Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[Архив]
Поверх барьеровФазаненштрассеАвтор программы Дмитрий Волчек Дмитрий Волчек: Гости Радио Свобода - берлинские переводчики русской литературы. Фазаненштрассе, 23 - особняк берлинского культурного центра - здесь на прошлой неделе состоялась конференция "Город на воде", посвященная трехсотлетию Петербурга. Организаторы конференции - люди, представляющие русскую литературу немецким читателям. К ближайшей Франкфуртской книжной ярмарке готовится документальный фильм о переводчиках, и, опережая съемочную группу, я говорил в кулуарах конференции с его героями - о том, какие русские книги пользуются в Германии успехом, какие успехом не пользуются, но все равно издаются, о типичных языковых проблемах, с которыми сталкивается переводчик с русского на немецкий и, наконец, о личных литературных пристрастиях моих собеседников. Что до коммерции - то здесь все просто: популярны в Германии (масштаб, конечно, совсем иной) те же авторы и те же жанры, что и в России. Один из ведущих переводчиков российских криминальных и женских романов на немецкий - Ольга Кувшинникова: Ольга Кувшинникова: Первый камушек был Маринина. Потом появился интерес к русскому детективному жанру и уже сейчас вышло около 5-6 авторов, включая Полину Дашкову, Викторию Платову, Степанову (к сожалению, не знаю ее имени), Бориса Акунина и, насколько я знаю, эти книги читаются и интересны немецкой публике. Дмитрий Волчек: Объясните мне, почему? Кажется, настолько другие реалии судебной, милицейской системы, о которой пишет, скажем, Маринина, криминального мира, что необходимы на каждой странице специальные примечания переводчика. Ольга Кувшинникова: Вы совершенно правы. Действительно, реалии другие, но, мне кажется, вот эта экзотика, которая присуща нашей литературе и для нас является повседневной жизнью, интересна именно немецкому читателю. Я не думаю, что какие-то сноски нужны. Мы, конечно, очень много сглаживаем. Скажем, название РУБОП, ГАИ и так далее, у нас заменяется одним названием - "милиция". Дмитрий Волчек: Русские авторы детективов, приезжают ли они сюда и общаются ли они с немецкой аудиторией, общаетесь ли вы с ними, когда работаете над переводами? Ольга Кувшинникова: Да, у нас есть некоторые контакты с детективными авторами. Некоторые из них, правда, скрываются. Вы знаете, что существует такая форма рабов, и я думаю, что некоторые из авторов пользуются этим напрямую. Например, мы знакомы с Полиной Дашковой, которая часто приезжает в Германию и тоже общается с немецким читателем. Дмитрий Волчек: Ольга Кувшиннкова переводит преимущественно коммерческую литературу, а опыт другой участницы встреч в берлинском культурном центре - Ольги Радецкой - заинтересовал меня тем, что она - причем по собственному выбору - переводит писателей, имена которых, сопряженные через запятую, звучат весьма странно - рассказы юной и весьма популярной в Европе Ирины Денежкиной (ее молниеносный успех - особый, труднообъяснимый феномен), теологические труды священника Павла Флоренского, роман парижского сюрреалиста первой волны эмиграции Бориса Поплавского "Аполлон Безобразов". Дмитрий Волчек: В каждой области есть какой-то свой корифей, свой кумир, свой лидер. Кто, на ваш взгляд возглавляет русскую переводческую школу в Германии? Ольга Радецкая: Нет такого одного человека. Тут, во-первых, нет одной школы. Уже в силу того, что были две Германии, не может быть такого. Есть, конечно, такие люди, которые достаточно важный вклад вложили, как Питер Урбан, например, который для меня достаточно важен. Дмитрий Волчек: Очень интересно то, что вы сказали о двух школах. До сих пор, после объединения Германии, существуют ли какие-то противоречия между восточногерманскими бывшими переводчиками и западногерманскими переводчиками с русского? Ольга Радецкая: Я бы не сказала, что были две школы. Были, как минимум, две. Если вообще можно говорить о школах, потому что в отличие от России, образования литературного переводчика в Германии, как такового, не существует. Есть филологическое образование, и есть такое техническое переводческое образование. А школа может формироваться тогда, когда есть, например, какой-то семинар для литературных переводчиков. Такого в Германии нет, поэтому это всегда стихийно возникает. Особенно, на Западе стихийно возникало. Это какие-то индивидуальные личности. Но я думаю, что, конечно же, ГДРовская и западногерманская