Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Поверх барьеровАмериканцы и СахаровАвтор программы Марина ЕфимоваРичард Уилсон: Мы впервые услышали о Сахарове, когда в Москве в 70-м году проходил международный съезд генетиков. Там, перед самым началом докладов, на кафедру вдруг вышел академик Сахаров, представился и призвал ученых подписаться под петицией в защиту Жореса Медведева, посаженного в психиатрическую лечебницу. Все советские устроители съезда онемели от неожиданности и, воспользовавшись этим замешательством, Сахаров успел написать на доске свой адрес, по которому можно прийти и подписать петицию. Устроители тут же налетели, стерли с доски адрес, стали возмущенно говорить о том, что научный симпозиум не место для политической пропаганды. Но было уже поздно - западные биологи поняли, что произошло нечто экстраординарное, что на их глазах один ученый пожертвовал своей карьерой, если не судьбой, ради спасения другого. С тех пор Сахаров был у всех на устах. Марина Ефимова: Еще до этого события 1970 года, о котором рассказал профессор бостонского университета физик Ричард Уилсон, в 68-м году на Западе была опубликована статья академика Андрея Дмитриевича Сахарова "Прогресс, мирное сосуществование и интеллектуальная свобода" - знаменитый меморандум Сахарова. Меморандум очень многие в Америке прочли и запомнили имя академика Сахарова. Но, одно дело - печатное слово, другое дело - живое. После съезда генетики в лицах рассказывали, как побледнел советский ученый, ведущий заседание, как он лихорадочно стирал с доски адрес, как спокойно, четко и кратко изложил дело Сахаров, пока его не вынудили сойти с кафедры. Для американских ученых эта короткая сцена воплотила в реальности всю разрозненную информацию о советском режиме, все то, что многие из них считали слухами или, даже, злопыхательством. Профессор Уилсон, насколько я понимаю, вы были одним из тех американских ученых, которые приняли этот эпизод с Сахаровым на съезде генетиков как призыв к действию? Ричард Уилсон: Когда мы ездили в Советский Союз, многие из нас считали своим долгом обязательно позвонить Сахарову, узнать, чем мы можем помочь, а главное - показать властям, что мы следим за его судьбой и что западная пресса будет в курсе всех событий. Я был у Сахарова в первый раз в 1978 году и задал ему три вопроса. Во-первых, как помочь Юрию Орлову, поскольку я знал, что Сахаров протестовал против суда над этим ученым. По его совету мы с коллегами написали и послали Брежневу телеграмму в защиту Орлова. Мой второй вопрос касался ядерной энергии. В беседе с Сахаровым я выяснил, что мы оба убежденные сторонники мирного использования атомной энергии и верим в ее грандиозное будущее. И я был счастлив иметь такого единомышленника. Мой третий вопрос был о том, как я могу помочь ему лично. И он продиктовал мне письмо и попросил передать его сенатору Кеннеди, что я и сделал. Многие из нас перевозили на Запад письма Сахарова. Я уже знал, что его квартира прослушивается и понимал, что наш разговор будет записан на пленку. Поэтому я пришел к Сахарову в пятницу, а в субботу утром улетел из Москвы, рассчитывая, что до понедельника никто в КГБ не будет этими записями заниматься. Марина Ефимова: Рассказывает вдова Сахарова Елена Георгиевна Боннэр. Елена Боннэр: Помощь была от очень многих ученых. Мне хочется назвать в этой связи доктора Джоэла Лейбовича, который имел в свое время очень серьезный разговор с президентом Академии академиком Александровым, доктора Сиднея Дрэла, Ричарда Уилсона. Они все эти годы приезжали с большими трудностями сюда для участия в еврейских семинарах, семинарах отказников. Очень трудно получали визы. Я боялась их подвергать опасности. А в основном, это были, все-таки, не ученые, а менее заметные люди. Я должна сказать, что каждый раз для этого человека это был риск больше не попасть в Россию. Я по сей день безумно благодарна конгрессмену Бендефачило. Он был тогда руководителем Хельсинкской комиссии Конгресса, и его помощь была бесценна. А потом, комитет СОС - Сахаров, Орлов, Шаранский, работавший в Лос-Анджелесе и сумевший вовлечь более 6 000 ученых всего мира в эту компанию по защите Сахарова. Марина Ефимова: В 60-х -70-х годах за помощь диссидентам серьезные неприятности грозили, в основном, западным славистам, а также политологам и историкам, занимавшимся Россией. Если СССР отказывал им в визе, они теряли доступ к российским архивам и библиотекам, и это был, в общем, конец карьеры. Профессор Уилсон, насколько я понимаю, физикам это не грозило? Ричард Уилсон: Да, для нашей работы это не было так важно, поэтому мы могли больше рисковать. В первый раз я сумел попасть в Россию в 