Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Бремя империиАвтор программы Александр ГенисВедущий Иван Толстой Александр Генис: Недавно Салман Рушди, который после 11 сентября очень активно выступает в публицистике, напечатал важную статью в "Нью-Йорк Таймс". В ней он говорит о нынешнем положении Америки: Диктор: Вступив во вторую стадию войны с террором, Америка оказалась в очень трудной ситуации. Этому она обязана своей успешной кампанией в Афганистане. Именно эффективность ее привела к тому, что во многих концах мира Америку ненавидят больше, чем прежде. И это значит, что, если Америка решит нанести удар по странам, поддерживающим террористов, почти наверняка ей придется действовать в одиночку. Александр Генис: Трудно сказать, насколько оправдан такой прогноз, но ясно, что Америке предстоит найти ответы на жгучие вопросы, главный из которых в формулировке политического обозревателя Александра Стиля, звучит как безнадежная альтернатива. Диктор: С одной стороны опасность, исходящая из угрожающих всему миру регионов, вынуждает Америку свести себя с имперской решительностью. С другой - атака террористов показывает, какому риску подвергает себя Америка, играя роль "мирового жандарма". О том, как решить эту дилемму, спорят политики, историки, эксперты в области стратегии и тактики. Для многих из них ответ лежит в возвращение к старой модели международной политики. Об этом в крайне примечательной статье в журнале "Foreign Affairs" написал британский журналист Себастьян Мэллаби: Диктор: Хаос в мире стал слишком опасен, чтоб его игнорировать. Между тем инструменты наведения порядка в международных делах, скажем, ООН, доказали свою непригодность в кризисах, ставящих под угрозу цивилизацию как таковую. Выход в том, - говорит Мэллаби и его многочисленные единомышленники, к которым только что присоединила свой авторитет Маргарет Тэтчер, - чтобы свободный мир доказал свою готовность защитить себя, посылая войска туда, где необходимо вмешательство. Собственно, этот уже и происходит, о чем говорит пример Боснии, Косово, Афганистана. Еще лет десять назад ведущий английский историк Пол Кеннеди выступил с нашумевшем предложением о введение международной опеки, о "гуманитарном неоколониализме", который должен спасти от саморазрушения страны, неспособные справиться с собственными бедами. Сегодня эта мысль кажется еще более актуальной, но такой же спорной. Характерно, что яростнее всего такие идеи защищают англичане. Память о британской империи, которая руководствовалась - по крайне мере, в теории - как раз такими идеалами, не дает им покоя. Однако, самих англичан отнюдь не привлекает мысль о реставрации своего пышного прошлого. Поэтому, когда Тони Блэр вернулся домой из очередного турне по бывшим колониям в Азии, Парламент встретил его ехидными словами: "Как мы рады, что наш премьер наконец посетил Англию". Как показывают все опросы, Британию гораздо больше волнуют свои, а не заморские дела. У нее уже была империя, и больше она им не нужна. В том-то и дело, что сегодня никто не хочет быть империей. Как всем доказала история, империя - это не соблазн, а бремя. И вопрос только в том, может ли себе позволить от него отказаться самая сильная держава мира - Америка? Со стороны, наверное, это не так ясно. Я помню, как в разгар кризиса в Косово, мне довелось спорить с одними хорошим русским писателем, который утверждал, что цель Америки - экспансия, стремление - распространить свое влияние. В этом, - говорил он, - проявляется чисто биологическая природа всякой державы, которая, как газ, пытается заполнить собой любой объем. Для него это звучало так привычно, так естественно, так банально, что я никак не мог ему втолковать, насколько расходится с истиной его теория. Между тем, живя в Америке невозможно не увидеть, что страну эту искушает не империя, а ее противоположность - изоляционизм. С самого начала, с отцов-пилигримов, Америка пыталась жить без оглядки на Старый Свет, чтобы не повторять его заблуждений. Духом этой морально-религиозной доктрины проникнут основной документ Американской республики - Декларация Независимости, которая провозгласила принцип невмешательства в дела других стран. Это же установка прозвучала в завещании Вашингтона, сделавшего больше всех, чтобы США шли своем путем, спасавшим молодую страну от европейской истории. Политическое оформление изоляционизма пришлось на эпоху президента Монро, автора знаменитой доктрины Монро, сформулированной в 1823-м году. Ее лозунг - "Америка для американцев" - среди прочего утверждал намерение Америке идти своим путем, избегая розни и войн, потрясавших тогдашнюю Европу. Лишь две Мировые войны вынудили Америку расстаться с мечтой об изоляционизме, которая, тем не менее, по-прежнему смущают душу Нового Света. Именно