Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Поверх барьеров[Архив]
Смутный объект желания: Музей секса в Нью-ЙоркаАвторы программы Александр Генис и Владимир МорозовАлександр Генис: Музей секса, открывшийся недавно в Нью-Йорке, не произвел той сенсации, на которую, наверное, рассчитывал его директор Дэн Глюк. В городе, где уже работают больше ста музеев, новое заведение заняло скромное место - где-то между музеем пожарного дела и музеем восковых фигур. Оно и понятно. Особой художественной ценности музей секса не представляет, образовательной - тем более. Во всяком случае, именно к такому выводу пришли отцы города, отказавшиеся представить новому музею статус "нон-профит", то есть, статус некоммерческой организации, освобожденной от уплаты налогов. Отсюда и цена за вход - 17 долларов. Для музея слишком много, для всего остального - тем более. Беда в том, что, как справедливо написал обозреватель "Нью-Йорк Таймс", сегодняшнего зрителя трудно чем-либо шокировать. Вот если бы музей, - пишет он, - выставил фотографию пары, закуривающей после секса, скандал был бы неминуем. Однако в городе, где война с курением ведется не на жизнь, а на смерть, на такое никто не решится. Секс - дело другое. С тех пор, как он перестал быть тайной, эрос потерял ту ауру недозволенности, что делала его грехом, пороком, или хотя бы запретным соблазном. Когда дверь перестали запирать, нужда в замочной скважине отпала. Чтобы вернуть сексу остроту публичного переживания, к нему должно примешиваться что-то еще - например, политика, или - литература. О первом нам напоминает Моника Левински, о втором - дело Сорокина. При этом важно заметить, что в обоих случаях секс оказывается второстепенным мотивом, скрывающим суть происходящего. По-моему, это значит, что мы становимся свидетелями того, как переворачивается пирамида, установленная еще Зигмундом Фрейдом. Психоанализ учил сводить жизнь к тому минимальному знаменателю, который сделал ее возможным, - к сексу. Все остальное было ширмой, эвфемизмом, метафорой, прячущей от стыдливого сознания подлинные вожделения бесстыжего подсознания. Поэтому конечная цель такого анализа - разоблачение лицемерного маскарада цивилизации. Надо сказать, что объяснительная мощь этой редукционистской теории по-настоящему проявляла себя только в том чопорном социуме, которому было что прятать. Правду, как мне уже приходилось говорить по-другому, но схожему поводу, можно сказать только об обществе, которое ее, правду, скрывает. В нашем открытом нараспашку мире секс сам становится универсальной метафорой, позволяющей нам проникнуть в те глубинные сферы, куда напрямик вход воспрещен. Приведу один поразивший меня недавно пример - нашумевший фильм "Учительница музыки". Завоевав главный приз в Каннах, эта картина вызвала тяжелое недоумение в Америке. Между тем, фильм окажется прозрачным, если мы увидим в нем конфликт старой, высокой культуры с ее муштрой и садизмом (ее олицетворяет безмерно требовательная учительница музыки) и культуры новой, молодежной, которую представляет симпатичный юноша, музыкант и хоккеист. Конфликт тут в том, что старшая мечтает соединиться с младшим, но может это сделать только извращенным образом: она умоляет себя изнасиловать, что сильно напоминает мультикультуралистский бунт западной Академии против пресловутых "Мертвых Белых Мужчин". В этих терминах тема фильма - тщетная надежда преодолеть поколенческий разрыв при помощи мазохистского акта. Резюме картины: нельзя, задрав штаны (буквально), бежать за комсомолом... Я вспомнил об этом болезненном и талантливом фильме, потому что в нем очень явно проявилась инверсия фрейдизма: не культура - метафора для секса, как внушали нам три поколения критиков-психоаналитиков, а секс - метафора для культуры. Именно на этом горючем работают лучшие произведения новаторского искусства, особенно - в кино. Вспомним, картину Фассбиндера "Недолгий брак Марии Браун", где сексуальные отношения героев - парафраза исторической судьбы послевоенной Германии. Или фильм Гринуэя "Повар, вор, его жена и ее любовник", под видом эротической драмы рассказывающий притчу о мести освобожденного Просвещением плебса. Короче, в искусстве эпохи, успешно пережившей сексуальную революцию, эрос никогда не тождественен себе. Однако именно в этом любят обвинять пуристы всех стран и народов художника, когда инкриминируют ему порнографические намерения. Тут бы в самый раз поговорить о границе, отделяющей порнографию от эротики, но я не берусь ее определить, хотя бы потому, что не верю в необходимость этой головоломной операции. Знаю только одно: жертвами всякой цензуры чаще всего оказываются произведения высокохудожественные. Так было с Джойсом, с Генри Миллером, с Набоковым, да и сейчас - с Сорокиным. Почему-то незатейливая порнография, вроде какого-нибудь прямого, как палка, "Сибирского Казановы", никогда не оскорбляют целомудрия судей. Как я и предупреждал, сегодняшняя тема завела нас далеко в сторону от своего непосредственного предмета. Чтобы вернуться к нему, мы отправили на открытие Музея секса нашего морально устойчивого корреспондента Владимира Морозова, который в специальном репортаже делится со слушателями своими и чужими впечатлениями. Владимир Морозов: У меня музей вызвал зевоту. Такое ощущение, что его созданием занимались сотрудники монастырской библиотеки. Их экспозицию можно было бы назвать "Нью-Йорк: история греха". Узкие стерильные залы, похожие на больничные коридоры. Череп сифилитика с огромным коричневым кратером на том месте, где обычно находится нос. Дама: Я работаю в больнице в отделе по предотвращению венерических болезней. Меня интересует, как велась эта работа прежде. Газеты писали, что над созданием музея работала группа видных ученых-историков. Так что, я пришла посмотреть исторические документы. Владимир Морозов: Этих документов хватает. В их числе строгие приказы мэра и правительства Нью-Йорка о закрытии различных злачных мест. В их число попадали и невинные с виду бурлески, например, вот это знаменитое на весь Нью-Йорк заведение Минского. В кадрах кинохроники под невинную и даже грустноватую музыку, сдержанно пританцовывая, раздеваются - но только до белья - дамы, которых сегодня не пустили бы на сцену из-за их упитанности. 80 лет назад эти кадры сочли непристойной и конфисковали. Рядом - столь же невинные порно столетней давности. А что если такая, но более современная продукция попадется на глаза ребенку? Посетитель: Вы воспитываете ребенка так, как считаете нужным. Да, когда вас нет рядом, на улице или в кино ваш ребенок может столкнуться с эротикой и порнографией. Но как он отреагирует на это, зависит от вашего влияния. Владимир Морозов: На пожелтевшей газетной странице фотография скромного вида дамы. Не прочитав текста, ни за что не догадаешься, что это первая американская порно-звезда Линда Лавлэйс, главная героиня нашумевшего полвека назад порнофильма "Глубокая глотка". Но, в общем-то, эти старые газеты я мог бы увидеть и в библиотеке... Посетитель: Музей совершенно великолепный. Тут хроника борьбы за сексуальную свободу. Когда началась в Америке эта борьба? В середине 60-х с движения феминисток. Или даже с 50-х с началом издания журнала "Плэйбой". Смотрите, какие необычные фотографии! Владимир Морозов: С ним согласились и другие посетители музея секса. Дама: Мне понравилось. Экспозиция дает представление о том, что было раньше, и что теперь. Тут вся сексуальная история Нью-Йорка. Это по-настоящему интересный музей. Владимир Морозов: Что ж, коренным жителям Нью-Йорка виднее. Ведь это они, а не я принимали участие в горячих, а иногда и кровопролитных битвах вокруг противозачаточных средств, однополой или просто свободной любви. Хотим мы этого или нет, но Общество по борьбе с пороком и другие ревнители старой морали эти битвы проиграли. Чтобы еще раз вспомнить об этом факте, стоит зайти в музей секса. Александр Генис: Нью-йоркский музей секса - не первое и не последнее заведение такого характера. В Амстердаме, скажем, работают сразу два конкурирующих предприятия. Выставляют, правда, они