Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Поверх барьеровНенаучная фантастикаАвтор программы Александр ГенисС тех пор как на свет появилась навсегда поразившая мое воображение овца Долли, я стал собирать вырезки, свидетельствующие о том, что будущее, которого мы ждали и боялись, уже началось. Такие статьи появляются на дальних, не слишком заметных полосах газеты. Они не вызывают сенсаций. К ним редко возвращаются, о них нечасто говорят, к ним все привыкли: будничные новости технологии, которые наши предки любили печатать в отрывных календарях. Однако стоит только вчитаться в эти заметки, чтобы волосы встали дыбом. Ну, например: используя гены паука, ученые вывели козу, дающее молоко, из которого получается сверхкрепкая шелковая нить-паутина. Это же - "Остров доктора Моро"! Пародия на картину Дали "Брак швейной машины с зонтиком": Или так: австралийские специалисты по квантовой оптике осуществили эксперимент по мгновенной переброски радиосигнала, живо напоминающий ту знаменитую "телепортацию", которая уже полвека кормит авторов научно-фантастических романов. В таком ряду совсем уж мелочью кажется цитата из Джеймса Бонда: "зубной" телефон английских инженеров, научившихся вживлять в челюсть микроволновый аппарат для всемирной связи. То ли дело книга сиднейского профессора Поля Дэвиса "Как построить машину времени". Она объясняет (с формулами, графиками и вполне научными теориями), как в недалеком будущем ученые научатся открывать и эксплуатировать "темпоральные шахты", протыкающие пространственно-временной континуум. Не буду даже притворяться, что понимаю принципы и детали всех этих чудес. Они, впрочем, этого и не требует. Мы давно уже переросли тот славный век, когда считалась, что наука и техника доступны пониманию каждого, кто прочтет Жюль Верна. Теперь этот "каждый" полагается, как и я, на газеты, приучающие нас ничему не удивляться и ни от чего не зарекаться. Неожиданным, хотя и закономерным следствием эскалации прогресса явился кризис моего любимого литературного жанра - научной фантастики. Раньше ее авторы провоцировали науку, подгоняя ученых своей выдумкой. Так было во времена уже упомянутого Жюля Верна, Уэллса, Чапека, даже Артура Кларка, дебютировавшего романом, предсказавшим спутниковую связь. Теперь прямо наоборот: фантасты следят за учеными, надеясь поживиться свежими сенсационными идеями с щедрого стола науки. В этом не стесняется признаться, например, американский фантаст Брюс Стерлинг, один из основателей так называемого "киберпанка" (его написанный с другим классиком жанра Уильямом Гибсоном роман "Машина различий" недавно вышел в России в издательстве "У-фактория"). Стерлинг не пропускает ни одной конференции компьютерщиков, привозя с них толстые тетради заготовок для будущих книг. Такая гонка фантастики за наукой, конечно, свидетельствует о серьезных переменах, которые претерпевает любимый жанр НТР. Отчасти и этим проблемам была посвящена 60-я Всемирная конференция по научной фантастике, состоявшаяся этим сентябрем в калифорнийском городе Сан-Хосе (многозначительный адрес - самый центр Силиконовой долины). В качестве почетного гостя на конференцию был приглашен известный американский писатель-фантаст Вeрнор Винджи. Многие его книги удостоены престижных премий. Романы "Пламя над бездной", "Глубина в небе" и другие переведены на русский язык. Правда, в этих изданиях автора называют Виндж, но мы будем придерживаться американского варианта его имени - Винджи, именно так он называет себя сам. В канун конференции наш корреспондент Владимир Морозов взял у писателя короткое интервью. Владимир Морозов: Существует мнение, что золотой век научной фантастики пришелся на середину 20-го столетия, когда в США появились такие писатели, как Брэдбери, Саймак, Азимов, Шекли. Чем, по-вашему, объясняется этот взлет? Вернор Винджи: Мне 57 лет. Люди моего поколения очень любят научную фантастику того времени, о котором вы говорите. Оно совпало с нашей молодостью. Но я с вами не согласен, потому что нынешняя научная фантастика не хуже. Шотландец Инн Бэнкс, американцы Нил Стивенсон, Брюс Стерлинг, Дэвид Брим пишут не хуже, чем классики жанра, которых вы упомянули. И молодежь читает их не менее