Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Поверх барьеровАрест отцаАвтор и ведущий Игорь Померанцев Игорь Померанцев: Речь пойдет не о справедливости или несправедливости, не о репрессиях или злоупотреблениях, речь пойдет о психологии. О том, как арест отца сказывается на детях, на их понимании жизни, на их душе. Со мной в студии пражский историк Иван Петрович Савицкий. Он родился в 37-м году в Праге, в семье белоэмигранта, экономиста и политика Петра Савицкого. Иван Петрович, в конце войны в вашей семье произносили слова "арест", "тюрьма", "НКВД", "СМЕРШ"? Иван Савицкий: Насчет СМЕРШа и НКВД я не помню, а о гестапо разговоров было очень много. И, конечно, об арестах все знали, это же была оккупированная Чехословакия. Арестовывали и знакомых. Отец, например, слушал передачи московского радио, а за это полагалась смертная казнь. Даже мы, дети, это знали. Игорь Померанцев: Вы помните первый арест отца? Иван Савицкий: Знаете, во-первых, должен сказать, что отца арестовывали на моей жизни пять раз. Первый раз гестапо арестовало в 1944-м. Но это произошло в его кабинете, он был тогда директором русской гимназии. Это кончилось сравнительно благополучно, его просто сместили с поста директора русской гимназии и послали на работы на завод. Игорь Померанцев: Какой арест вы запомнили? Иван Савицкий: Я помню два ареста. Первый арест это был буквально через несколько дней после освобождения Праги, я думаю, 12-го мая. Пришли два молодых офицера в формах, если ребенку кажется, что молодые, то это вообще должны быть почти дети. Нам казалось приятным, мы все в восторге были - армия-освободительница. И увезли отца. Но как-то было не страшно. И он довольно скоро вернулся. Приехали с ним, нас, детей, посадили тогда в джип или это уже был "газик" какой-нибудь, возили по Праге, были в восторге, что мы говорим по-русски. Потом пришел человек в штатском, в сером таком плаще, и вдруг стало страшно. У меня плохая память, но это как снимок. Просто что-то вошло с ним. Там их было несколько, но я помню одного - главного. Он вел себя чрезвычайно корректно, даже почти любезно, успокаивал мать. Мать сказала ему: я хоть теплые вещи соберу. "Да что вы, он скоро вернется". Через 11 лет я узнал, что его через два или три дня самолетом отправили на Лубянку. Игорь Померанцев: Вам было лет 11, когда к власти в Чехословакии пришли коммунисты. 11-летний мальчик думал уже хоть немного политически? Иван Савицкий: Очень много. Но в чем была трудность? Мы жили в таком буржуазном районе, хорошем районе - Дейвицы. И там было страшно то, что русский язык для всех антикоммунистических направлений представлял собой коммуниста, а для коммунистов мы, конечно, были врагами народа или семьей врага народа. Игорь Померанцев: В доме, в семье вы часто говорили об отце? Иван Савицкий: Я бы не сказал часто, но у нас был культ отца. Мать очень заботилась о том, чтобы мы не забывали. И потом у нас была библиотека отцовская, где много работ отца. Вся эта библиотека направляла наш определенный смысл интересов. Игорь Померанцев: Иван Петрович, в 56-м году, когда ваш отец вернулся из заключения, вам было 19 лет. Вы нашли с ним общий язык? Иван Савицкий: В каком-то смысле да, а в каком-то, конечно, нет. Я поступил на исторический факультет, и первое, что отец сделал, это он меня проэкзаменовал по истории России. Моими знаниями по истории России он остался доволен. Но вот когда дело дошло уже до образа быта... например, для него было неожиданностью, что я не умею ездить на лошади, но еще более его поразило, что я не умею танцевать. Несмотря на то, что отец приехал в принципе со своими убеждениями, в некоторых вопросах он, стоя на позиции "победителей не судят", стал, я бы сказал, в чем-то сталинистом. Так что иногда получались парадоксальные споры между нами, когда я защищал установки отца, которые он печатал в 30-е годы и которые я читал, против отца, который это все уже рассматривал мягче. Игорь Померанцев: В 61-м году вашего отца вновь арестовали, на этот раз Госбезопасность Чехословакии. Вы были уже взрослым молодым человеком, как вы перенесли этот арест? Иван