Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Поверх барьеров[Архив]
Беккет: поэтика невыносимогоАвтор программы Александр ГенисИскусство не бывает злободневным. Хотелось бы, но не выходит. Оно всегда создается по определенному поводу, о котором забывают потомки. Зато искусство бывает актуальным, то есть, созвучным. Жизнь заставляет резонировать то произведение, которое ей подходит. Резонанс политики и искусства создает непредвиденный автором эффект. Сиюминутное рифмуется с вечным, вызывая дрожь. Это чисто физическое ощущение я испытал на спектакле "Счастливые дни" в зале маленького, но заслуженного театра "Чери-лэйн" в Гринвич-Вилледже, вновь поставившего пьесу Беккета через 41 год после мировой премьеры, состоявшейся на этой сцене. Но прежде, чем говорить о спектакле, я хочу сказать о том, что сделало его своевременным - о терроре. Все мы - дети Холодной войны. Мы привыкли жить в тени атомной бомбы, но даже она не отменяла резона. Возможно, как раз поэтому мы и выжили. Сегодня мы попали в другое, еще более странное время. Каждый из нас, даже не зная этого, участвует в необъявленной войне. В ней нет тыла. Террор растворяет пространство, отменяя линию фронта. Московский театр, нью-йоркские небоскребы, иерусалимский автобус, дискотека в Бали - все это равно уязвимые цели. В этой войне нельзя отсидеться. Даже сдаться нельзя. Мы просто не можем сделать ничего такого, чтобы война обошла нас стороной. Ничего не зависит от нашего поведения, от наших убеждений, от наших добродетелей или пороков. Террору все равно. И этим он неотличим от смерти, смерти как таковой. Она ведь тоже у нас ничего не спрашивает. Мы - ее, это бывает. Такое называется теодицеей: оправданием Бога. Кто-то ведь должен отвечать. Но Бог молчит. И каждый толкует эту тишину по своей вере. Маскируясь под смерть, террор, как она, упраздняет вопрос "за что". Остается другой вопрос: как жить в мире, разрушившем каузальную связь между виной и наказанием. Ничего нового в нем, конечно, нет. Он всегда стоял перед нами, но мы приучились о нем не думать, откладывая ответ до самого последнего момента. Волна террора, накрывшая наш в общем-то уютный мир с театрами, небоскребами, автобусами и дискотеками, актуализировала смерть, заставив всмотреться в неизбежное. Пьеса Беккета как раз об этом: как жить, зная, что умрешь? Я не знаю другого автора, с которым было бы так трудно жить и от которого было бы так сложно избавиться. Раз войдя в твою жизнь, он в ней остается навсегда. Я уже перестал сопротивляться. Его маленький портрет приклеен к моему компьютеру, большой висит на кухне. Других красных углов у меня и нет. Дело не только в том, что я люблю его книги, мне нравится он сам, и я без устали пытаюсь понять, как он дошел до такой жизни и как сумел ее вынести. Лучше всего искать ответы в театре. Так ведь сделал и сам Беккет. Исчерпав прозу гениальной трилогией, он увел свою мысль на сцену. Драма помогает автору сказать то, чего он сам не знает. Раз актер вышел перед публикой, он что-то должен делать. Но если он ничего не делает, выходит манифест. Мне повезло увидеть лучшие пьесы Беккета в лучших постановках. "Годо" я смотрел в лондонском "Олдвике", где сэр Питер Холл возобновил самый первый спектакль, открывший миру новую драму. "Эндшпиль" я видел в дублинском театре "Гэйт", специализирующимся на беккетовском репертуаре. А теперь я попал на "Счастливые дни" в тот нью-йоркский театр, что отважился впервые поставить эту безумную пьесу. Причем, так, что она навсегда изменила театральный пейзаж Америки. История нынешнего спектакля, приуроченного к неровной - 41 - годовщине премьеры вписывается в беккетовские сюжеты, а режиссер спектакля кажется его персонажем. Джозеф Чайкин, лидер авангардного