охотно, чем мы с вами 30 лет назад читали Брэдбэри и Азимова. Хотя сейчас научную фантастику пишут гораздо больше людей, чем прежде. Выходит столько книг! Владимир Морозов: Говорят, что ваши коллеги, писатели-фантасты до какой-то степени исчерпали тематический репертуар? Вернор Винджи: Современная наука быстро идет вперед, меняется. Это отличный стимул для писателя. Кроме того, наука постоянно подбрасывает нам все новые темы. Так что, репертуар далеко не исчерпан. Хотя теперь гораздо труднее, чем прежде, писать о событиях, которые произойдут, скажем, через полвека. Ведь при теперешних скоростях научного и технического прогресса никто не может предсказать и понять, что же тогда будет происходить. Владимир Морозов: Конференция в Сан-Хосе собрала писателей и читателей не только научной фантастики, но и жанра фэнтэзи. Честно говоря, я не совсем понимаю разницу: Вернор Винджи: Ну, во-первых, любая попытка дать точную формулировку этих жанров обречена на неудачу. Хотя научная фантастика и фэнтэзи - это полезные термины, помогающие провести пусть условную, но все-таки грань. В научной фантастике, отталкиваясь от каких-то конкретных достижений науки, мы в основном пишем о том, что может произойти или уже происходит. В жанре фэнтэзи это вовсе не обязательно. С этой точки зрения, "Властелин колец" Толкина - это, конечно же, фэнтэзи. Александр Генис: К сожалению, я не разделяю оптимизма нашего гостя. Мне, увы, не кажется, что нынешнее поколение фантастов справляется со своим делом так же успешно, как предыдущее. Попробую объясниться. Начать следует с того, что среди читателей любители фантастики составляли отдельную секту. Этим они резко отличаются, скажем, от поклонников детективов. Криминальное чтиво отпочковалось от обыкновенного, не разорвав своей связи с предшественниками. В сущности, литература и родилась-то для того, чтобы рассказать о преступлении. Без него у нее не было сюжета. Лишь пре-ступив порог нормы, мы оказываемся в той зоне вседозволенности, которая чревата приключениями, а значит - фабулой. По одну сторону лежит обычная жизнь, о которой нечего рассказывать - о ней и так все знают. По другую - открывается царство свободы, то есть, произвола. Когда преступлений накапливается слишком много, они называются войной и становятся предметом эпоса: "Гомер, тугие паруса, я список кораблей прочел до середины"... Научная фантастика - дело другое. Она призвана преступать иные пределы, те, что отделяют нашу реальность от не нашей. Это роднит ее с еще более древним жанром, который гораздо позже и с большой долью условности назвали "теологией". Признать эту историческую преемственность мешает сам термин. Из-за него НФ кажется недавним изобретением, тесно связанным с ходом прогресса. На самом деле, речь тут идет не о научной, а о технической фантастике. Все классики жанра, начиная с отца-основателя Жюль Верна использовали одну и ту же сюжетную схему: явление чудесного изобретения, так или иначе меняющего жизнь. За пределами этой посылки фантастика оставалась вполне традиционным жанром. Одушевленная энтузиазмом своих читателей, она позволяла себе игнорировать собственно художественный прогресс, что и загнало ее в угол - в подростковое литературное гетто. Первым об этом заговорил лучший из мастеров цеха Станислав Лем. Еще треть века назад он опубликовал нашумевшую статью "Злосчастная фантастика", за которую его исключили из Общества американских писателей-фантастов, почетным членом которого он состоял. Оно и понятно. Лем во всеуслышание объявил о художественной нищете своего жанра. За редкими исключениями, к которым он относил книги наших Стругацких и американцев - Урсулы Ле Гуин и Филиппа Дика, вся эта отрасль литература представлялась Лему реакционной с точки зрения формы и беспомощной с точки зрения содержания. Меньше всего в ней было как раз того, утверждал он, ради чего она писалась - фантазии. В эпоху стремительной экспансии прогресса технические чудеса перестали быть предметом эстетического любования. Уэллс еще мог любить кино только за то, что картинки в нем двигаются. Но нас уже и спилберговскими динозаврами не удивишь. Это значит, что долгий золотой век технической фантастики, наконец, кончился. Лем, правда, писал, что