поэтому каждый президент должен заново убеждать свою страну в том, что ее жизненные интересы требует активной международной политики. Об этом после Войны в Персидском заливе в традиционном январском обращении к американскому народу твердо сказал президент Буш: Диктор: Два века Америка служила миру воодушевляющим примером свободы и демократии. Многие поколения американцев вели борьбу за сохранение и распространение благ свободы. И сегодня, в нашем постоянно меняющемся мире, роль Америки как лидера неизменна. Александр Генис: Десятилетие спустя в такой же торжественной январской речи президент, который носит ту же фамилию, по сути повторил слова отца, призвав Америку выполнить свою роль. Никто не оспаривает эту цель, зато не прекращаются дискуссии, о том, как лучше Америке справиться с "бременем империей". Чтобы представить спектр мнений, мы сегодня побеседуем с двумя видными американскими политологами, придерживающихся различных взглядов на тактику Америки в новой войне с террором. Профессор Чикагского университета Джон Миршмайер, с которым беседует наш корреспондент Владимир Морозов, истолковывает "доктрину Буша" как возвращение к старой политике - "каждый за себя". Он считает, что Америка должна полагаться только на свои силы. Джон Миршмайер: По-моему, США, как и любая другая страна, обычно преследует свои собственные цели. Если при этом ей выгодно участие международных организаций типа ООН или НАТО, то обращаются к ним. После теракта 11 сентября США успешно действуют против террористов практически в одиночку. Другое дело, во времена "холодной войны", когда Западу противостоял гораздо более мощный противник - Советский Союз. Для его сдерживания по инициативе США была создана организация НАТО, где руководство было не американское, а коллективное. Война в Персидском заливе произошла сразу же по окончании холодной войны и велась по тем же правилам. Для противостояния Ираку была создана коалиция различных стран. То же и на Балканах. Но в результате совместных с союзниками действий в Боснии 1995 и в Косово в 1999 году американцы сильно разочаровались в НАТО. Когда возникла необходимость нанести удар по афганским талибам, то, чтобы не связывать себе руки, лидеры США решили сделать это своими силами. Владимир Морозов: Что вы думаете о так называемой минималистской внешней политике США? Джон Миршмайер: Теракты 11 сентября - это в какой-то степени реакция на наше вмешательство в дела других стран. И террористы будут нападать на нас пока мы не изменим нашу политику. После 11 сентября у Америки не было выбора. Но наше дальнейшее военное присутствие в той же Саудовской Аравии может вызвать новые и новые теракты, которые нам дорого обойдутся. И людям, ответственным за внешнюю политику США, стоит подумать, что, может быть, надо сделать шаг назад, чтобы не давать лишнего повода тем, кто нас ненавидит. Александр Генис: С точки зрения гарвардского ученого Джозефа Ная, опубликовавшего только что важную книгу о новом статусе Америки, проблема намного сложнее. Влияние Америки, говорит он, связано не столько с ее военной мощью, сколько с культурой. Именно американские ценности - демократия, права человека, феминизм, массовое искусство - причина ненависти террористов к США. С профессором Наем беседует Владимир Морозов. Джозеф Най: Сегодня Америка - единственная сверхдержава, поэтому при решении международных конфликтов велик соблазн действовать самостоятельно, не опираясь ни на чью помощь. Но есть много проблем, которые одной нашей стране не решить. Самое тесное сотрудничество с другими государствами необходимо в борьбе с терроризмом, с распространением оружия массового уничтожения, для установления международной финансовой стабильности, для борьбы со СПИДом и другими заразными заболеваниями и так далее. К сожалению, когда мы говорим о месте Америки в современном мире, нас иногда вводит нас в заблуждение сама терминология. "Сверхдержава", "американская гегемония" - эти слова как бы предполагают, что при нашей военной мощи мы может сделать все что угодно. Конечно, это не так. Владимир Морозов: Профессор Най, недавно вы выпустили книгу под названием "Парадокс сверхдержавы". В чем этот парадокс? Джозеф Най: Парадокс в том, что без Америки никто не может решить сложнейшие мировые проблемы. Но одна Америка решить их тоже не в состоянии. В зоне Персидского залива и на Балканах никто ничего не мог сделать без Америки. Но, чтобы прекратить конфликт в этих регионах, США обратились к союзникам. Кроме них, в коалицию вошли, в первом случае, страны Ближнего Востока, в во втором - Россия. Даже в войне в Афганистане США действовали в одиночку только в сфере чисто военной. Но сохранение стабильности в этой стране и дальнейшая успешная борьба с терроризмом в мировом масштабе возможны