театра, удостоенный всех мыслимых наград и почестей, в 1984-м году перенес удар, последствием которого стала афазия. Этот страшный недуг разрушает речевой центр мозга, не позволяя больному конструировать фразы. Чайкин может говорить только бессвязно, отдельными словами или, даже, слогами. Трудно представить, каких трудов режиссеру стоит его работа, но он продолжает ее с прежним блеском. Более того, именно попав в беду, он с особым усердием занялся Беккетом. К концу жизни тот настолько сдружился с Чайкиным, что посвятил ему свое последнее произведение - стихи, имитирующие разорванную речь. Чайкин поставил пьесу, строго следуя указаниям автора. Помимо уважения к воле драматурга, этого требует завещание, за выполнением которого строго следят душеприказчики. Благодаря этому, каждая постановка - экспонат беккетовского музея. Мы имеем дело не с "переложением на тему", а с предельно выверенным авторским оригиналом. Успех тут зависит не от изобретательности и дерзости режиссера, а от его смирения и - конечно - от мастерства исполнителей. Главную и, может быть, самую трудную в мировом репертуаре роль в "Счастливых днях" играет Джойс Арон, замечательная актриса, известный драматург, теоретик театра и верная соратница Чайкина во всех его экспериментах. На голой, зверски освещенной сцене "Чери-лэйн" она создает бесконечно богатый нюансами образ, обходясь тем минимумом средств, которые ей оставил автор: балет, состоящий из одних взглядов. Играя в "Счастливых днях", Арон добивается невозможного - естественности. Глядя на нее, мы принимаем ситуацию как должное, задавая себе только один вопрос. Ради него и была написана пьеса: как жить под давлением роковых обстоятельств, изменить которые не в наших силах? Войти в мир Беккета очень непросто. Его радикально новая драма требует не только углубленного внимания, но и культурно-исторического контекста. За помощью мы обратились к режиссеру Шекспировского театра в Вашингтоне и преподавателю драматургического факультета в Нью-йоркской школе драмы Майклу Кану. С профессором Каном беседует Владимир Морозов. Владимир Морозов: Чего требует от театра и актеров постановка Беккета? Майкл Кан: Она требует от них высочайшей квалификации и многогранности. Актеры должны быть способны сыграть трагедию и комедию, они должны тонко чувствовать такой жанр, как водевиль, уметь быть клоунами. Причем, чтобы пьеса не рассыпалась, все эти жанры надо совмещать с большим вкусом и чувством меры. Кстати, очень много требуется и от зрителей. Они уже не могут пассивно сидеть и следить за развитием действия. С точки зрения классической драмы, у Беккета действия нет. Поэтому зритель должен тоже работать. Он должен мыслить. Сегодняшнему зрителю в этом смысле легче. Во-первых, изменился окружающий нас мир, зритель, люди вообще, стали сложнее и изощреннее. Во-вторых, Беккет очень сильно повлиял на многих современных драматургов. В каком-то смысле Пинтер - это тоже Беккет и Стоппард - это Беккет, и Олби. Так что, оригинальный Беккет - это больше не авангард, он стал классикой и уже не так мучительно сложен для зрителей. Для многих людей "В ожидании Годо" стала первой пьесой, которая отразила совершенно иной мир. Мир, в котором над головами людей висит атомная бомба, где больше нет ясности и определенности, где царит тревога, перевозбуждение, абсурд. Беккет изменил театр. Владимир Морозов: "Счастливые дни" - какое место эта пьеса занимает в творчестве Беккета? Майкл Кан: Это его первая драма, в которой главным действующим лицом неожиданно стала женщина. Его первые пьесы "В ожидании Годо" и "Эндшпиль" приучили нас к тому, что мир Беккета - сплошное мужское царство. И вдруг интереснейшая роль для женщины. Первой в Америке (и в мире) образ Винни блестяще