эту волну не так просто остановить. Он даже предлагал темы для очередного романа - скажем, психологическая книга о предсказании землетрясений, или гротескный роман о террористах, распространивших вирус, убивающий сексуальное чувство. Эти идеи могут быть более или менее остроумными и плодотворными, но они не отменяют коренного противоречия. Научная фантастика должна "растягивать" не технику, а науку, выходя за ее рамки туда, где, она, наука в наших сегодняшних представлениях, кончается. Именно тут проходит передовая прогресса. Не технологические, а мировоззренческие рубежи, за которыми начинается другая - философская - фантазия, ставящая вопросы, запрещенные наукой: не что, не как, а почему? Такая, собственно говоря, уже ненаучная фантастика отменяет привычные законы природы, ставит человечеству новые цели, испытывает альтернативные системы мышления. Речь в ней идет не о новой машине, а о новом понимании фундаментальных категорий бытия, новой логике, онтологии, метафизики. Сам Лем и показал нам, как это делается, в своих замечательных книгах средней, наиболее плодотворной поры его творчества. Именно тогда, в 60-х, он написал мои любимые сочинения - "Голос с неба", "Следствие", и конечно, лучший фантастический роман всех стан и народов - "Солярис". Однако я хочу отложить разговор об этом произведении, которое показывает, чем может стать фантастика в руках глубокого мыслителя, до зимы, когда Голливуд выпустит новую экранизацию "Соляриса", дав нам повод обсудить его большие идеи. Ну а пока достаточно сказать, что Лем видел будущее фантастики на ничейной земле, которая разделяет и объединяет науку и философию. Характерно, что когда ему задали дежурный вопрос о единственной книге, которую он бы взял на необитаемом острове, писатель остановился на "Истории философии" Бертрана Рассела, видя в этой энциклопедий идей своего рода Библию нашего философствующего современника. Чтобы разобраться в отношениях, которые сегодня связывают философию и фантазию, я попросил Бориса Михайловича Парамонова дать свой анализ проблемы. Борис Парамонов: При желании можно сказать, что всякая философия, философия как таковая - фантазия. Pipe dream, как говорят англичане. В варианте Чехова - сквозь дым мечтательный сигары. Хотя возникала она, как известно в претензии на рациональность знания. То есть на постижение объективных структур бытия усилиями размышляющего интеллекта. Но в то же время эта рациональная установка приняла у отца философии Платона мифопоэтическую форму. Правда, появился Аристотель, и считалось, что, начиная с него, можно говорить о подлинно-рациональной философии. То есть, как бы научной. Потом, критерии научности изменились с возникновением экспериментальной науки, основанной на опыте. Этот эмпиризм собственно и стал наукой. Возникла ситуация, которую называли скандалом философии. Все, что подтверждалось опытной проверкой, уходило в область науки, а умозрительные построения философии критериям научности больше не отвечали. С тех пор, примерно с Канта, доказавшего невозможность метафизики, то есть, вне опытного знания, и можно говорить, что философия стала чистой фантазией, выступающей в форме рационального дискурса. Она стала формой творчества. Не художественного, а интеллектуального творчества. Посылки философии, ее, так сказать, априори стали произвольными. Выбирая в качестве первоначала хоть разум, хоть материю, хоть волю, но развивая последующую систему, соблюдая видимость логического развертывания мысли, претендуя на доказательность. Потом появился Ницше и произвел настоящий погром философии. Он разбил все стекла философских оранжерей. Этот образ у меня от Толстого, сказавшего в похвалу Константину Леонтьеву: "Он бьет стекла". У Ницше это называлось философствовать молотом. Ницше ввел в культурное сознание ту мысль, что философия всегда и только персональное самовыражение философа, его индивидуальный миф, скрытая, бессознательная автобиография. Философия как бы перестала быть фантазией, но ее истина сделалась истиной о человеке, а не о мире. Позднее это назвали экзистенциализмом. Но вообще то экзистенциалистская установка существовала в философии всегда. Ее можно обнаружить еще в