Эдита Пьеха
Ведущая Марина Тимашева

В день Святого Валентина, в День всех влюбленных, - в гостях у московской студии радио "Свобода" женщина, которая для нескольких поколений людей является эталоном женственности и нежности, в которую влюблены миллионы мужчин и женщин. Это Эдита Пьеха.

С ней беседуют музыкальный обозреватель газеты "Известия" Алексей Мунипов, корреспондент агентства "Блумберг" Владимир Тодрес. Веду программу я, Марина Тимашева.

Марина Тимашева:

По сложившейся традиции я напоминаю биографию знаменитой певицы.

Пьеха Эдита Станиславовна. Родилась в шахтерском городке Нуэль-Солен в 300 километрах от Парижа. Овдовев, мать Филиция Королевская вновь вышла замуж, и семья уехала в Польшу. В 1955 году по путевке польского комсомола Эдита Пьеха приехала в Ленинград и поступила на психологическое отделение философского факультета университета.

Впервые появилась на широкой публике в новогоднюю ночь 1956 года с ансамблем "Дружба" Александра Броневицкого. В 1957 году ансамбль стал обладателем Золотой медали на Шестом всемирном фестивале молодежи и студентов в Москве.

В 1976 году Эдита Пьеха создает собственный ансамбль, музыкальным руководителем которого стал Григорий Клеймец. На фирме "Мелодия" было записано более десяти дисков-гигантов, и "Мелодия" отметила это нефритовым диском, наградой, которая присуждается за миллионные, рекордные тиражи.

Первой из советских звезд Эдита Пьеха выступила в Афганистане в 1978 году, пела более чем в двадцати странах мира, в том числе на сцене парижского зала "Олимпия". С 1988 года - народная артистка Советского Союза.

У Эдиты Пьехи есть дочь, внучки, и она замужем.

Эдита Станиславовна, вы можете поправить меня, если я допустила ошибки в изложении вашей биографии.

Эдита Пьеха:

Не по путевке комсомола... Я соревновалась, принимала участие в трех отборочных конкурсах всепольских. И только благодаря какой-то своей врожденной артистичности, не знаю, откуда это берется в экстремальных ситуациях, я оказалась очень устремленной к цели. Я даже для жюри пела. Отвечала на вопросы очень так обобщенно, зная какую-нибудь деталь. И получилось так, что я прошла все три отборочных конкурса и оказалась в 1955 году на философском факультете, на отделении психологии.

Марина Тимашева:

Эдита Станиславовна, тогда, если позволите, первый вопрос. Значит ли что-либо ваша фамилия - Пьеха?

Эдита Пьеха:

Был знаменитый польский род Сапьехи, то есть, в первом падеже - Сапьеха. Даже магнатский род, и во многих исторических романах эта фамилия встречается, но в русском произношении почему-то Сапьеха - это Сапьега. Если бы я родилась в России, я была бы, наверное, не Эдита Пьеха, а Эдита Пьега.

Долго хотелось мне узнать, почему Пьеха, а не Сапьеха. Но, по-видимому, обнищали Сапьехи, и осталась только Пьеха, как бывает там фон Гогенцолерн, может быть, потом один Гогенцолерн остался, без фона.

И самое смешное, живя на садоводстве... летом как-то у нас без конца свет вырубался, там все строят. Я пожаловалась, мне ответили: это ваш сосед Сапьега включает электропилу, и вырубается трансформатор. Я говорю: как фамилия? - Сапьега. Так это тот самый как раз потомок этого магнатского рода, только вместо "х" сделали "г" - Сапьега. Надо мне с ним познакомиться, может, он свою родословную знает.

Марина Тимашева:

И он не будет оставлять вас без электричества.

Владимир Тодрес:

Вы давно знали о таком происхождении своего рода? Я почему спрашиваю, вы родились в шахтерском городке, потом, насколько я понимаю, семья переехала в Гданьск.

Эдита Пьеха:

Значит, я родилась в шахтерском поселке. Моя мама вышла замуж только после смерти брата. Это уже было в 1944 году сразу после его смерти, и приехали мы в Польшу в 1946 году, и приехали мы на так называемые "земли взысканы", то есть земли, которые немецкие, судетские, после войны присоединили к Польше. То есть Бреслау (Вроцлав), Вальнсбург (это Валбжих), и поселились мы в шахтерском поселке Готесберх, это Божья гора, которая в последствии стала Гомушуш. Гданьска никакого не было.