сыграла Руфь Уайт. Эта роль сделала из нее звезду. А затем и не только из нее. Визуальный образ героини, которая сидит посреди сцены по пояс в холме из грязи и чистит зубы, смотрится в зеркальце, о чем-то весело щебечет - этот образ навсегда остался в мировой драматургии. Александр Генис: Беккет - писатель отчаяния. Он не идет довольным собой эпохам. Зато его почти неразличимый голос слышен, когда мы перестаем верить, что "человек - это звучит гордо". Во всяком случае, исторические катаклизмы помогают критикам толковать непонятные беккетовские шедевры, о которых сам автор никогда не высказывался. Так, "В ожидании Годо" многие считали военной драмой, аллегорически описывающей опыт французского Сопротивления, в котором Беккет принимал участие. Война, говорят ветераны, это, прежде всего, одуряющее ожидание конца. Действие в пьесе "Эндшпиль" разворачивается в напоминающей блиндаж комнате, из окна которой ничего не видно. Пейзаж постапокалиптического мира, пережившего, а точнее говоря, не пережившего атомную войну. "Счастливые дни" - третья и последняя из главных драм беккетовского канона - больше подходит для сегодняшней ситуации. Как всегда у Беккета, сюжет определяет - и исчерпывает - начальная ремарка: Диктор: "Посреди сцены невысокий взгорок, покрытый выжженной травой. Простота и симметрия. Слепящий свет. В самой середине взгорка по грудь в земле - Винни. Справа от нее спит, растянувшись на земле, Вилли, его не видно из-за взгорка". Александр Генис: Мы никогда не узнаем, почему женщина на сцене оказалась в таком положении. Последний, а может и первый, реалист Беккет, как жизнь, никогда не объясняет главного. Не спрашивая, нас швырнули в этот мир, оставив дожидаться смерти. Единственное заслуживающее внимания действие в спектакле - перемещение Винни по стреле времени. В первом действии она зарыта по грудь, во втором - по шею. Земля постепенно поглощает ее, как всех нас. Беккет просто сделал этот процесс наглядным. Оголив жизнь до последнего предела, он оставил зрителя перед непреложным фактом нашего существования. Но сам он пришел к этой жестокой простоте путем долгого вычитания. Все его сочинения - эпилог традиции, учитывая которую мы поймем путь, пройденный автором. Зерно этой пьесы нужно искать у любимого философа Беккета Блэза Паскаля. В их жизни было что-то общее. Жадные до знаний, они оба разочаровались в том, что можно познать, а тем более - вычитать. Но человек, оставшись без интеллектуальной завесы, превращается в мизантропа. Паскаль писал: Диктор: "Отнимите у человека все забавы и развлечения, не дающие возможности задумываться, и он сразу помрачнеет и почувствует себя несчастным". Александр Генис: Просто потому, что ему не останется ничего другого, как размышлять - Диктор: "о хрупкости, смертности и такой ничтожности человека, что стоит подумать об этом - и уже ничто не может нас утешить". Александр Генис: Беккет воплотил это рассуждение в образ своего малолетнего героя из романа "Малон умирает": Диктор: "Меньше девочек его мысли занимал он сам, его жизнь - настоящая и будущая. Этого более чем достаточно, чтобы у самого толкового и чувствительного мальчика отвисла челюсть". Александр Генис: Пряча от себя разрушительные мысли, говорил Паскаль, мы должны постоянно отвлекаться и развлекаться. "Например - в театре", - добавил Беккет и открыл новую драму. В ней он показывал примерно то, о чем рассказывал Паскаль - людей, коротающих отпущенную им часть вечности. Беда в том, что, глядя на них, мы думаем исключительно о том, о чем герои пьесы пытаются забыть. В своем театре Беккет поменял местами передний план с задним. Все, что происходит перед зрителями, все, о чем говорят персонажи, не имеет значения. Важна лишь заданная ситуация, в которой