1959 году. А в 1979 году я, вообще-то, был приглашен в Ленинград, где встретился с несколькими отказниками, и только потом, поехал в Москву к Сахарову. Марина Ефимова: А почему вы вообще тогда, в конце 50-х решились поехать в Советский Союз? Ричард Уилсон: Будучи физиком-атомщиком, я считал, что нам необходимо познакомиться поближе с российскими коллегами и поддерживать с ними контакты, чтобы не надавать своим правительствам дурацких советов. Марина Ефимова: Тут надо вспомнить, что многим американским интеллектуалам ученые в Советском Союзе, равно как и писатели, казались баловнями судьбы. Будучи официально признанными, они получали если и не большие деньги, то большие привилегии. И почет. И среди самых почетных был физик, создатель водородной бомбы академик Андрей Сахаров. В одной из первых его биографий, опубликованной в 1985 году в Париже автор, философ Петр Абовин пишет: Диктор: Еще молодым, в 1953 году, он был избран академиком и вошел в академическую элиту, по существу, высшую номенклатуру, хотя и не был членом КПСС. Он получал огромную, по советским понятиям, зарплату, квартиру, дачу. Одна сталинская премия составила полмиллиона рублей. Он был трижды награжден золотой звездой героя социалистического труда. Только Хрущев обогнал его в этом, получив 4 звезды. Словом, Сахарову были доступны все блага мира. И от всего этого он отказался. Марина Ефимова: Но не эта жертва больше всего впечатлила американских ученых и, вообще, интеллектуалов. Не отказ от земных благ, а отказ от безвредного и высокого мира абстракций, в котором живет, позволяет себе жить, ученый. От олимпийской непричастности ко всему, что происходит в реальной жизни, особенно в политике, от априорной невиновности. В 1996 году в статье о Сахарове "Борьба за свет" американский журналист, ныне главный редактор журнала "Ньюйоркер" Дэвид Ремник писал: Диктор: В мемуарах Сахарова виден необычный тип его разума, чей стиль, дух и чьи истины уходят корнями в понимание законов пространства и времени. Как Галлилей и Оппенгеймер, он видит одновременно и законы природы, толкающие человека на путь прогресса, и трагическую способность человека обернуть этот прогресс катастрофой. Он держит в своем мозгу картину, нет, музыку вечности. Однажды Сахаров спросил жену: "Знаешь, что я люблю больше всего на свете?" Как позже признавалась Боннэр, она ожидала услышать, что предмет его главной любви - поэма или соната или, может быть, она сама, Елена. Но Сахаров сказал: "Больше всего на свете я люблю те странные хрипы и неясные звуки в радиоприемнике, которые мы слышим, когда меняем волны. Именно они - отзвук тех неизвестных нам космических процессов, которые кончились миллиарды лет назад". Оглядываясь на свое прошлое, Сахаров признавал, что первоначально его позиция в отношении ядерных вооружений была не Оппенгеймеровской, а скорее, походила на позицию Оппенгеймеровской Немезиды, ястреба Эдварда Теллера. Точнее, это было ее зеркальное отражение. Тот боялся советской угрозы, а Сахаров после Хиросимы - американской. Но в середине 50-х годов он начал бояться другого. "Чудовищная катастрофа, все еще гипотетическая, становится все более возможной и реальной, - писал он. - И я начинаю думать, что технические, военные и экономические проблемы - дело второстепенное. Главными, фундаментальными, являются вопросы политики и этики". Марина Ефимова: Лучшее, что могло сделать большинство других ученых в такой ситуации, - бежать. Вспоминает физик следующего поколения академик Роальд Сагдеев. Роальд Сагдеев: Мне посчастливилось, в начале своей карьеры ученого, познакомиться с Андреем Дмитриевичем при самых невероятных обстоятельствах. Несколько студентов физфака МГУ в 54-м году были приглашены для собеседования, и потом, нам было сказано, что эта группа поедет на дипломную практику в некое учреждение, название которого нам даже не раскрыли. И мы ехали всю ночь на поезде. Это был спецпоезд. Затем, утром, мы пересекли несколько заграждений из колючей проволоки. И вот так мы оказались в ныне знаменитом на весь мир Арзамасе-16, и на следующий день нас привели, дрожащих и испуганных, к мэтрам. Один из них был наиболее интересный, и о нем, конечно, студенты слышали легенды из разных неофициальных источников - это был Андрей Дмитриевич Сахаров. И мне посчастливилось провести там дипломную практику, довольно часто общаясь с ним в течение 55 года, а как потом уже выяснилось, это был критический год, когда Сахарову удалось реализовать полностью все свои технические идеи по поводу водородной бомбы. Но каким-то образом пребывание в этом почтовом ящике привело меня к убеждению, что лучше постараться оттуда уехать как можно раньше. И