Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Послевоенная эмиграция во Франции. Труды и ДниВедущий Иван ТолстойИван Толстой: Гость «Поверх Барьеров» - московский историк и библиограф Лев Мнухин, руководитель большого проекта «Хроника русской эмиграции во Франции». В выпусках «Поверх Барьеров» мы рассказывали о работе мнухинской группы исследователей над томами, посвященными довоенной эмиграции, о 1920-30 годах. Теперь перейден важный рубеж - военный. Лев Абрамович, ваша хроника продолжается, хотя уже и виден берег, но, тем не менее, вы пока еще находитесь в плавании. Послевоенная эмиграция - это материк или, если мы такими водными сравнениями оперируем, это тот айсберг, у которого подводная часть огромная и совершенно неописанная, да и надводная мало известна? По существу, что вы описываете, рассказывая о русской эмиграции во Франции после 1945 года? Лев Мнухин: Мы даже не столько описываем. Хроника продолжает ту идею, которая была реализована нами до этого. Хроника научной, культурной и общественной жизни, то есть хроника русской эмиграции день за днем и то, что было в известные хрестоматийные рамки уложено между двумя войнами - так называемый период с 1920 по 40-й. Но после того, как был сдан тот проект и вышли 4 тома, казалось бы, что наработав определенный опыт, надо было продолжить. Мы еще себе не очень хорошо представляли, что действительно это материк. Нам говорили, что вот у вас вышли 4 больших тома энциклопедического размера по 600 страниц, то послевоенные годы у вас будут какие-то тетрадочки, а не тома. Но на самом деле оказалось что вот вышли 2 тома - 5 и 6-й - и они точно такие же по объему - большого формата, тоже по 500-600 страниц. В чем же дело? Почему было такое скептическое отношение? Дело в том, что этим периодом вот в таком плане, в плане детального описания не только литературной жизни, или не только перечня персональных выставок художников, а в полном объеме никто не занимался. И когда мы всё свели в эти тома, то увидели, что картина во многом повторяет ту картину, которая была до 40-го года. Ведь продолжали, как это ни странно, существовать, собираться и работать такие организации, как Христианское Движение, Скауты, Витязи, союзы Русских химиков, Русских адвокатов, Русских инженеров, продолжались вечера учеников Русской консерватории, которые были традиционными до войны, и они эту традицию сохранили. Достаточно сказать, если мы, скажем, берем 50-й год - еще живы Бунин, Ремизов, Тэффи, Гончарова, Маковский, Лосский и так далее. Но к ним уже, скажем, добавляются Аглаида Шиманская, Николай Евсеев, Виктор Мамченко, Тамара Величковская. Происходит соединение нового поколения с поколением прежним. Может, конечно, менялся характер деятельности отдельных организаций, это видно уже по новой хронике. Если взять РСХД, то если до войны характер работы был лекционный - философия, богословие, читали и воспитывали молодежь, то новое поколение уже больше привлекалось на культурную часть движения - театральные постановки, литературные циклы. Сейчас те, кто живы и участвовали в этих постановках, вспоминают это как своего рода вторую школу. Интересно, что среди фамилий, которые упоминаются в 60-70 годы, много просто прямых наследников. Скажем, Петр и Миша Сологуб - это внуки Бориса Зайцева, Никита Кривошеин - сын Игоря Александровича Кривошеина, Елена Оржаковская - дочь Клепинина, Сережа Морозов - сын Ивана Васильевича Морозова, известного деятеля РСХД. Произошла как бы передача эстафеты. От этого нельзя отказаться, нельзя уйти от этого. Кроме того, появляются новые организации, которые вызваны временем: комитет помощи Ди-Пи, который действует вплоть до 60-го года. В Париже проходят вечера НТС, «Посева». В 1965 году проходит вечер «Граней». Выступает Наталья Тарасова под председательством Бориса Зайцева. Чем, скажем, не стыковка двух поколений. Кроме того, новая хроника позволила выявить некоторые события и организации, которые не попали в прошлую хронику, хотя и имели место. Скажем, был такой Соленый кружок, который в 30-м году организовал Озерецковский. В печати этого не было, он проходил на частной квартире, был чисто литературный. Собирались друзья, читали стихи, прозу. И первая публикация о нем появилась только спустя 40 с лишним лет. Они собирались отмечать какой-то юбилей, и только тогда удалось выяснить, что это был за кружок. Мы внесли его в новую хронику, указали год основания и тем самым дополнили старую хронику. Нельзя оторвать одну от другой, один период эмиграции от другого периода. Это вот в первом приближении - надводный-подводный. Хотя об этом я еще скажу. Иван Толстой: Лев Абрамович, ведь происходит не только