они оказались. Но как раз она-то ничем не отличается от нашей. В сущности, мы смотрим на себя, оправдывая эту тавтологию театральным вычитанием. Ведь в отличие от жизни в театре Беккета нет ничего такого, чтобы отвлекало нас от себя. Смотреть на этот кошмар можно недолго. Не удивительно, что пьесы Беккета с годами становились все короче. В конечном счете, он ограничил себя одной сценической метафорой. В "Счастливых днях" это - время: земля, поглощающая свою жертву. Этот образ тоже можно вывести из Паскаля: Диктор: "С помощью пространства Вселенная охватывает и поглощает меня, а вот с помощью мысли я охватываю Вселенную". Александр Генис: Паскаль не сказал, какой именно мыслью, Беккет показал, что любой. Например, той, которая открывает спектакль: Диктор: "И опять день выдается на славу". Александр Генис: Ничего славного, а тем более счастливого в этих днях, конечно, нет. Но зарытая в землю Винни так не считает. Она говорит без умолку. Вся пьеса - ее бессмысленный монолог, разбавленный редкими репликами угрюмого мужа. Оставив нас наедине с этим словесным поносом, Беккет вынуждает вслушиваться в слова, значение которых только в том, чтобы убить время, не думая о том, как оно убивает тебя. Счастливые дни заполняют, как и говорил Паскаль, высказанные вслух мысли. Это они одухотворяют мыслящий тростник, то есть нас. У Беккета в этих мыслях нет ни величия, ни значительности, ни хотя бы связности. Винни говорит обо всем на свете. Она вспоминает прошлое, когда еще могла ходить и даже танцевать, она описывает происходящее, хотя давно уже вокруг нее ничего не происходит. Но главное - она перебирает банальное, если не считать револьвера, содержимое своей сумки, накопленного ею добра, которое помогает Винни оставаться собой. Правда, только в первом акте, во втором она уже не может до него добраться. Лишенная подвижности, она "охватывает Вселенную мыслью", но эта какая-то не та Вселенная. Скучная и убогая, она вряд ли стоит усилий. Может быть, поэтому ею и не интересуется ее муж Вилли, предпочитающий разговорам объявления в старой газете. Герои Беккета всегда ходят парами - Владимир и Эстрагон в "Годо", Хамм и Клов в "Эндшпиле", Винни и Вилли - в "Счастливых днях". Все они, как коробок и спичка, необходимы друг другу, хотя между собой их связывает лишь трение. Взаимное раздражение - единственное, что позволяет им убедиться в собственном существовании. Зная об этом, Винни ценит в общении возможность выхода: Диктор: "Я не просто разговариваю сама с собой, все равно как в пустыне - этого я всегда терпеть не могла - не могла терпеть долго. Вот, что дает мне силы, силы болтать, то есть". Александр Генис: Ее болтовня - средство связи, в которой важен не "мессадж", а "медиум", не содержание, а средство. Речь покоряет тишину, мешая ей растворить нас в себе. Но живы мы не пока говорим, а только, когда нас слышно. Обращаясь к Вилли, Винни вырывается из плена нашей безнадежно одинокой психики. Разговор ее - как услышанная молитва. Если у нас есть хотя бы молчащие (как в зрительном зале) слушатели, монолог - все еще диалог. Не полагаясь на то ли немого, то ли глухого Бога, Винни создает себе "Другого" не в метафизическом пространстве, а из подручного, пусть и увечного материала. В той супружеской паре, которую Беккет вывел в "Счастливых днях", один не дополняет, а пародирует другого. У Винни нет ног, у Вилли - их как бы слишком много. Одна не может ходить, другой способен передвигаться только на четвереньках. Винни врастает в землю, Вилли по ней, по земле, ползает. От своих актеров Беккет требовал неукоснительного следования ремаркам, занимающим чуть ли не половину текста в пьесе. Верный жест был для автора важнее слова. Говорить люди могут, что угодно, но свободу их