одно и то же. Что и не удивительно. Секс - универсален, как жизнь и смерть. Если вы, конечно, не амеба, которая размножается делением. Однако, попав в музей, всякая биология становится культурой, и в качестве таковой обрастает не половыми, что в данной ситуации было бы тавтологией, а национальными признаками. В этом отношении новый Музей должен был бы представлять американский вариант секса, вернее - американское отношение к нему. Но и тут он не сумел сказать ничего нового. В сущности, все, что мы хотели узнать об американском сексе, можно было бы выяснить, зайдя в рядовой "секс-шоп", которых, правда, стало намного меньше после правления прежнего мэра Джуллиани. Впрочем, и без нашего строгого мэра в этих заведениях эротика всегда была до странности обезвреженной, стерильной. В Америке, где до сих пор существует что-то вроде полиции нравов, греховность сплетена из викторианской морали и пуританских запретов. Поэтому "секс-шоп" со всей его возбуждающей параферналией умудряется быть целомудренным орудием порока: эротика обезвреживается, изгоняясь в область сексуальных фантазий. Сексуальность тут дегуманизирована и отчуждена от личности. Даже то, что происходит не в кино, а "в живую", на сцене, все равно носит искусственный, ненатуральный, призрачный, "целлулоидный" характер. Как раз в этой утилитарной механистичности скрывается своеобразная застенчивость "секс-шопа": тут продают аккуратно упакованные иллюзии, призванные удовлетворять изощренный или извращенный вкус. Это очередная фабрика грез, не покушающаяся на реальность. В уже упоминавшемся Амстердаме, например, с его образцовым районом красных фонарей, секс - все-таки не совсем индустрия. Тут женщины, соблазняющие прохожих из своих ярко освещенных окон, заняты не только своим делом - они еще пьют кофе, читают, смотрят телевизор, вяжут. Клиенту приходится вступать в контакт с личностью, сохраняющей свою целостность. Отсюда, кстати сказать, и любимый русской литературой мотив блудницы - сюжет о павшей деве и пропащей душе. У американского "секс-шопа", как у тех резиновых кукол, что стоят на его витрине, души никогда и не было. Собственно тут и проходит граница: там, где в Старом Свете - окно, в Новом - витрина. По американским законам объект с субъектами в "секс-шопе" разделяет либо стеклянная, как в террариуме, стена, либо просто "ничейная земля", превращающая любой акт в театрализованное зрелище. Популярный в последние годы в России французский семиотик Ролан Барт, говоря о стриптизе в одном почему-то еще непереведенном на русский язык эссе, назвал эту черту "алиби искусства": Диктор: Порнография, наряжаясь в экзотические одежды, используя музыку, танцы и световые эффекты, так успешно притворяется театром, что убивает эротический эффект. Чтобы его вернуть, необходимо заменить профессионалов дилетантами, которые смогут придать ритуалу публичного раздевания спонтанность, непредсказуемость и безыскусность частного опыта. Александр Генис: К такому же выводу, видимо, пришла и американская порноиндустрия. "Секс-шопы" теперь переезжают прямо на дом к клиенту. Его соблазнительные грезы разносятся по всей стране. Вырвавшиеся с некогда одиозной в Нью-Йорке 42-й стрит на волю эфира, "секс-шопы" разительно изменили свою природу: вместо того, чтобы торговать сексуальными фантазиями, они ими обмениваются. Американский видеорынок переполняют любительские, дилетантские кассеты. Этот феномен дерзкая исследовательница американских нравов Камилла Палья назвала "возрождением языческого культа плодородия". Другой пример того же рода - телевидение, где сфера интимного распахнулась перед широкой аудиторией в бесчисленных разговорных шоу. Как с удивлением замечают критики, на американском телевидении самые рискованные темы обсуждаются в дневное время: домашние хозяйки, пока дети в школе, с упоением говорят в студии о том, о чем раньше молчали и в спальне. Однако в отличие от сексуальной революции 60-х вторжение секса в публичную сферу проходит безнаказанно. Общественная мораль настолько привыкла к