не без труда, с помощью другого знаменитого физика Льва Давыдовича Ландау мне удалось уехать и я, в конце концов, больше не имел дело с бомбовой программой. Марина Ефимова: После смерти Андрея Дмитриевича Сагдеев рассказал журналистам любопытный эпизод своего знакомства с Сахаровым. Диктор: Молодой, недостижимый для простого смертного бог физики Сахаров, во время бесед с нами, студентами, все время, словно задумавшись, рисовал на листке бумаги самолетики, с которых падали бомбы. Он первым заронил во мне серьезные сомнения в деле, которым мы собирались заниматься. Марина Ефимова: "Сахаров не хотел становиться ни воином, ни конспиратором, - пишет Дэвид Ремник в статье "Борьба за свет". - Еще студентом, он признавался, что его волнуют только одни секреты - секреты природы. И что только раскрытие этих секретов дает ему ощущение счастья. Наука была тем, чем он хотел заниматься. Политика была тем, чем он не мог не заниматься. Его борьба за свет внесла новый смысл в его жизнь. Но дала и чувство невозместимой потери. Он потерял свой научный рай". Не потерял. Сознательно покинул. И, может быть, эта жертва так привлекла к нему сердца американских ученых. Ричард Уилсон: Сахаров был замечательным ученым и великим человеком. Он считал, что не может предлагать свою профессиональную экспертизу властям, которые не соблюдают элементарных прав своих граждан. Он был реальным примером идеального ученого. И не только для русских. Для всех нас. Для всего мира. Марина Ефимова: В Америке центром изучения биографии и самого Сахарова и истории правозащитного движения в СССР стал архив Сахарова в университете имени Брандайса в Бостоне. И, похоже, не случайно. Судья Луис Брандайс был известным борцом за социальную справедливость в США. В его время, в 20-х-30-х годах, антисемитизм в Америке шел под руку с расизмом. Согласно известной шутке, евреев приглашали только на ланч, то есть, для деловых переговоров, но никогда на обед, то есть, для светской беседы. Но уважение к самому Брандайсу, к его деятельности, было таким всеобщим, что именно он стал первым евреем, попавшим в Верховный Суд. Полагаю, что в память о нем университет Брандайса взял на себя в начале 90-х годов заботу об архиве Сахарова. Об этом архиве Елена Георгиевна Боннэр. Елена Боннэр: Я начну с того, почему образовался в Америке архив. Дело в том, что начиная с 1979 года у нас в Москве, а позже в Горьком регулярно воровали из дома рукописи, письма и другие документы. Причем, они пишут "путем розыскной работы и оперативных дел" они добывали документы. Вот "оперативным делом" называется прямое воровство из дома, из жилища, которое, по закону, неприкосновенно. Тогда у нас возникла идея, что мы будем посылать все материалы тем или иным путем к детям в Америку. В 1988 году, когда Андрей Дмитриевич впервые выехал за границу и был в Америке у детей, он обнаружил уже большой архив свой там. И когда Ефрем, первый муж моей дочери, задал ему вопрос, что же делать с этим архивом, собирать в ящики и отправлять в Москву? Андрей сказал: "Нет. Исторически так сложилось и отражает суть государства, в котором я жил и работал то, что там мои рукописи и документы были несохранны. Значит, этот архив останется в Америке". И тогдашний президент Брандайса доктор Тиир восприняла это с большой радостью. И в договоре при моей передаче бесценных документов, а их там многие и многие тысячи страниц - рукописей, рисунков, писем, писем к Сахарову от очень известных российских общественных деятелей, писателей, от Виктора Некрасова, от Владимова, от Лидии Чуковской, от Софьи Васильевны Каллистратовой - это все бесценно, каждый листик, не говоря уже о рукописях Сахарова, среди которых есть и неопубликованные, это все первый фонд архива был, который я передала безвозмездно. И условие было, что университет активно занимается фонд райзингом и создает центр. Но как-то у университета это не получилось. Мне казалось, что в богатой Америке понимают ценность этого. Марина Ефимова: Подробнее о финансовых трудностях архива я расспросила историка, сотрудника Сахаровского архива Александра Грибанова. Александр Грибанов: Архив финансировался на частные пожертвования, которые иссякли. Сейчас, возможно, деньги появятся, потому что нашли новых доноров. И в связи с этим угроза несколько отодвинулась. На один год или на два года. Но, по-настоящему надежным, его существование станет тогда, когда будет создан капитал, с процентов которого архив сможет жить каждый год. Марина Ефимова: А вот, что говорит другой участник нашей передачи, главный редактор журнала "Ньюйоркер" Дэвид Ремник. Дэвид Ремник: Насколько я знаю, в университете Брандайса положение архива весьма