Савицкий: Я перенес очень удачно, если можно так выразиться. Потому что я был на военной службе. Разжаловать меня ниже солдата невозможно было, меня выпустили, и я вернулся в эту квартиру. Она была перевернута вверх ногами. Но что было замечательно: отца судили за контрреволюционные стихотворения, особенно лагерные, которые он издал в Париже под псевдонимом Востоков. Что искали эти органы, я не знаю. Они взяли, например, мою коллекцию марок, но зато рукописи всех этих преступных стихотворений лежали посередине этой груды нетронутыми. Игорь Померанцев: Иван Петрович, вы всегда мечтали быть историком, вы стали историком, но при этом вы не сделали академической карьеры. Вы никак не вините отца, что ваша академическая карьера не удалась? Иван Савицкий: Абсолютно нет. Отец защищал свои убеждения. Я думаю, что у него была гораздо трагичнее судьба, чем у меня. То, что я не мог стать научным работником, все время должен был быть библиотекарем, документалистом, у меня был потолок так называемый, ну что ж, бывает гораздо хуже. Игорь Померанцев: Аресты отца как-то сказались на вашей психологии или, может быть, сказываются до сих пор? Иван Савицкий: Думаю, что сказались очень сильно в том смысле, что я очень замкнулся. Люди, которые меня ребенком знали, говорят, что я был страшно живой ребенок, всюду лез, со всеми общался. А после этого я стал довольно замкнутым и с большим трудом сходился с людьми. Здесь сыграла роль семья, прежде всего, конечно, мать, которая нас воспитала. Она не воспитала чувство горечи, она с этим боролась, она не позволила нам как-то идти по пути отвержения отца. На нас тоже давили, чтобы отказаться от отца. Игорь Померанцев: Вы часто бываете на могиле отца? Иван Савицкий: Каюсь, но не очень часто, скорее редко. Сейчас будет 30-я годовщина, отслужим панихиду. Отца я ощущаю гораздо больше в его библиотеке, с которой я ежедневно общаюсь, чем на его могиле. Я прочту стихотворение отца. Оно называется "Возвращение" и написано в мордовских лагерях. Страшно было мое возвращенье,
Игорь Померанцев: Мою очередную собеседницу зовут Нелли. Она родилась в 56-м году в Киеве. Ее отца арестовали в 62-м. Он был тогда начальником цеха на текстильной фабрике. Нелли: Это было в Киеве, мне было тогда шесть лет, это был последний год детского сада. Очень хороший у меня был детский сад с английским языком. В садике я была чуть ли не главная, потому что дети меня слушались, у меня был конь, железный конь с седлом, и на праздники я на него садилась и обвозила всех детей с подарками. И потом, это было зимой, я не очень любила утром вставать в садик, потому что холодно и очень темно, у меня были длинные волосы, их надо было расчесывать, я этого терпеть не могла, они всегда запутывались, я визжала. Но тут почему-то я проснулась, то ли от звонка, то ли еще за секунду до звонка. Мама встала, бабушка сразу проснулась. Когда мама дверь открыла, я приподнялась на локтях и увидела нашего дворника и соседа Ивана Ивановича. Так тревожно и такая неловкость. Я только помню, как дворник с ноги на ногу переминался, и они вошли. Наверное, взрослые все сразу понимают, а ты все сразу чувствуешь. Меня подняли, я, по-моему, первый раз за все время захотела первый раз утром в садик. Так мне хотелось в садик, я всех дергала, когда меня повезут в садик. И бабушка спросила - можно ребенка повезти в садик? Сказали - нет. Что-то взрослые говорили на кухне с этими чужими взрослыми. Мама сразу стала открывать им все шкафы, буфет, стали вытаскивать все из карманов, все на полу. Не то, чтобы бросали, смотрели все абсолютно, клали на пол, потом какой-то машинкой простукивали все стены. Мама пыталась быть веселой, чтобы, наверное, мы были не перепуганные. Такое событие. Это было очень много часов, долго. Стульчики, табуретки беленькие в кухне брали, опрокидывали и их взрезали. Потом я поняла, что последний стульчик не взрезали. И тогда я прибежала и принесла в комнату, сказала - вы забыли. И все грохнули - какой Павлик Морозов. Я не потому что Павлик Морозов, я потому что нам нечего скрывать, смотрите этот стул тоже. В общем, меня не поняли взрослые. А