иллюзорному сералю, что пригласила его домой - помогать справляться с супружескими обязанностями. Дух вседозволенности тут смиряется мощным семейным императивом. Об этом свидетельствует статистика: супружескую верность блюдут 85% американских жен и 75% мужей. Сексуальная революция выпустила джина из бутылки, но она же, похоже, сумела с ним справиться, загнав его в моногамию. Судя по приведенным данным опроса, американцы и американки в большинстве своем расширяют и разнообразят сексуальный опыт, не нарушая супружеских уз. Поскольку наша беседа, инспирированная открытием в Нью-Йорке музея секса, затронула тему культурно- национальных особенностей эротики, мне хотелось бы закончить эту передачу сюжетом, далеким от Америки, но близким нашим слушателям. Давайте напоследок поговорим о советском сексе. Впрочем, такого никогда не было, ибо секс всегда был антисоветским. Диссидентская природа секса (как, впрочем, и смерти, но не рождения) заключалась в его неуправляемости. Всякая непредсказуемость угрожала тоталитарному режиму, смешивая карты и нарушая планы. Чем меньше человек походил на трактор, тем труднее он вписывался в пятилетку. Не способная справиться с нашей физиологией, власть занялась душой, игнорируя тело - если оно, конечно, не было вооружено киркой. По обыкновению аскетическая практика привела к противоположным результатам: грешник часто отдается порокам, но праведник думает о них всегда. Уйдя с поверхности жизни, секс безраздельно завладел ею. Прилив, а не волны управляют морем. В результате подспудный эрос оплодотворял все сферы советской жизни, а не только ту, что ему положено. Поскольку об этом не говорили, то этим могло быть все. Умолчание оборачивалось двусмысленностью, снабжавшей скабрезным подтекстом всякий текст, включая и тот, что печатался в "Правде". Фрейдистское чтение ее - любимая салонная игра эпохи. Опытные уста, придавая неизбежной цепочке "порыв - удар - прорыв" как раз тот смысл, который пыталась выместить газета, делали любую заметку заманчивей "Кама сутры". Даже зарубежная хроника не составляла исключения. Это отметил в своем дневнике Веничка Ерофеев: Диктор: Никсон попросил Голду Мейер занять более гибкую позицию. Александр Генис: Безадресная эротическая эмоция находила себе применение, но не имя. Лучше всего ей, пожалуй, подходило универсальное английское слово "sexy", пригодное для рекламы чего угодно, например, мебели, хотя у нее от пола - одни ножки. Именно в такой атмосфере невидимой и всепроникающей, как воздух, сексуальности выкристаллизировался специфический тип советского плэйбоя. Помесь Дон Жуана с Сахаровым, он сам твердо не знал, с чем борется - с целомудрием или с властью. Сладкий привкус недозволенности будил чувственность, которая казалась отвагой, а иногда и была ею. Ведь моральная неустойчивость считалось прологом к политической неблагонадежности. "Лучше изменить жене, чем партии", - двусмысленно ухмылялись советские плэйбои, надеясь одним актом задеть обеих: власть ведь тоже была женского рода. Обращая протест вовнутрь, диссидент пола компенсировал интимными победами гражданские поражения. Свобода звала его к подвигам, как Луку Мудищева, чья биография встречалась в Самиздате не реже "Архипелага ГУЛага". ...Советский плэйбой. Я вижу его, как живого: не слишком трезв, нечисто выбрит, всегда об одном. Ему уступали потому, что он не оставлял другого выбора. Настойчивость в стремлениях оборачивалась постоянством результатов. Вот так шкаф давит на пол, неизбежно оставляя следы на ковре. Рыцарь чужой постели, наш плэйбой тоже верил в куртуазную любовь. Всегда беззаконная, она питалась препятствиями и жила осложнениями, тем более, что их обеспечивал не только чужой муж, но и своя коридорная. Откровенный век, решив, что свобода приходит нагая, рассеял волнующий запах неопределенности. Рухнувшая цензура похоронила советского плэйбоя под своими руинами. Из-под них он сможет выбраться только для того, чтобы попасть в музей - в музей секса, конечно. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
