Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Поверх барьеров[Архив]
"Здравствуй, брат, писать очень трудно"Автор программы Александр ГенисАлександр Генис: "Здравствуй, брат, писать очень трудно". Этими словами молодые петроградские писатели из группы "Серапионовы братья" приветствовали друг друга, напоминая себе, за какое сложное ремесло взялись. Писать и в самом деле трудно, но уже не так, как раньше. Я-то еще застал металлические перья с расщепом и отвратительные чернильницы-непроливайки, которые, вопреки названию, пачкали все на свете. Процедура письма требовала неторопливости, расстановки, усердия, дисциплины, прилежания и прочих добродетелей, которые давно вышли из моды. По сравнению с простым пером авторучка, хоть она тоже текла, казалась взрослой роскошью, шариковая ручка была уже заграничной прихотью. Кто сейчас помнит, что пустые стержни не выбрасывались, а заправлялись заново в особых мастерских, отгадать назначение которых не смог бы никакой шпион. Когда в мою уже литераторскую жизнь вошла пишущая машинка, я решил, что эволюция письма завершилась. Тем более что друзья подарили мне в складчину роскошный электрический агрегат. Довлатов, помнится, говорил, что его доля составила три буквы. Не трудно догадаться - какие. Но тут наступила эра компьютеров, и все смешалось. Сейчас об этом, кажется, странно говорить, но я прекрасно помню, с какой настороженностью писательский цех принимал вмешательство умной машины в свое тонкое дело. 15 лет назад в "Нью-Йорк Таймс" прошла горячая дискуссия о том, допустимо ли писателю, а тем паче поэту, пользоваться компьютером. Мнения разделились поровну. Одни считали, почему бы нет. Другие видели в электронном помощнике врага, меняющем саму природу письма. Надо сказать, что консерваторы, как это часто бывает, оказались более проницательными. Компьютер действительно изменил отношения автора с текстом. Главное отличие в том, что текст потерял окончательность, стал текучем. Процесс редактирования перестал быть завершающей стадией работы. Слова, предложения, абзацы, главы, части, - все это так легко тасуется, что сама линейность письма - от первой страницы к последней - стала устаревшей условностью. Текст перестал напоминать свиток, разворачивающийся по мере сочинения от начала к концу. Теперь, во всяком случае, с точки зрения автора, незаконченный текст напоминает картину в мастерской. Художник никогда не заполняет полотно в соответствии с сюжетом. Он выделяет полюса светлого и темного, постепенно сглаживает или выделяет контрасты, уравновешивает тона, старается сбалансировать цветовые массы, увязывает композицию, прорабатывает детали. Причем, все это делается сразу - одна перемена влечет за собой другие. Художник должен не упускать общее - будущая картина стоит перед его внутренним взором целиком и разом. Примерно то же происходит и с литературным опусом. "Листая" его на экране, мы, даже не читая, можем судить о том, насколько искусно распределены текстовые объемы - расстановка абзацев, чередование диалога с описаниями, длина глав, число пробелов - все это служат признаками, по которым видно, как "упакован" текст, насколько ловко он ляжет на книжную страницу. Компьютер чисто технически упростил такую одновременность писательской работы. Но задолго до его изобретения самые чуткие к духу времени писатели уже пользовались такой - нелинейной - тактикой. Вспомним, знаменитое место из "Египетской марки" Мандельштама:
Мандельштамовский принцип - "писать опущенными связками" - уже предвещал компьютерную гиперреалитературу, которая, как ни странно, тоже возникла без помощи компьютера. Об этом мне только что рассказал автор революционных нелинейных книг Милорад Павич, с которым мне повезло побеседовать во время недавней поездки в Сербию. "Хазарский словарь", ставший манифестом той новой литературы, которую можно и нужно читать не подряд, Павич написал без компьютера. Он составлял книгу из отдельных карточек, выживших его из спальни. Впрочем, задолго до Павича также писал Набоков, чьи поздние романы представляли собой пачки карточек, заполнявшихся по вдохновению, а не по ходу сюжета. Все это говорит о том, что компьютерное письмо было подготовлено обыкновенным. Наверное, поэтому писатели так быстро освоили именно это достижение электронной революции. У нас в Нью-Йорке существует компьютерная "скорая помощь", которая круглосуточно выезжает по вызову. Почти все ее клиенты - авторы, боящиеся, что вместе с монитором гаснет их душа. Я вовсе не считаю, что техника письма улучшает или ухудшает его результат, но я уверен, что она как-то сказывается: то, что мы пишем, меняется от того - как и на чем мы пишем. Компьютер уже упростил все технические операции - от редактуры до корректуры, взяв на себе все нетворческое хлопоты. Теперь он стоит перед новым порогом. Переступив его, компьютер обещает упразднить письмо как таковое. Сейчас стремительно усовершенствуются различные кибернетические устройства, распознающие человеческий голос и преобразующие устную речь в письменную. Пока это новшество используется только в коммерческом мире, но с развитием технологии компьютер сможет стать для каждого персональным стенографистом. Крупнейший американский футуролог Олвин Тоффлер предсказывает, что повсеместное распространение таких устройств превратит письмо из необходимого навыка в аристократическую причуду, вроде каллиграфии. О важности таких, казалось бы чисто технических перемен писал и Лотман: Диктор: "Вторжение в культуру средств фиксации устной речи вносит существенные сдвиги в традиционно письменную европейскую культуру, и мы, возможно, станем свидетелями интересных процессов в этой области". Александр Генис: По-настоящему интересными они станут, когда компьютеры, научившись безошибочно разбирать речь, сделают письмо и впрямь ненужным, что перенесет нас на тысячи лет назад - в мир устной культуры. Но об этом я уже не раз писал и говорил. Сегодня мы сосредоточимся на практических аспектах именно писательской профессии. Поэтому нашу передачу продолжит короткое полевое исследование. О своих писательских (в данном случае, это надо понимать - буквально) привычках рассказывает Фазиль Искандер. Его расспрашивает Владимир Морозов. Владимир Морозов: Скажите пожалуйста, как вы пишете: на компьютере, на машинке, ручкой, карандашом? Фазиль Искандер: Стихи всегда пишу ручкой, прозу пишу на машинке. Владимир Морозов: А компьютер так и не одолели? Фазиль Искандер: Нет, пока не одолел, и, видимо, я очень консервативен, как-то испытываю некоторый дискомфорт, думая о нем. Владимир Морозов: А вы не пробовали надиктовывать на диктофон прозу? Фазиль Искандер: Нет. Вы знаете, еще при Толстом какой-то диктофон появился, и он действительно надиктовывал какие-то статьи, а когда его спросили про прозу, он сказал, что прозу как-то стыдно надиктовывать. Я думаю, что у меня бы не получилось. Александр Генис: А теперь на те же вопросы отвечает автор уже следующего за шестидестяниками литературного поколения Сергей Гандлевский. Сергей Гандлевский: Всегда писал авторучкой, до наступления компьютерной поры, а последние несколько лет - за компьютером. Сейчас отвлекся на разговор с вами как раз от компьютера. Владимир Морозов: Скажите, и стихи пишете на компьютере? Сергей Гандлевский: Стихи я пишу в голове, а записываю на компьютере. Владимир Морозов: То есть, ручка и карандаш вообще не участвуют? Сергей Гандлевский: Более того, я даже обнаружил, что когда мне по какой-то надобности пришлось страницу написать от руки, это было достаточно болезненно. Мускулатура отвыкла. А на компьютере пишу все, даже дневник. Владимир Морозов: А вы не пробовали надиктовывать прозу на диктофон? Сергей Гандлевский: Нет, не пробовал. Я думаю, что для меня это невозможно. Я по природе своей очень архаичный писатель. Мне надо гулять, ходить, переставлять слова, чтобы они встали в нужном порядке. Владимир Морозов: А в таком случае вы не боитесь, что какая-то мысль или слово просто уйдут, забудутся, ускользнут? Сергей Гандлевский: Я нахожу здесь сходство вот с чем. Я люблю путешествовать, но как правило, не люблю и не умею, а умел бы и не стал бы, не фотографирую. Мне кажется, что сильные впечателения должны задержаться так. Примерно то же самое отношение у меня и к забытым вариантам или словам. Туда им и дорога. Владимир Морозов: Сейчас делают компьютерные системы, которые узнают ваш голос. Вы наговариваете ваш текст или просто рассуждаете при компьютере. А он через минуту-две воспроизводит все, что вы сказали и выдает готовый текст. Сергей Гандлевский: Мне кажется, что это было бы большим удобством для черновой работы. Если бы это был маленький приборчик вроде диктофона, его можно было