизни все время увеличивается, и именно это делает террор столь эффективным. Сегодня, когда газеты держат нас в постоянном напряжении, когда мы каждый день ждем новых атак, легко забыть, что раньше было не лучше. Войны ХХ века, включая и холодную, требовали жертв, несопоставимых с теперешними. Это и понятно. В ХХ веке террор был прерогативой могущественных тоталитарных государств. В сражениях с ними свободный мир потерял миллионы людей, в том числе и среди мирного населения. Теперь уровень потерь качественно иной. В конфликтах ХХ1 века потери американской армии исчисляются не десятками тысяч, как это было раньше, а сотнями человек. Однако изменился и, так сказать, порог терпимости к смерти. Перед началом нынешней войны с Ираком журналисты провели опрос на улицах американских городов. Всем задавался один вопрос: какие потери вы считаете допустимыми? Кто-то отвечал - "никакие", но даже трезво мыслящие называли 80, 100, 150 солдат. Эти немыслимые в прежних войнах цифры делают более или менее реальными развитие военной техники и тактики. Но те же цифры указывают и на уязвимость Запада в борьбе с террором. Трагический парадокс ХХ1 века заключается в том, что противники идут в разные, точнее говоря - противоположные стороны. Чем тоньше и точнее становится военная технология, тем к более грубым и неразборчивым средствам прибегает террор. Собственно, террористы и считают себя непобедимыми, потому что они любят жизнь меньше нас. Это доказывает каждый акт взрывающего себя - и других - самоубийцы. Такая смерть - лучшая реклама террора. И террористы прекрасно знают, как пользоваться своим оружием. В определенном смысле, война теперь ведется в эфире. Полем боя стали прежде всего телевизионные экраны. Террористы превращают убийство невинных людей в кровавый зрелищный спорт. Об этом говорит директор Центра по изучению политического насилия Магнус Рансторп: Диктор: Даже не обладая оружием массового уничтожения, террорист, взрывая самодельную бомбу, может достичь непропорционально огромного эффекта, вроде срыва мирных переговоров на Ближнем Востоке. Сделав выводы о психологических последствиях налета 11 сентября, террористы знают, что каждая их акция будет бесконечно повторена телевидением. Используя коммуникации как оружие устрашения, они могут его сделать еще более опасным. Боюсь, что следующий шаг - камера, которой вместе с бомбой будут оснащены самоубийцы. Благодаря ей (и спутниковому телевидению), каждый этап теракта немедленно станет достоянием гласности". Александр Генис: Так, убивая немногих, террор запугивает остальных. И в этом ему помогает та самая современная цивилизация, с которой он воюет. Асимметричная война стала возможной только в маклюэновской вселенной: в сверхплотном коммуникационном пространстве любая сцена насилия вызывает огромную волну. Вспомним для сравнения, что еще сравнительно недавно геноцид красных кхмеров, уничтоживших миллионы камбоджийцев, прошел почти не замеченным. Запад узнал о нем задним числом. Но теперь все мы - свидетели преступления. И это решающая перемена во много раз усиливает эффективность террора. То, чего в прежних войнах добивались многотысячные армии, в асимметричной войне доступно одинокому самоубийце с бомбой. Получается, что ничтожная, в сущности, причина ведет к грандиозным политическим, экономическим, а главное - психологическим последствиям, определяющим весь ход нашей жизни. Новые законы асимметрической войны, которая сейчас идет по всему земному шару, застали нас врасплох. Мы готовились к другим - хоть и отнюдь не менее опасным - схваткам. Отсюда - то угрюмое настроение, с которой Америка отметила вторую годовщину своей трагедии. Теперь уже всем ясно, что ни скорых, ни решительных побед асимметрическая война не обещает. К ней надо привыкнуть, как к мрачной повседневности ХХ1 века. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