потом ушли с папой, папу увели, я увидела в окно, его посадили в "воронок", и они уехали. Игорь Померанцев: Дети во дворе, дети в садике быстро узнали о том, что ваш отец арестован? Нелли: На следующее утро я пошла в детский садик, мне сразу сказали дети - где твой папа? Я сказала - он уехал в командировку. И тогда мне сказали - неправда, его арестовали, его вчера забрал "воронок". Я стала плакать и говорить, что они врут. Дети перестали дружить со мной. Но еще страшнее было во дворе, потому что двор у нас был -самый настоящий двор. У нас были качели, у нас была большая горка, где мы катались на санках. И почему-то дети во дворе устроили мне бойкот и меня не пускали кататься на санках, не пускали на качели. Дома было страшно плохо. Папа был начальником цеха, приходили его подчиненные, они делали платки, большие красивые платки. Какая-то была недостача, мама пыталась мне какими-то словами объяснить, что в нашей стране каждые чуть ли не пять лет проходят такие "чистки". Приходили эти коллеги, и мама с ними сидела, и они все время что-то подсчитывали, пересчитывали. Они готовились к суду. Оказалось, что не только мой папа арестован. Мой друг Саша, он совсем не так страдал, как я, ему не было стыдно, мне было безумно стыдно, мне было все время стыдно. И мама видела, что мне стыдно за папу. Сашу я любила, нам обоим было по шесть лет. Иногда нам родители разрешали ночевать друг у друга. И вот арестовали его папу тоже. Однажды они взяли меня к себе ночевать. Мы играли в погребе в прятки, потом вылезли, нам дали ужин. Вдруг какой-то стук в дверь и потом в окно. Стук в окно для меня вещь необычная, потому что я жила на третьем этаже и в большом доме. Я увидела лица. Такой стук начался и такие крики, эти люди были соседи, эти люди орали - отдайте книжки! В моем доме было много книжек, а вот у Саши в доме было их крайне мало. Я стала бегать по дому, я нашла какие-то оборванные книги, приключенческие книги и побежала к тете Нюсе, Сашиной маме, стала просить: тетя Нюся, давайте отдадим им все эти книжки. Пожалуйста, отдайте им книжки. А Саша сказал: ты что, они же не эти книжки просят - им сказали требовать от нас сберегательные книжки. Игорь Померанцев: Вы часто потом вспоминали об аресте отца, о своих чувствах? Нелли: Не то что вспоминала, они все время всплывают, они, наверное, всегда со мной. Я знаю, что в семь лет со мной произошло что-то страшное - это был арест отца. Ущерб был моей гордости, моей уверенности в себе. Я пронзительно все понимала, понимала впрок. Потом очень много лет прошло, когда я что-то стала объяснять себе и формулировать, назвала это словами какими-то. Но я понимала не меньше, чем взрослые. Я помню разговоры мамы с подругами, у которых тоже арестовали мужей. Это все были экономические преступления. Очевидно, было всего несколько каких-то следователей, по крайней мере, имя одного - Поляков. Я представляла это как гестаповца, как в фильмах про фашистов. Этот Поляков почему-то издевался над женами. Я, например, знала, что моя мама, это я как-то услышала, "не спит с Поляковым". Я представляла такого жуткого паука, с которым нужно спать при этом. Я знала, что это какой-то подвиг моей мамы, женский подвиг - она с ним не спала, он не смел. И я помню свидание с папой. Было очень темно, наверное, часов пять-шесть, потому что у мамы это было после работы. Я натянула какие-то ботинки, свою шубу, мы пришли в темный подъезд, куда-то мы поднимаемся, открываем - свет и там папа. У меня очень красивый папа был, с бородой, с шевелюрой. И тут лысый, без бороды. Это, наверное, самое страшное, что произошло со мной. Он плакал, потом он обнял маму, меня, но я не дала на самом деле обнять себя. Я увидела его унижение. И я с этим чувством, наверное, никогда больше не справилась. Когда папа вернулся, я его любила, я его жалела. У меня никогда не появилось к нему уважения. Честно говоря, это самое страшное, наверное, что со мной произошло. Игорь Померанцев: Со мной в студии историк Александр Даниэль. Он родился в 51-м году. Отец его, писатель Александр Даниэль, был арестован в 65-м за издание за границей книг, которые