бы брать с собой на прогулки или в дорогу. Если что-то приспичло, то пишешь в людной электричке, на ладони, трясясь. Почему бы не облегчить себе задачу. Я не нахожу каверзности в наступлении компьютерной поры. Для меня это не большая революция, чем была от перехода от гусиных перьев к более совершенным орудиям труда или к авторучке. Александр Генис: Ну, а сейчас мы услышим мнение одного из тех специалистов, которые готовят нам замену письма. Владимир Морозов беседует с директором консультационной компании Voice Information Associates Уолтом Тэчне. Владимир Морозов: Мистер Тэчне, насколько широко идут сейчас в продажу компьютерные программы, узнающие человеческий голос? Уолт Тэчне: В последнее время эти программы стали значительно лучше. Самые ходовые изделия - это системы, которые отвечают на телефонные звонки в банках и различных учреждениях. Их продают по 120 тысяч в год. Эти системы не только переключают абонента к нужным ему людям, но и дают простейшие ответы на его вопросы. Живая телефонистка может быть очень даже симпатичной женщиной, но ей нужна регулярная и постоянно растущая зарплата, отпуск, бюллетень, обеденный перерыв. Она может поругаться с мужем и, придя на работу, все перепутать. Грубый абонент способен довести ее до слез. За автомат вы платите один раз, и с ним никаких проблем. И абоненты говорят не с живым человеком, а с автоматизированной системой. Владимир Морозов: Может ли подобной системой пользоваться писатель? Не написать роман, а надиктовать его! Уолт Тэчне: Писатель может, но зачем? Конечно, это удобно. Но это потребует радикальной перестройки. Не говоря уже о том, что нынешние системы, которые пробуют писать под диктовку, делают пока массу ошибок, даже тогда, когда им наговаривают простые тексты. Со слуха они все еще плохо понимают орфографию. Не узнают многие слова. Что понятно, ведь каждый человек произносит их по-разному. Не говоря уже о сложных словах или предложениях, выражающих тонкие оттенки чувств. Но не будем говорить об изящной литературе. Возьмем меня. Уже 30 лет я печатаю свои тексты. Сейчас я издаю информационный пресс-бюллетень, посвященный компьютерным системам, узнающим человеческий голос. То есть, я пишу не шекспировские сонеты, но думать тоже надо. Так вот, эти процессы думания и оформления мыслей в слова для меня накрепко связаны с движением моих пальцев. Наши предки делают это уже многие столетия. А вы предлагаете им нечто совершенно новое и непривычное. Люди никогда так резко не меняют свои привычки. Александр Генис: Надо сказать, что компьютер-стенографист мне тоже не кажется полезным для писателя изобретением. Структуры устной и письменной речи различны. Люди просто не говорят законченными, синтаксически правильными предложениями. У меня есть знакомый журналист, который в своих интервью выставляет всех собеседников безграмотными идиотами, записывая их ответы буквально, слово в слово. Транслятор устной речи может привести лишь к тому, что создаст видимость упрощения писательской работы, что приведет к еще большему увеличению книжного потока. Уже сейчас в Америке выходит 80 тысяч книг в год, при этом четыре из пяти американцев считают, что могут - и должны - написать хоть одну книгу. Вряд ли мы так уж нуждаемся в том, чтобы электронная секретарша облегчила жизнь графоманам. Зато по-настоящему многообещающей новинкой в писательском ремесле мне представляется устройство, превращающее скоропись в печатный текст. Такой тип компьютеров уже появился продаже и, думаю, вскоре он станет неотъемлемой частью авторского инструментария. Дело в том, что писать от руки и стучать по клавишам машинки или компьютера - два совершенно различных процесса. Любая клавиатура разрывает слова на буквы, нарушая тонкую связь между рукой и мозгом. Между тем, каждый автор знает, как важны следы телесного в духовном. Рука пишущего не слепой, бездушный механизм, которым управляет разум. Она, позволяя прорваться телесности в текст, силится воссоздать исходную целостность человеческого опыта. На Востоке внешняя сторона сочинительства никогда не обособлялась от содержания. В Японии существовал даже особый прозаический жанр - "дзуйхицу", что означает "вслед за кистью". Лучшая книга такого рода - "Записки у изголовья" средневековой придворной дамы Сэй-Сёнагон, которая завершила их таким пассажем: Диктор: Я получила