Древней Греции у Протагора, называвшего человека мерой всех вещей. В новейшей философии продолжается разоблачение рационального дискурса, трактуемого сейчас, как источник тотального, тоталитаристского насилия. Стали говорить, что истина способна открыться не в интеллектуальном размышлении, а в телесных практиках. Например, как у Мишеля Фуко в садомазохизме. Кстати, отцы-основатели соответствующих практик считаются сейчас философскими звездами первой величины. О Саде и Захер Мазохе пишут сейчас философские трактаты. Жиль Делез написал, что в этих практиках можно пережить опыт небытия - то есть нечто совсем уж немыслимое, запредельное, подлинно метафизическое. Вот и выбирайте, как это назвать: истиной, поиском истины или фантазией. Есть еще, правда, так называемая философия науки, есть логический позитивизм, философия лингвистического анализа, структурализм. Об этом я судить не берусь, это вам, Александр Александрович, сподручней, вы же написали книгу "Вавилон", где рассуждали о моделях мировоззрения возникающих в новой науке. Но я несколько знаком с философией Жака Деррида, отпочковавшегося от структурализма. Конечно, он философский профессионал высочайшего класса, нынешний Гегель. Но как явственно в нем виден артист, художник. И он уже прямо ориентирует философию на художественное творчество. В сущности, на поэзию. До этого было давно известно, что искусство больше знает о человеке, чем наука. Но это знание, что называется, не фальсифицируемое. Искусство нельзя опровергнуть, а значит оно, такое знание, не отвечает научным критериям. Александр Генис: В начале этой беседы я уже отмечал особый жар поклонников фантастики. Пожалуй, только здесь встречается племя "фанатов", подобных футбольным болельщикам. Фантастику либо не любят вовсе, либо уж предаются ей всей душой. Сам отдав в молодости дань этому увлечению, сохранив на всю жизнь горячую признательность к некоторым авторам, я нередко задумывался о природе этих чувств. Думаю, дело в том, что фантастика всегда обещала читателю больше, чем другая литература. Выходя за пределы всякого реализма, она оставляла прочим жанрам описание нашей жизни. Фантастика пыталась построить другой мир, населенный другими людьми. Сперва она верила, что такими их сделает технический прогресс. Теперь об этом пишут уже профессионалы - ученые, социологи и философы. Как раз этому предмету посвящена последняя книга Фрэнсиса Фукуямы "Наше постчеловеческое будущее. Последствия биотехнологической революции". Это значит, что реальность отнимает у научной фантастики привычное поле деятельности, чтобы вытолкнуть ее на другую почву. Какую? На мой взгляд, фантастика переняла свое истинное призвание у богословия. В сущности, она - в лучших своих образцах - занимается тем же, чем вся наша культура с момента своего возникновения - конструированием Бога, созданием трансцендентного, запредельного - нечеловеческого. Конечно, это самая трудная задача, которую может поставить перед собой писатель. Как говорил все тот же Лем, "для человека всегда самое трудное выйти за пределы умственного тождества с самим собой". Вообразить Другого с большой буквы - грандиозный проект и немалый подвиг. Фокус ведь не в том, чтобы пришелец был одноногим или синеголовым, вызов в том, чтобы придумать такое, чего еще не было, выйти из колеи обычного мышления, изобразить модели чужого сознания, открыть новые горизонты для фантазии, введя в поле мысли небывалое. Это трудно, но возможно, что в свое время с таким блеском показали Кафка, Беккет и Борхес, а у нас - хоть и с переменным успехом, но с постоянным старанием доказывают Сорокин и Пелевин. Однако, куда чаще, отступая перед трудностями, сегодняшняя фантастика робко пятится назад - к сказкам. Отсюда, конечно, повальное увлечение Гарри Поттером и его компанией. Но фантастика должна не перелицовывать старое, не цитировать чужое, а сочинять свое. Только тогда она и сможет выполнить ту роль, за которую мы ее - чаще авансом - так ценим. Остранить, а значит познать свою жизнь, мы можем только тогда, когда сумеем взглянуть на нее со стороны. Вот эту "другую сторону" и должна нам дать настоящая - ненаучная - фантастика. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