Владимир Тодрес:

Тем более. Вот вы переехали из одного шахтерского городка в другой в Силезии, и мы все вас знаем как самую, наверное, аристократическую певицу в России. У вас всегда был именно такой образ. Когда вы этот образ себе придумали или он был с рождения? Поэтому я спрашиваю, когда вы узнали о Сапьехах.

Эдита Пьеха:

Этому не учатся. Понимаете, это есть или нет. Может быть, действительно, я вот произнесла вам, что есть генетическая память клеток. И, по-видимому, это передалось как-то мне. Может, потому, что французская школа, учили строго с шести лет, что можно, что нет, что прилично, что неприлично. Это была настоящая - знаете, как в цирке - дрессировка. Причем, в первом и во втором классе. И дальше мы уже знали.

А потом среди простых людей учили - здравствуйте, пожалуйста, извините, разрешите. Это все было так. Вот у меня подружка тоже уже в университете на первом курсе, она путала слова "разрешите" и "извините". И вот она кому-то наступила в транспорте на ногу, и кричит: "Разрешите". А он говорит: пожалуйста, - и вторую ногу подставил. И тут столько слов "разрешите", "извините", особенно "здравствуйте", что среди тех людей это очень важно было.

Но это не аристократизм. Мне очень часто говорят: вы такая простая. Я говорю: нет, я не простая, а хорошо воспитанная. Может быть, это хорошее воспитание среди простых людей оно и является аристократизмом.

Алексей Мунипов:

В свое время имя "Эдита Пьеха" ассоциировалось прежде всего с каким-то западным, новым отношением... вот в музыке даже. Акцент этот вольнодумный. А сейчас вы интересуетесь тем, что происходит на Западе?

Эдита Пьеха:

Вы знаете, я ведь консерватор. Я не могу охватить то, что мне недоступно. Естественно, все то, что происходит сейчас в музыке, особенно вот моего жанра... он теперь называется... как там... поп-музыка, рок-музыка и так далее, - для меня это все темный лес. Я осталась, сохранила верность жанру песни, и по-прежнему моими идеалами являются исполнители, то есть интерпретирующие песню... не поющие, а вот именно играющие песню.

И, естественно, французы на первом месте для меня были, поляки, среди польских исполнителей много таких было, Слава Пшибульская, например, Эва Демаршик, Эдит Пиаф, Далида, но и среди советских, конечно, на первом месте Клавдия Ивановна.

А все, что касается молодежи... Да, я нахожу среди них что-то, что я хочу слушать. А есть такие вещи, которые я слушаю и ничего не понимаю, как будто... ну, если я не понимаю? Ну, если я не чувствую, зачем же я буду?.. Все равно, что для меня - китайский язык. И я считаю, что у каждого поколения должна быть своя музыка, своя культура, свои идеалы.

Марина Тимашева:

Мы разговариваем в праздник, который пришел к нам из католической страны, оттуда, откуда же пришли вы. Скажите, пожалуйста, вот вы относительно недавно вышли замуж. И оба - и вы, и Владимир Петрович, который пришел сегодня с вами, - вы были уже зрелыми людьми, когда вы встретились. Как вы вообще относитесь к таким не очень ранним встречам, не очень юношеским любовям, бракам?

Эдита Пьеха:

Я считаю, что в жизни самых взрослых людей, даже и после пятидесяти, может свершиться чудо. Это называется последняя любовь. Есть у меня как раз песня на эту тему, и автором музыки к этой песне является мой муж, с которым мы встретились поздно... Но лучше поздно, чем никогда. Песня называется "Никогда любить не поздно".

Марина Тимашева:

Эдита Станиславовна, легко чувствовать себя человеком, которого любят массы народа, толпы?

Эдита Пьеха:

Это я сделала такое шикарное открытие, что я миллиардерша, потому что мой капитал не в одном банке хранится, а в сердцах людей. Я иду по улицам, со мной здороваются все, даже каждая собака, которая мимо проходит: здравствуй, Пьеха. Куда бы я не появлялась: ой, Эдита Станиславовна, здравствуйте.