только при активном участии многих стран. Владимир Морозов: Тем не менее, немало людей выступают за неприемлемый для вас односторонний подход: Джозеф Най: Да, например, колумнист Чарльз Краутхаммер или редактор "Уикли стандарт" Вильям Кристал пишут, что США должны утверждать американскую гегемонию и не стесняться этого. Таких людей хватает. Но в правительстве страны их немного. При Рональде Рейгане они еще играли заметную роль. Этого уже не было в правительстве его преемника тоже республиканца Джорджа Буша-старшего. Вообще подобное расхождение во взглядах больше заметно не среди членов команды того или иного президента, а среди законодателей. Члены Конгресса прислушиваются к голосу своих избирателей, которых, как правило, больше интересуют дела своего города и штата, а не страны в целом. У президентов более широкая перспектива. Их избирает не штат, а вся страна. Кроме того, президенты в силу своей должности больше внимания обращают на мнение наших союзников. Владимир Морозов: Как вы относитесь к утверждению, что так называемая "минималистская внешняя политика", то есть сведение до минимума участия в мировых конфликтах, смогло бы хоть отчасти обезопасить Соединенные Штаты от террористов? Джозеф Най: Я думаю, что у экстремистов, вроде Бин Ладена и других лидеров Аль-Каиды вызывала злобу Америка в целом, а не просто внешняя политика нашей страны. Даже если бы мы вели другую политику, например, по отношению к Израилю, если бы наших солдат не было в Саудовской Аравии, то и тогда Бин Ладен нашел бы повод нанести удар по Америке. Изоляционистская политика не может уменьшить нашу уязвимость и гарантировать от нападений, свидетелями которых мы оказались. Александр Генис: Пока политики и военные думают над тактикой Америки в войне с террором, интеллектуалы заняты своей непосредственной задачей: осмыслить новую реальность, ввести ее в привычные концептуальные координаты, попросту говоря, понять, в каком мире нам всем предстоит жить. Эдуард Ротштейн, один из самых интересных авторов "Нью-Йорк Таймс", каждая статья которого непременно вызывает бурную дискуссию, выступил на страницах этой газеты с провокационным предложением. Он предложил Америке взять себе в проводники одиозную в либеральных академических кругах фигуру - Редьярда Киплинга. С тех пор, как в 1898-м году Киплинг опубликовал прогремевшее на весь мир стихотворение "Бремя белого человека", его имя навсегда оказалось связанным с кличкой "оголтелого империалиста". Несмотря на попытки такого влиятельного поэта, как Элиот обелить его репутацию, Киплинг оставался парией. Так, Джордж Орвелл, знавший британскую империю не понаслышке - он служил полицейским в Бирме - отверг все попытки защитить Киплинга. Диктор: "Бессмысленно делать вид, будто киплинговский взгляд на вещи, взятый в целом, может быть приемлем или простителен для любого цивилизованного человека... Он нравственно бесчувственен и с эстетической точки зрения вызывает местами отвращение". Александр Генис: Оспаривая этот приговор, Ротштейн призывает нас перечитать Киплинга в новом контексте, который во многом меняет устоявшиеся взгляды на суть того имперского мировоззрения, которое выражают труды английского классика. По-моему это - интересное и многообещающее предприятие. Дело в том, что в литературном отношении Киплинг - крайне драматическая фигура. Кумир своей эпохи, он оказал решающее и очень длительное влияние на словесность всего ХХ века, включая конечно и русских авторов. Его внимательно читали такие разные писатели, как Толстой, Куприн и Паустовский. В ранней советской литературе слышится отзвуки "солдатской" поэзии Киплинга. Без него, например, не было бы молодого Тихонова. Еще большее, поистине всемирное влияние оказала проза Киплинга. Достаточно сказать, что именно у Киплинга следует искать истоки знаменитого хемингуэевского "айсберга". Не зря сам Хемингуэй в редком у него разговоре о литературе (он вошел в книгу "Зеленые холмы Африки") сказал, что больше всего писателю нужен такой талант, каким обладал Киплинг. Это - красноречивое признание. Техника подтекста, избавляющая читателя от лишних подробностей, родилась на страницах индийских рассказов Киплинга. В них автор ничего никому не объясняет. Нас бросают в текст, оставляя наедине с героями. Писатель уходит в сторону, чтобы мы увидели мир глазами его персонажей, судили о нем исключительно по их реакциям. Такая техника требует невиданной раньше виртуозности письма, точнее - виртуозной огласовки ситуации. Освоив этот стиль, лучшие прозаики ХХ века, вплоть до нашего Довлатова, произвели революцию в нарратологии, в искусстве рассказа. В тени этих достижений самого Киплинга забыли, не простив ему имперского высокомерия. Но и с ним, с этим самым имперским комплексом, говорит Ротштейн в статье из "Нью-Йорк таймс", далеко не все так просто. Киплинг лучше других знал и критиковал пороки британской империи. Он просто считал, что у Англии, у Европы, у цивилизации нет другого выхода. Видя тупик, в который мир заводит колониальная политика, Киплинг написал центральную книгу своего канона, которую Ротштейн остроумно и точно называет "имперской утопией". Это - роман "Ким", лучшее, самое популярное и в то же время самое непонятое произведение Киплинга, которое еще ждет своего внимательного прочтения. Особенно - сейчас. Вот, кстати сказать, достойная задача для кино, скажем для Спилберга с его чутьем к экзотическому, чужому, инородному. Можно представить, каким чудным - и своевременным! - фильмом оказалась бы экранизация "Кима", понятого именно так, как эту книгу задумал автор. "Ким" - ведь очень странный, запутанный роман. В нем два непересекающихся плана. Одна сюжетная линия рассказывает о приключениях маленького уличного оборванца, азиатского Гавроша, "сахиба", выросшего в Индии, чтобы стать английским шпионом. Попав в агенты британской разведки, Ким принимает участие в Большой Игре. Так Киплинг называет дипломатическую схватку России с англичанами, которые стремятся остановить дальнейшее продвижение русских в Азию. Однако, это сама по себе очень интересная, особенно для читателей-соотечественников, фабульная линия отнюдь не исчерпывает содержание романа. Вторая его часть посвящена странствиям Кима с его учителем, святым ламой, по Индии в поисках просветления. Они бредут по бесконечной дороге, как Санчо Панса с Дон-Кихотом, олицетворяя архетипическую пару - тело и дух, земное и вечное, реальное и идеальное. Два плана повествования в книге не сливаются, а отражаются друг в друге таким образом, что одно компрометирует другое. С точки зрения офицеров британской разведки лама - полусумасшедший чудак. Они терпят его присутствие, потому что он помогает Киму скрыть от соперников истинную цель своих передвижений. Но сам Ким, с азартом принимая участие в Большой Игре, понимает ее именно как игру, забаву взрослых. По сравнению с непонятной, но величественной целью святого Ламы, шпионские приключения, из которых, кажется, вырос весь Джеймс Бонд, выглядят пустяком, мелкой суетой. В соответствии с замыслом о двух параллельных сюжетах, в книге не один, а сразу два "хэппи-энда". В одном - успех Кима, которому удалось разрушить коварные планы русских, соперников англичан в Индостане. Второй счастливый финал - просветление, которое, наконец, обрел лама, добравшийся до своей Реки вечности. Верный своему принципу, Киплинг не говорит нам, чьи взгляды он разделяет. Но сама композиция романа делает это за него. Придя в Индию, англичане кроят ее границы, которых там никогда и не было. Занятые географическими и политическими абстракциями, "сахибы" не замечают эфемерности своего дела. Время, куда быстрее, чем англичане себе это могут представить, упразднит их достижения, смешают карты и обессмыслит Большую Игру. Чужие в своей империи, колонизаторы заняты внешним - цивилизацией, порядком, законом. Киплинг не сомневается в важности этих западных изобретений. В этом и состоит "бремя империи", о котором он писал в своем несчастно знаменитом стихотворении:
Неси это гордое Бремя
Однако, Киплинг понимает, что "шоссе и мосты", не исчерпывают жизни. Это не тот Путь, по которому лама ведет к духовной истине своего верного ученика Кима. Только в нем, в мальчике, который носит пышное прозвище "Друг Всего Мира", Киплинг и видит своего настоящего героя. Заброшенный, как Маугли, в чужую среду, Ким свой сразу в двух мирах, которые без него не могут понять другу друга. В этом образе - непреходящее значение книги. Собственно, Ким, - единственный достойный плод империи, главный и долговечный ее результат. Дитя Запада и Востока, он сумел объединить в себе цивилизацию первого с культурой второй. Равно близкий "туземцам" и "сахибам", он служит прообразом того единства, о котором мечтает любая империя и которого ни одна не сумела добиться. Киплинг видел утопичность своего идеала, именно потому он и сделал из "Кима" детскую книгу, но как раз игровой, фантастический, сказочный характер романа и делает его актуальными. Это не ностальгия по прошлому, а мечта о будущем. Попытка реабилитация Киплинга, которую учинил Эдуард Ротштейн на страницах "Нью-Йорк Таймс", - показательна во многих отношениях. Но, прежде всего, она говорит о том, что после несколько десятилетий, заполненных ожесточенными сражениями за мультикультурализм и "политкорректность", Запад готов сегодня, куда более непредвзято, чем раньше, пересмотреть свою историю, стремясь найти в ней то, что еще может пойти в не такое уж, как выясняется, новое дело - устройство планетарной цивилизации. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