неизбежная смена поколений, но и смена людей, социальных корней, какой-то культурной генетики в эмиграции. Вот если между двумя войнами русская эмиграция в Париже - это литературная, артистическая, дворянская эмиграция, то послевоенная, Ди-Пи, то есть перемещенные лица, это русские пленные, которые были либо угнаны гитлеровцами, либо добровольно ушли с ними на Запад, опасаясь кары со стороны Красной Армии, и попадали в Европу. Значит, теперь вы начинаете описывать деятельность других категорий людей. Насколько в Париже заметна была вот эта смена первой эмиграции на вторую? Вторая эмиграция, насколько я понимаю, все-таки концентрировалась в Германии, а потом, после 1947-го года, после того, как перестали действовать советские организации по вызволению эмиграции и отправки домой, открылась возможность ехать в Америку и вторая эмиграция отправилась за океан. А вот во Франции, что в это время происходило? Насколько были плотно представлены эти перемещенные лица? Лев Мнухин: Хроника показывает, что, конечно, не в таком объеме это было, как в Германии. Отдельные литераторы, например критик Борис Ширяев, пишет во французских изданиях, в «Русской мысли», в журнале «Возрождение». Кто-то из артистов, из художников. Но по хронике не видно, что появилась какая-то новая эмиграция, новая жизнь. Приезжали из Германии деятели НТС, «Посева», «Граней» и говорит как раз о том, что в Париже этого было очень мало и в основном все держалось на том, что было выстроено до этого - организации, общества, люди, их лидеры, это как раз очень заметно. Иван Толстой: Ну, а третья эмиграция? Ведь ваша хроника дойдет, как я слышал, до 1975 года, когда уже во всю, 5 лет существует третья эмиграция из Советского Союза. Если конфликт между первой и второй волной был не столь болезненным, (все-таки это были люди, у которых было много общего, все-таки они могли достаточно притереться друг к другу), то третья эмиграция была как снег на голову. Ваша хроника в какой-то степени отражает этого рода конфликт, конфликт разных менталитетов? Лев Мнухин: Сейчас еще трудно сказать, потому что мы работаем над этим томом - с 1964 по 75 годы - и пока идет только чисто фактологический материал. Скажем, в 62 году остался Нуреев, в 71 году приедет Михаил Шемякин. В отношении конфликта это не очень просматривается, потому что тот же Шемякин участвует в известном Парижском салоне наряду с теми, кто участвует уже 20-30 лет. Нет такого, чтобы не допускали этого. Но ведь получается, что хронику все время нужно смотреть как бы сверху на все. На все периоды. И мало смотреть на эти документальные строчки, конечно, нужно поднимать материал, который стоит за источником, указанным в этой хронике. Пока не могу сказать того, что сложилось впечатление или ощущение конфронтации. Пока приезжают, эмигрируют или просто изгоняются из страны. Начинают пробовать свои какие-то литературные издания. Такие факты пока не высвечиваются. Может, потом, когда будут встречи «Континента», например, мы сможем увидеть, что там нет никого из первой или второй волны. Но вот на примере вечера «Граней», который ведет Зайцев, можно сказать, и другая сторона этого вопроса. Иван Толстой: Принято считать, что с конца 40-х до начала 70-х годов парижская эмиграция была погружена в спячку, что активная жизнь переместилась в Нью-Йорк и Сан-Франциско. Мнухинская хроника восстанавливает справедливость. Послевоенный Париж - это две русские газеты - известная «Русская мысль» и забытая «Русские новости», журналы «Возрождение» и «Вестник русского студенческого христианского движения», многочисленные поэтические сборники издательства «Рифма», работа писателей Ивана Бунина, Бориса Зайцева, Алексея Ремизова, Георгия Адамовича, Гайто Газданова, Владимира Вейдле, творчество художников Александра Бенуа, Юрия Анненкова, Натальи Гончаровой и Михаила Ларионова. В Париже выступают различные русские театральные труппы, дают уроки эмигрантские танцовщицы с громкими именами. Открыто бюро Радио «Свобода». Вся эта эпоха стала предметом описания группы Льва Мнухина. Лев Абрамович, есть ли какая-нибудь разница для вас как для исследователя и ученого и одновременно как для человека в описании того, что было до войны, и того, что вы описываете после войны. Ведь герои ваши довоенные все давно уже скончались или практически все. А вот в последних томах вы описываете те события и тех людей, которым снял трубку и позвонил, встретил в кафе, на улице. Лев Мнухин: Да, это проблема. Я на себе ощущаю, что вы очень внимательно читаете хронику. Действительно, проблема. Потому что если раньше мы могли довести наш персонаж до какого то биографического конца - некролог, скажем, или