Я же миллиардер. Ведь как здорово, что меня все не то, что узнают, а просто считают своей, как будто я родственница. Для меня это... при трудностях, которые мне пришлось испытать и в советское время... Ругали за все, дисквалифицировали. Я была и кабацкой певицей, и какой хотите, и джазовой даже, хотя я вообще в джазе ничего не понимаю. То есть, в советское время худсоветы, невежды по заказу, дискредитировали любого талантливого человека.

И только в силу своего шахтерского характера, и в силу очень сильного характера Броневицкого мы как-то это все выдержали, и выдержали благодаря любви людей, потому что я до сих пор говорю, что самым главным худсоветом в советское время была публика. Если публика приходила на концерты, значит, все в порядке.

Даже одна из моих почитательниц, когда мне в советское время к 30-летию выступления на сцене отказали в звании народной артистки СССР, она вышла на сцену и сказала (она врач сама, но пишет стихи, сама поэт непрофессиональный):

И что вы думаете? Публика завалила обком партии письмами, и на 31 году моих выступлений мне Горбачев подписал, - это был его первый указ как президента... по-моему, нет, не президента... Верховный Совет же утверждает звания... - указ о присвоении звании народной артистки СССР.

А поскольку моей визитной карточкой является "Огромное небо", так узнала я об этом во время выступления в Венгрии в летной воинской части. Представляете, 13 октября 1988 года. Люблю людей, потому что они мне этим же отвечают. Без этого я не представляю себе жизнь.

Алексей Мунипов:

Западные артисты вашего уровня действительно миллиардеры не только морально, они миллиардеры совершенно, может быть, не миллиардеры, но миллионеры, в общем, денег у них очень много. Не бывает обидно?

Эдита Пьеха:

Бывает, слезу пущу. Сяду, а потом: а, была не была, все равно не пропаду. Есть еще столько деревень, столько маленьких городов, где я еще не выступала. Может, в конце концов начнут платить людям зарплату. У меня впереди столько еще концертов может быть. Может, себе еще заработаю что-то, но, конечно, не миллионы. Даже с концертами очень плохо. Моя публика - шестидесятники, как раз те, кто попал именно в эту струю безработицы, без зарплаты и так далее.

Алексей Мунипов:

Раньше вы очень много гастролировали. Не было ли амбиций, как у многих, наверное, певиц, вырваться на международную сцену?

Эдита Пьеха:

Никто из наших артистов не может этим похвастаться. Не подумайте, что я себя хвалю. Я была единственной советской певицей, которая стала по-настоящему любимицей Германии. Я тридцать раз выступала в Германии - и в ГДР, и в Западной Германии, на Мюнхенских Олимпийских играх, в Западном Берлине. Мое имя было там очень известным именно в 60-70 годы.

Я единственная певица, которая завоевала симпатии Кубы. Я там выступала пять раз, и я получила символический титул "госпожа песня" - "ля сеньора кансоне". То есть я была звездой. Но в связи опять-таки с тем, что Фидель там натворил, чего-то тростник заставил этих людей вырубать, они перестали любить искусство, они теперь, может быть, на фабриках работают, в чем сомневаюсь.

Я могла бы стать звездой во Франции. Это было уже без пяти минут. Дважды я выступала в парижской Олимпии, имея очень хорошую прессу. 47 дней в 1965 году с Московским мюзик-холлом и в 1969 году - хозяйкой Ленинградского мюзик-холла. То есть я, как на арене цирка, с первого до последнего номера была на сцене, объявляла все номера программы, комментировала их на французском, естественно, и заключала программу пятью песнями. И был, как сейчас говорят, проект господина Кокатрикса пригласить меня с программой лучших песен советских на французском языке в Олимпию на сольную свою программу. Но увы, Господь Бог распорядился иначе. Он ушел в мир иной. И так моя карьера кончилась.

За рекордные тиражи пластинок на фирме "Мелодия" Муслим Магомаев и я (мы были двумя рекордсменами, это был 1971 год) были приглашены для участия на международной ярмарке грампластиночных фирм в Каннах, и вот там вручили нам, ему и мне, нефритовые диски. Но нефритовые забрала себе "Мелодия". Я так подозреваю, что их распилили, и все носят камушки какие-нибудь из нефрита. Потому что я пыталась добиться, чтобы мне все-таки его для памяти, для архивов отдали, но концов я не нашла.

Так что, это в Каннах произошло, а не "Мелодия" вручила. Это мы для "Мелодии", Магомаев и я, завоевали.