КГБ счел антисоветскими. Александр, для вас арест отца был неожиданностью? Александр Даниэль: Мы с матерью жили в Новосибирске, в новосибирском Академгородке. В том же 65-м году в январе месяце отец меня познакомил со своими книгами, которые он тайно издавал за рубежом, и, в общем, вразумительно объяснил мне возможные перспективы. Я думаю, что он это сделал вполне сознательно, потому что чувствовал, что веревочке уже приходит конец. Игорь Померанцев: Разговор с отцом и его книги были для вас неожиданностью? Александр Даниэль: Да. Меня впечатлил скорее тот факт, как любого, наверное, 14-летнего пацана, что мой отец, такой литератор средней руки, вдруг оказывается автор повестей, изданных, хороших, они мне понравились. Как ни странно, это для меня была более эмоция, чем мысль о возможной опасности. А через 8 месяцев его арестовали. Игорь Померанцев: Вас как-то взволновал этот привкус криминала? Александр Даниэль: Вы знаете, привкус криминала осознавался, но эмоций особенных почему-то не вызывал. В самих текстах я не ощутил такого гигантского криминала, большего, чем "ново-мировские" публикации, больше, чем "Иван Денисович" Солженицына. Я понимал, что есть такая статья 70-я, отец мне объяснил, что по ней его могут посадить от полугода до семи. Это я все как бы усвоил, но не это было главным. Игорь Померанцев: Отец сказал вам, что вы никому не должны говорить об этих книгах? Александр Даниэль: Разумеется, я и сам понимал это прекрасно. Игорь Померанцев: Как вы узнали об аресте отца? Александр Даниэль: Дело в том, что мы жили отдельно от отца, мы с матерью жили в Новосибирске. 8-го сентября отец к нам прилетел, а 9-го его вызвали в КГБ в Новосибирске. Видимо, за ним целая бригада прилетела из Москвы. 9-го, 10-го и 11-го его вызывали на допросы с утра до вечера, вечером отвозили обратно домой, а 11-го ему предписали вернуться в Москву. 12-го мать поехала вместе с ним, и я узнал о том, что он арестован из телеграммы матери, его арестовали на выходе из аэропорта Внуково. Я понимал, что его должны арестовать, поскольку я знал, что его вызывали, что раскрыт псевдоним, так что это не было для меня неожиданностью. Игорь Померанцев: Как реагировали ваши одноклассники и учителя на арест отца? Александр Даниэль: С полным пониманием и сочувствием. Я бы даже сказал, что они переживали в каком-то смысле больше, чем я. Игорь Померанцев: Какие чувства вы испытывали - страх, горечь, может быть, стеснение, неловкость? Александр Даниэль: Наверное, я был такой немножко эмоционально туповатый подросток, никаких таких особенных чувств я не испытывал. Может быть, стеснение и неловкость из-за того, что моя фамилия стала знаменитой, но не более того. Страх - нет, страха точно не испытывал. Просто, понимаете какая штука, поддержка и солидарность были настолько всеобщими, настолько абсолютной, что все то, что власть могла сделать с отцом, со мной, с семьей казалось очень ничтожным рядом с этой солидарностью и поддержкой. Понимаете, не было этого ощущения неодолимой мощи государства, которая навалилась на семью, было ощущение, что они делают что-то беспомощное и ничего не могут с нами сделать. Ну могут дать срок, могут отправить в лагерь, но ничего кошмарного, страшного не чувствовалось. В конце концов государственная мощь - это такая абстрактная вещь, а люди воспринимаются гораздо конкретнее. Были забавные вещи. Например, многие стихотворения отца пелись под гитару. Есть у него такое стихотворение "Цыганки", оно стало песней, довольно популярной. На конкурсе студенческой самодеятельности в 77-м году, анонимно, конечно, песня заняла какое-то призовое место. Забавно то, что конкурс назывался, это был конкурс Московского авиационного института, и назывался он "Лефортово-77". Игорь Померанцев: Сейчас, оглядываясь на события вашей прошлой жизни, на арест отца, какие мгновения вы видите ярче всего? Александр Даниэль: Наверное, больше всего момент, когда рано утром 12-го сентября за ним прислали машину, чтобы отвезти его в аэропорт новосибирский, и в последний раз я его свободным увидел. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