издательская практика сильно отличались. Тексты гораздо больше редактировались в восточной Германии. Был целый штаб редакторов. Дмитрий Волчек: Есть ли, на ваш взгляд, какие-то определенные существенные лакуны в переводе русских текстов на немецкий? Скажем, какие-то очень важные для русской литературы авторы, которые никогда не переводились, переводились недостаточно или переводились небезупречно? Ольга Радецкая: Тот же Пушкин. Я бы не сказала, что это по чьей-то ошибке. Это просто дело очень трудное. И я думаю, что может быть, если Бог даст, дождемся еще идеального перевода Пушкина. Дмитрий Волчек: А из современной литературы русской, из литературы 20 века? Ольга Радецкая: Конечно, проблема со стихами. Мандельштам был переведен, но тоже такое ощущение, что он не всегда хорошо переведен. Но это тоже проблема сути, а не проблема плохих по качеству переводов. Дмитрий Волчек: Чувствуете ли вы, что есть определенное сходство в тенденциях развития молодой литературы в России (вот вы переводите Павла Лемберского, достаточно молодого писателя, не очень известного в России), и в Германии? В России, например, очень популярен молодой немецкий автор Кристиан Крахт. И многие считают, что молодая русская литература будет двигаться в его направлении, в соответствии с манифестом "Tristesse Royal", которые он написал вместе со своими друзьями. Чувствуете ли вы это сходство векторов? Ольга Радецкая: Мне трудно об этом судить. Я недавно перевела кое-какие рассказы Ирины Денежкиной, тут параллель еще более очевидная, пожалуй. У нее тоже все время спрашивают, относит ли она себя к так называемой поп-литературе. И, оказывается, что не относит, потому что такого понятия просто не существует. Но, конечно, если на чисто таком содержательном уровне, то понятно, что темы, особенно молодежной литературы, сближаются. Потому что у молодых людей быт уже не настолько сильно отличается, и тут тематическое сходство очевидно. А помимо тематического, мне кажется, что чисто литературные формальные традиции разные. Дмитрий Волчек: Круг читателей русской литературы в Германии невелик. Можно ли представить чисто теоретически, что появится какой-то русский автор, который будет так же популярен, как раньше в Советском союзе был Генрих Бёлль или сейчас Кристиан Крахт? Теоретически это возможно? Ольга Радецкая: В принципе, я думаю, что да. Мне вообще кажется, что это отделение русской литературы от всех остальных сходит на нет. Немецкий читатель не так уже сильно воспринимает эту разницу, когда он читает перевод с итальянского или с английского языка. Для него это не есть какая-то другая литература. Это та же мировая литература. И для меня русская литература, естественно, входит в это целое мировой литературы. И я думаю, что со временем эта чуждость тоже будет стираться. Дмитрий Волчек: Есть ли у вас какое-то любимое русское слово? Ольга Радецкая: Я многие русские слова люблю. Особенно те русские слова, которые на немецком не употребляются, типа "маразм", например. Дмитрий Волчек: Среди самых известных переводчиков русской литературы в Германии - Габриэле Леупольд. Уже 20 лет она работает с русской прозой, а в последнее время и стихами. Габриэле Леупольд: Переводила сначала научную литературу. Потом начала с Мандельштама, Бахтина - вперемешку литературу, искусствоведение, литературоведение. Переводила Добычина, Довлатова, Пастернака, Евгения Харитонова, Сорокина, Пригова, и, недавно, Мамлеева и Андрея Белого - длинную версию "Петербурга", которую на немецкий перевели только сейчас. Дмитрий Волчек: Вы сами выбираете, или это заказ? Габриэле Леупольд: По-разному. Вначале мне это не удалось, потому что я не поняла ничего в издательствах, что у них программа и что эту программу надо принимать всерьез. А потом я немножко научилась, и сейчас мне удается, как правило, найти издательства. Я всегда переводила стихи, когда они вкраплены в прозу, что бывает довольно часто в русских текстах. А сейчас начала переводить и стихи, просто ради эксперимента, и мне очень нравится. Мне надоели длинные тексты, и мне нравится язык более сжатый. Дмитрий Волчек: Один из молодых авторов, участников берлинской конференции, стихи которого перевела Габриэле Леупольд - петербургский поэт Дмитрий Голынко. Перед своим выступлением он сказал, что работа над переводом двух его стихотворных циклов продолжалась несколько месяцев, и процесс был очень увлекательный, и для него, и для переводчика многое