человек точно уехал и известна судьба его в другой стране, то с ныне живущими и рассеянными не только по всей Франции, но и по всему миру это проблема. И эта проблема возникла уже с периода 40-х годов, когда мы вдруг стали замечать, что в каких-то организациях вдруг не фигурирует тот или иной человек. Один пример. В 20-30 годы большой популярностью у русских художников пользовалась галерея Гиршмана - Генриетты и Владимира, которые еще в России были известными деятелями культуры. Они являлись одними из основателей Общества свободной эстетики. И вот эту атмосферу перенесли в Париж. У них выставлялись многие русские художники. Потом в 36 году умер Владимир Осипович, и все исчезает. Где Генриетта, которая была активным деятелем? Она стала директором школы, организованной княгиней Поль, а потом следы ее теряются. И только потом по некрологу видишь, что она умерла в Ницце в 70 году. А этот весь период? Через какие-то материалы выясняем, что она была приглашена в 40 году Кусевицким, секретарем личным и 20 лет пробыла в Америке. Иван Толстой: Лев Абрамович, на самом деле мой вопрос был о психологическом возможном конфликте. Вы описываете деятельность человека, который жив. И деятельность его врага, скажем так. И ваш подопечный, которого вы расспрашиваете в интервью, чтобы уточнить какие-то детали говорит: если вы будете описывать деятельность вот этого негодяя, то я в вашей хронике вообще фигурировать не хочу. Как вы поступаете? Остаетесь ли вы холодным экзекутором или вы прислушиваетесь к пожеланиям буржуазных трудящихся. Лев Мнухин: Нет, здесь не может быть никаких прислушиваний, потому что это документальная вещь, это хроника. Поэтому если написано в газете, что человек принимал участие... Были конфликты, были встречи. Вот, скажем, самая последняя встреча была с такой деятельницей кино. Киномонтажер Виктория Меркантон, урожденная Познер. Она племянница Соломона Владимировича Познера. И мне было интересно узнать, кто еще из русских участвовал во французском синема, тем более, что летопись, которую вел Юрий Анненков, закончилась 68-м годом и больше уже негде взять этого. Спрашиваю у нее про того, про этого. Встал вопрос, а зачем я это делаю. Вот я хочу тех, кто имеет русские корни. А у этого русских корней нет, скажем, у Анны Вяземской, хотя отец у нее русский, в 18 году эмигрировал. И вообще, если так, то я вам не буду отвечать на вопросы. Вот так было. Потом удалось это смягчить и сказать, что я даже не буду определять русский - не русский, я просто заведу в хронику и просто человек сам разберется, если ему нужно, какие у кого корни. Или я прихожу к человеку, который какое-то время был в союзе комбатантов - офицеров бывших, комбатантов французской армии. И начинаю спрашивать. Нет, этот не был награжден, это не правильно написано и все. У меня есть источники, на которые я ссылаюсь, но иногда личное неприятие человека не принимает таких источников. Иван Толстой: Вообще такая смена деятельности - от академического ученого к хроникеру живых событий - это подмена каких-то психологических понятий внутри самого себя. Скажите, вас еще не зачислили в агенты тайной полиции? Л.мнухин: Нет. Дело в том, что печатные материалы все открыты, их надо только суметь обработать и найти силы и желание все это перелопатить. Иван Толстой: Да, но до этого вы имели дело с могилами и с пожелтевшими листами. А тут вторгаетесь в область живых людей, живых интересов. Лев Мнухин: Да, но все то, что мне кто-то скажет или напишет, это так и останется. Для сыска это не годится. Но для общего развития это полезно. И вот сейчас наступают годы хроники по 75-й. Подавляющее большинство деятелей, упомянутых в 70 годы, действительно живы. Меня спасает чисто документальное - я не даю никаких оценок. Иван Толстой: А почему выбран 75-й год? Почему не 74 или 76? С чем это вообще связано? Лев Мнухин: 75 - цифра кратная, три четверти века. Нужно было на чем-то остановиться. Я уже говорил о том, что один из критериев то, что к 75 году ушли последние могикане - Адамович, Зайцев. Иван Толстой: Ну, спорно все это. И Шаховская жива до сих пор и Набоков в 77-м Швейцарии еще живет. Лев Мнухин: Спорно, да, но какой бы год мы ни выбрали, вопрос был бы тот же самый. Иван Толстой: Не проще ли назвать этот проект открытым? Вы готовы писать и нашу с вами сегодняшнюю встречу и разговор? Лев Мнухин: Можно будет об этот говорить, когда мы выпустим последние два тома и указатель. Но уже вряд ли. Те опасения, высказанные вами, они останавливают. Иван Толстой: Это опасения вечные. Как писал Алексей Константинович Толстой,
«Идти бывает склизко |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