шаткое. И с моей точки зрения это довольно позорная ситуация. Я не хочу сказать, что у университета Брандайса есть какие-то особые обязательства, по сравнению с другими университетами, но они сами приняли в свое время этот архив под свое покровительство. Они сделали замечательное дело - архив активно работает. И тяжело думать, что все это не сегодня-завтра кончится. Марина Ефимова: Но ведь архив не выкинут на улицу, если через год не найдут денег. Его просто положат под сукно в библиотеку. Я спросила Александра Грибанова, чем это чревато для архива. Александр Грибанов: Это и есть различие между живым и не живым архивом. Живой архив непрерывно разрабатывается. Обогащается новыми материалами, устраивает выставки, активно зазывает к себе исследователей. Если все это отнять, останется мертвый архив, то есть груда бумаг, которая умирает сама по себе. Есть процесс просто физического умирания бумаги. Особенно, если речь идет о кислотной бумаге. А в нашем архиве такой очень много. Она начинает высыхать, крошится, желтеть и через некоторое время от нее ничего не остается. Мы переводим это все в компьютерный формат. Приблизительно на треть мы его перевели в такой формат, но если сейчас остановиться, то работа эта пойдет прахом. Марина Ефимова: Мистер Ремник, в конце 60-х, в 70-х годах Сахаров был известен многим американцам. Что вы, как журналист можете сказать о его известности в Америке сейчас? Дэвид Ремник: Не будучи скептиком, но будучи реалистом, я думаю, что сейчас его забыли почти все. И это трагично для нас, потому что Сахаров был человеком такого ума и характера, какие появляются среди людей не просто редко, но раз в столетие, если этому столетию повезет. Марина Ефимова: Директор американского Сахаровского фонда Эд Клайн настроен не так пессимистично. Эд Клайн: Архив и центр Сахарова в Бостоне продолжают свою деятельность, и готовится перевод книги "Сахаров в документах КГБ". Да, средний американец забыл Сахарова. Но его помнят все, кого волнует физика, кого волнует Россия и кого волнуют проблемы прав человека. Марина Ефимова: В конце февраля в Сахаровский архив в Бостоне пришло письмо на имя Елены Боннэр. Диктор: Дорогая доктор Боннэр, мы только что всей семьей купили по интернету и посмотрели художественный фильм "Сахаров". И я хочу сказать спасибо за мужество и стойкость вам и вашей семье и всем тем, кто боролся рядом с вами и чьих имен мы никогда не узнаем. Здесь, в Америке, мы часто принимаем нашу свободу, как данность. Спасибо, что вы напомнили нам, какой ценой она достается другим. Меня удивило и порадовало, что наши сыновья-подростки смотрели фильм вместе с нами. С огромной признательностью и уважением Шерри Макмиллан. Марина Ефимова: С автором этого письма побеседовал наш корреспондент Владимир Морозов. Владимир Морозов: Шерри, как вы заинтересовались Россией? Кто-то из ваших друзей или предков оттуда? Шерри Макмиллан: Нет, у нас в роду шотландцы и ирландцы. Владимир Морозов: Вы что-нибудь читали о России? Может быть, писатели? Шерри Мак Милан: Нет, нет. Владимир Морозов: Столь же немногословны были и ее сыновья 16-ти летний Стивен и 14-ти летний Дэниэл. Старший думает стать инженером-электриком, младший - автомобильным механиком. До кино о Сахарове не слышали. Стивен: Я мало знаю о России, только из уроков истории. Знаю, что Советский Союз участвовал во Второй мировой войне, знаю про Берлинскую стену и развал СССР. Дэниэл: Что я думаю о Сахарове? Я думаю, что он был очень смелым человеком. Шерри Макмиллан: Это такая огромная жертва, которую принес Сахаров. В кино не было окончания его истории. Тогда мы нашли в интернете фонд Сахарова. Там я и узнала, что он уже умер, а его жена Елена до сих пор жива. И мы всей семьей собрались возле компьютера и вместе читали про Сахарова. Владимир Морозов: Семья Макмиллан живет на окраине города Даллас, штат Техас. В их доме нет книг о России. Но Стивен и Дэниэл пообещали мне, что теперь будут. Ведь братья хотят побывать в стране Андрея Сахарова. Марина Ефимова: Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется. Говорят, что Сахарова в Америке забыли. Но мы не знаем, сколько, например, законопроектов составили или еще составят в Америке люди, которых Сахаров когда-то вдохновил своим примером. Сколько выпустят указов, сколько примут судебных решений. Не знаем, сколько судеб изменилось и еще изменится под его влиянием. Сегодня его забыли, но вспомнят через 100 лет и через 200, и через 300, как вспомнили Томаса Мора, вставшего на защиту закона против самодурства Генриха Восьмого. Потому что, как и Томас Мор, Андрей Сахаров - человек на все времена. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