в дар целую гору превосходной бумаги. Казалось, конца ей не будет, и я писала на ней, пока не извела последний листок. Александр Генис: Если слушателя поразит связь творческого процесса с качеством бумаги и письменных принадлежностей, то всякий писатель оценит уважение к материальности письма. Вот как об этом говорил Бунин: Диктор: Самый процесс сочинения заключается в некоем взаимодействии, в той таинственной связи, которая возникает между головой, рукой, пером и бумагой . Александр Генис: Понимающий скоропись компьютер, присоединившись к этой компании, вряд ли ее испортит: он поможет писателю вписаться в прогресс, не разрывая тысячелетней связи с прошлым. Ну а теперь, я хочу завершить эту, как и многие другие наши передачи, личным опытом, рассказав о собственных отношениях с письменными принадлежностями, в первую очередь с главным инструментом автора - столом. Подозреваю, что писать меня подбил письменный стол, за который меня не пускали, потому что на нем делал уроки мой нерадивый, но старший брат. Завистливо глядя на его мучения, я мечтал с ним поменяться. - Буду, как Ленин, - думал я, - сидеть под зеленой лампой, писать черновики остро отточенным грифелем из сухого карандашного букета: Что писать - меня не занимало. Допустим - "Как нам реорганизовать Рабкрин". Читать я еще не умел, но уже не картавил. Меня увлекал процесс. Как всякий ритуал, он казался выше своей цели. Таинство письма хранил храм стола, но у меня его не было, пока не перебрался в Америку. Я нашел его в темном подвале и купил за бесценок. Выходец из прежнего времени, он, могучий, как Тарас Бульба, не вписывался в нашу штатскую жизнь и не проходил в двери. - Ты еще пошумишь, старый дуб, - шептал я, отвинчивая тумбы. В собранном виде стол занял бОльшую часть квартиры. Бастион труда, он, как кровать в борделе, диктовал свою волю и подчинял себе жизнь. Оглядывая застольные просторы, я надеялся завалить их рукописями до горизонта, но тут в дом вошел компьютер. Мелкая электронная тварь не нуждалась в такой клетке. Экономя площадь, голубой экран втягивает в себя хозяина, раздвигая пространство по ту сторону реальности. Умнея с годами, он и наглел не по годам. Став непрошеным соавтором, компьютер брал на себя все больше. Брезгливо указывал на ошибки, подбивал на абзацы, соблазнял шрифтами. На таком, ведь, что ни напишешь, все красиво. А главное, истребив карандаш и бумагу, он составлял строчки из букв, а не вытаскивал их из рукава, как фокусник - ленты. Когда его включали, компьютер громко здоровался, но я не отвечал, чтобы не поощрять фамильярности. Соскучившись в моей компании, он оскорбительно гудел потрохами: "Ум хорошо, а два лучше", пока я не купил ему пару - другой породы. В кабинете вновь стало тесно. Чувствуя себя третьим лишним, я все чаще оставлял их одних, сбегая писать в соседний лесок. Стола тут у меня опять не было (хотя материала хватало), но я приспособился строчить на колене. "Лаптопом" мне служил блокнот за 25 центов. В дождь он намокал, зато не ломался. Научившись писать под открытым небом, я вновь подражал Ленину, но уже в Разливе. Компьютерам было все равно. Гудя и причмокивая, они упивались своим конторским счастьем - переваривали информацию, раскладывая ее по полочкам. Какой-то - "Домби и сын": ветхий обиход скучной канцелярии. Не успев созреть, мысль оказывается "документом" и попадает в архив. Конечно, уволить компьютер уже нельзя, но одомашнить еще можно. Беда в том, что придумать новую форму труднее нового содержания. Первые автомобили рабски копировали кареты - вплоть до высокой крыши, чтоб не помялись цилиндры. Как долго самолеты походили на Икара! Телевизор до сих пор - ящик с дыркой - правда, в мир. Компьютер снаружи напоминает "Ундервуд", а изнутри - домоуправление. Нет, если уж компьютер выдавил мой любимый письменный стол, пусть он выпустит нас на волю. Идя навстречу этой руссоистской утопии, дизайнеры исподволь готовят экологическую (как все теперь) революцию. Она обещает повернуть компьютер лицом к деревне. Вместо унылого офисного интерьера здесь будет приветливая сельская местность: реки информации, холмы сведений, кусты словарей и деревья познаний. Взглянув на экран, мы увидим примерно тот пейзаж, в котором я провожу свои рабочие дни с тех пор, как меня выжили из кабинета. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