открывший в стихах. Об этих открытиях я попросил Дмитрия рассказать. Дмитрий Голынко: Я думаю, что любая подробная, кропотливая, сосредоточенная работа поэта с переводчиком существенно обогащает обе стороны и, главным образом, конечно, в экзистенциальном плане, потому что эта работа позволяет поэту продумать или понять тот невидимый уже сокрытый фундамент, который в прошлом спровоцировал появление именно этого текста. И, с другой стороны, переводчику эта работа позволяет продумать сокрытые ресурсы его собственного языка. Но второй момент, для меня куда более существенный, если речь идет о переводе современного русского языка на английский, немецкий и так далее, это момент чрезвычайной социальной динамики современного русского языка, и это означает, что когда переводчик, если он напрямую не включен в социальный контекст, обращается к словарям, толковым словарям, очень часто он сталкивается если не с искаженным, то, по крайней мере, с тем значением слова, что не вполне соответствует его современному употреблению. Дмитрий Волчек: Вы могли бы привести примеры, скажем, на примере ваших текстов? Дмитрий Голынко: На примере моих текстов это такая идиома, как "целоваться паровозиком". Дмитрий Волчек: Я сам не знаю, что это такое. Расскажите, пожалуйста. Дмитрий Голынко: Целоваться паровозиком - это особый способ курения сигарет с марихуаной, когда двое закуривают косяки и потом соединяют зажженные концы косяков и втягивают друг в друга. Эта идиома получила широкое хождение в интеллектуальном русском языке где-то в середине 90-х годов. Во второй половине она уже стала штампом, применяемым не только для курения травы, а также некоей общей идиомой, которая может обозначать определенную степень близости. Дмитрий Волчек: То есть, немцы ничего подобного не делают? Дмитрий Голынко: Они делают, но, по всей видимости, они не изобрели такого броского и емкого выражения для этого. Аналог подыскать очень сложно. Дмитрий Волчек: Круг немецких читателей Бориса Акунина, Андрея Белого и даже Ирины Денежкиной еще можно вообразить, но кто же читает современную русскую поэзию, причем поэзию достаточно маргинальных авторов, и в России известных немногим? Георг Витте, который перевел на немецкий корпус произведений московских концептуалистов, считает, что по-прежнему, самыми значительными в современной русской поэзии являются тексты авторов самиздата 70-80-х годов. Георг Витте: Мне очень чужда всякая мифология самиздата. В смысле, что только запрещенное слово есть ценное слово, как у Мандельштама сказано. Это не так. Но, может быть, какая-то инерция 80-х годов, как ни странно, кажется, с эстетической точки зрения, по-прежнему, самая интересная литература - так называемая маргинальная литература. Просто нельзя сравнить с какими-то детективами Дашковой или кого угодно. Это просто другая область, другой адресат. Я не сказал бы, что одно лучше другого, это было бы очень смешно. Дмитрий Волчек: Вы переводили концептуалистов и, очевидно, Пригова. Я не представляю, как эти социальные стихи Пригова звучат по-немецки. Мне кажется, что придется к каждому стихотворению писать подробный комментарий с объяснением, какими обстоятельствами это стихотворение вызвано к жизни. Георг Витте: Конечно, не все атмосферически передается, то, что дается русскому читателю. У меня такой принцип, что я как раз не стараюсь присваивать очень сильно связанную с этим контекстом поэзию в нашу культуру, как будто это немецкие стихи. Я перевожу их так, чтобы они как раз остались чужими. Чтобы наш читатель понял, что там кое-что есть, что для русского читателя значит, что для нас, которые не живут в таком контексте, должно быть до какой-то степени скрытым. Это уже начинается со слова "милиционер". Кто не был в России, не знает, что звучит для русского человека в этом слове. А там был вопрос в самом начале - милиционера перевести в полицаи. Конечно, нельзя так сделать. Дмитрий Волчек: Как вы переводите? Георг Витте: Как фигуру чужого нам контекста. Дмитрий Волчек: Ведь тогда исключается этот смеховой элемент, который для русского человека естественен при восприятии этих стихов. Как немецкий слушатель это воспринимает? Георг Витте: Это очень интересный опыт, когда читаешь подряд стихи русские и потом переводы. Когда смеется русская публика, и когда смеется немецкая: Понятно, что немецкая аудитория не так реагирует. У нас есть определенная традиция "легкой поэзии". Это такой популярной