движения сковывает не нами придуманный закон - скажем, всемирного тяготения. Подчиняясь его бесспорной силе, мы демонстрируем границы своего произвола. Смерть ограничивает свободу воли, тяжесть - свободу передвижения. К тому же, у Беккета болели ноги. Пожалуй, единственный образ счастья во всем его каноне - человек на велосипеде, кентавр, удачно объединивший дух с механическим телом. Молой, один из многочисленных хромающих персонажей Беккета, говорит: Диктор: "Хотя я и был калекой, на велосипеде я ездил вполне сносно". Александр Генис: Эта простая машина помогала ему держаться прямо. Герой Беккета - человек, который нетвердо стоит на ногах. Оно и понятно. Земля тянет его вниз, небо вверх. Растянутый между ними, как на дыбе, он не может встать с карачек. Заурядная судьба всех и каждого. Беккет ведь интересовали исключительно универсальные категории бытия, равно описывающие любую разумную особь. Как скажет энциклопедия, Беккета занимала "человеческая ситуация". А для этого достаточно того минимального инвентаря, которым снабдил своих актеров театр "Черри-лэйн". Однако, при всем минимализме пьесы, в ней угадываются сугубо личные, автобиографические мотивы. Как и в двух своих предыдущих шедеврах, Беккет списывал драматическую пару с жены и себя. Друзья знали, что в "Годо" попали без изменения диалоги, которые им приходилось слышать во время семейных перебранок за столом у Беккетов. "Счастливые дни" копируют домашний быт автора с еще большей достоверностью. Колченогий и молчаливый Вилли, любитель похоронных объявлений, - это, конечно, автошарж. В нем Беккет изобразил себя с той безжалостной иронией, с которой он всегда рисовал свой портрет. Но Вилли в пьесе - второстепенный персонаж и отрицательный герой. Главную - во всех отношениях - роль играет тут Винни. В ней воплощена сила, сопротивляющаяся философии. Она - тот фактор, который делает возможным наше существование. Винни - это гимн рутине. Сократ говорил, что неосмысленная жизнь не стоит того, чтобы ее тянуть. У героев Беккета нет другого выхода. - Я так не могу, - говорит Эстрагон в "Годо". - Это ты так думаешь, - отвечает ему Владимир. И он, конечно, прав, потому что, попав на сцену, они не могут с нее уйти, пока не упадет занавес. Драматург, который заменяет своим персонажам Бога, бросил их под огнями рампы, не объяснив, ни почему они туда попали, ни что там должны делать. Запертые в трех стенах, они не могут покинуть пьесу и понять ее смысла. Ледяное новаторство Беккета в том, что он с беспрецедентной последовательностью реализовал вечную метафору "Мир - это театр". Оставив своих героев сражаться с бессодержательной пустотой жизни, он представил нам наблюдать, как они будут выкручиваться. Вилли и не пытается это сделать. Сдавшись обстоятельствам, он мечтает о конце и дерзает его ускорить. В финале спектакля он ползет за револьвером. Но Винни слишком проста для такого искусственного конца. Она тупо верит в свои счастливые дни, заставляя восхищаться собой даже автора. В дни, когда писалась пьеса, Беккет переехал в новую квартиру. Она была устроена по вкусу обоих супругов. В кабинете писателя стояли стул, стол и узкая койка. Зато в комнатах его жены не оставалось живого места от антикварной мебели, картин и безделушек. В пьесе вся эта обстановка поместилась в сумку закопанной Винни. Обывательница, как раньше говорили - мещанка, она находит утешение в своем барахле, столь же бессмысленном, как ее речи. Оно помогает ей забыть о том, что с ней происходит, и куда все идет. Мужество Винни в том, что она из последних сил и до последнего вздоха заслоняется от бездны, от ямы, в которую ее затягивает время. Счастливые дни - те, что мы прожили, не заметив. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