поэт Вильгельм Буш и даже Генрих Гейне в его самых простых стихах. Совсем другое дело у Рубинштейна. Потому что у Рубинштейна каждый отдельный фрагмент для русского читателя так переполнен. "Мама мыла раму" - такую фразу, к сожалению, нельзя передать. Дмитрий Волчек: Как вы входите из положения? Георг Витте: Мы не хотели убивать чужой текст всякими объяснениями. Может быть, сейчас будет новая немецкая книга Рубинштейна. Там, может быть, мы сделаем так называемый научный аппарат. Посмотрим. Дмитрий Волчек: Вы упомянули Вильгельма Буша, и я вспомнил фрагмент из воспоминаний Анри Волохонского, который говорит о том, что он четыре года пытался перевести двустишие Буша, который на русском звучит так: "Орангутанг две пары рук имеет. О! Как он онанировать умеет!". Волохонский говорит, что четыре года бился над этими строчками. Георг Витте: Конечно, самое трудное это был "Милиционер". Первое, что я сделал, я взял словарь рифм и просто переписал сорок возможных эквивалентов на слово милиционер, чтобы был какой-то запас. Дмитрий Волчек: Вы переводите с рифмой? Георг Витте: Я перевел с рифмой, и у Пригова я так и буду продолжать, но теперь я все больше буду переходить на нерифмованные переводы. Дмитрий Волчек: Гостем берлинской конференции был и один из самых известных петербургских поэтов старшего поколения Аркадий Драгомощенко. На немецкий его тоже перевел Георг Витте. Георг Витте: Мне лично, у него очень нравится то, что в его самом буквальном смысле длинных стихах возникает такая ситуация, что исходя из такого метафорического или тропического зерна, ничего не развивается, а все рассыпается. У него следует метафора за метафорой, а не какая-то органичная метаморфоза. У него каждая новая строка дает нам забыть о предыдущей. Все стихотворение - это такой бесконечный процесс забвения. Довольно интересный, на мой взгляд, прием, и это одна из причин, почему я, лично, решился перевести. Дмитрий Волчек: В Берлине Аркадий Драгомощенко работал над рассказом "Дождь". Я попросил Аркадия прочитать фрагмент этого текста. Аркадий Драгомощенко:
Дело в том, что Дима Кузьмин как-то разослал предложение всем написать, таким большим писателям, по эссе на тему "Дождь". Такая детская затея. Я не написал. Встречаю Толю Барзаха. Пригласил его гулять по Мечниковской больнице в воскресенье, когда она пуста. Пили пиво, разговаривали, и он сказал, что написал "Дождь". Я спросил: "Сколько?". Он сказал: "16 страниц". Я пришел домой и понял, что я озлоблен. Я завидую просто. И начал писать рассказ "Дождь". Я писал его два дня. Потом понял: зачем я его пишу? Непонятно совершенно. И вдруг пришла мысль, что рассказ будет про то, как в окрестности замка Кафки приезжает человек, чтобы всех перебить. С оптическим прицелом, с хорошим снаряжением. Все, как надо. Последняя из фраз этого рассказа, относительно того, что мне очень жалко господина К, тогда как следы земли мира теряются, но известные персонажи более не причинят никому беспокойства. I would like to clear my check at the Manhattan bank. Но там идет в конце стихотворение, о котором идет речь в самом начале. Оно было написано в Берлине.
Дмитрий Волчек: Аркадий Драгомощенко родился в 46-м году в Германии в семье советского офицера. Я спросил его, чувствует ли он, что вернулся на родину. Аркадий Драгомощенко: Вот сейчас вы видите фотографии, и я хочу с ними сняться на Александерплац, где я буду держать фотографию, на которой я в возрасте 8 месяцев нахожусь на руках своего отца в белом в кителе. Это часть моего пребывания здесь в Берлине. Я родился в Потсдаме. Меня спрашивали на чтении, как давно я не был в Берлине. Я сказал: "56 лет". Город не изменился. Некоторые вещи исправились, некоторые стали похуже. Люди мне не особо интересны, поскольку город очевидно переживает какую-то рецессию, какой-то упадок, модные магазины плохие, люди плохо одеваются. Единственное, что радует, что люди продолжают понимать, что вино нужно пить с минеральной водой. Дмитрий Волчек: Участник конференции в "Культурхаусе" петербургский поэт Владимир Кучерявкин написал в Берлине стихотворение, которое назвал "Фазаненштрассе". Владимир Кучерявкин:
Дмитрий Волчек: Когда мы записывали этот текст в номере берлинского отеля, за окном тревожно кричала некая птица. Мы решили, что это и есть тот самый скрытый фазан, давший название улице, стихотворению Владимира Кучерявкина и этой передаче. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