Алексей Мунипов:

А не было поползновений - может быть, не физических, а хотя бы душевных - при всем этом перестать быть советской певицей, а начать петь с русским акцентом во Франции или вообще без акцента в Польше, в общем всемирно?

Эдита Пьеха:

Отвечаю я всегда коротко, что все уезжают, а я приехала. Я не жалею, потому что моя жизнь ни во Франции, ни в Польше не была устлана розами. Я жила в бедности, и даже в послевоенной Польше был голод. И меня готовили в портнихи и в жены шахтера. И я чудом себя сама определила в педагогический лицей, за что, конечно, было негодование со стороны отчима... но тем не менее некая целеустремленность... И все получилось хорошо.

Окончив педагогический лицей круглой отличницей, я вот прошла три конкурса отборочных и уехала от отчима. И для меня этот отъезд был счастьем. Я убежала от того, что в моей жизни было сплошным унижением, сплошным горем. И в Советском Союзе я впервые почувствовала себя богатой. Я получала стипендию, я могла досыта есть.

Я не хотела быть артисткой. Пела я с самого маленького, с самых маленьких лет, потому что мама, когда бывало очень грустно, брала мандолину, пела песни и говорила: доченька, пой со мной. Мы ходили в костел. Там все прихожане поют под сопровождение органа. Я пела, и мой голос выделялся среди голосов других прихожан. И поэтому пение для меня было таким же естественным, как для птиц пение, как шум моря, это было естественно. И я не представляла, что я стану артисткой когда-нибудь в жизни.

И самое смешное, что однажды мне попалась книжка какой-то эмигрантки. Она написала, что вот такая вот тут заезжая звезда. Только сумасшедшие совки могли ее признать. Я приехала сюда честно учиться быть психологом, приехать в Польшу обратно, преподавать психологию в среднем учебном заведении, любить детей, любить людей, потому что это во мне заложено. Меня никто не любил, и мне всегда хотелось любить кого-то.

И так получилось, что меня обвиняли за этот акцент. Я не играла в него. Я ходила занималась в логопедическом кабинете на филологическом, чтобы заткнуть рот всем тем, кто приставал ко мне в прессе. Мне же запрещали записывать песни на радио. "Если я тебья придумала, стань таким как я хочу", - конечно, это никому не нравилось. Так я научилась говорить более менее, слышите, почти по-русски.

Мне было больно. И поэтому - куда мне еще уезжать?.. Трижды начинала я жизнь сначала. И во Франции, я не знала польского. Во Франции я ее начала. Пошла в школу, будучи совершенно не готовой к жизни, потому что я была одинокой, некому было мной заниматься. Было очень трудно. И тем не менее, с двоечницы в первом классе, в третьем я стала уже круглой пятерочницей. Не потому, что я зубрила, по-видимому, от Господа Бога мозги есть, которыми я, может быть, не совсем хорошо пользуюсь. Я их должна тренировать постоянно. Когда поешь песни - это не тренировка для мозгов.

Дальше приехала в Польшу, не зная польского. Пришлось его учить. Опять от двоечницы в третьем классе, а к пятому - я уже круглая отличница. Я поступаю в педагогический, заканчиваю круглой отличницей. Причем чудом. Я не жулик, но как-то получалось, что я попадала на уроки тогда. Я часто "мотала" уроки, когда я знала что-то. А когда не знала, я не являлась в школу. Вот так, нечестная я отличница круглая.

А в университете пришлось зубрить. Капитал "Маркса" со словарем по ночам, политэкономию преподавали. И представляете, как это было, трижды начинать жизнь? И зачем же мне уезжать куда-то, еще заново начинать жизнь? Нет.

У меня все хорошо сейчас. И дай Бог, чтобы у каждого так сложилась жизнь. Есть дочь, есть внуки, есть муж любимый, который, мне так кажется, он сейчас меня слышит, что он меня тоже любит, иначе бы мы не выдержали друг друга аж пять лет.

И я хочу только одно сказать, что я хочу, чтобы все люди жили хорошо. И тогда и я буду жить лучше. А сейчас трудно. А пока людям тяжело, а я это очень чувствую, мне тоже немножко трудно, но бежать я никуда не убегу никогда.

Владимир Тодрес:

Вы живете здесь 43 года. Я не хочу произносить страшного длинного слова "самоидентификация", спрашиваю просто - кем вы себя чувствуете? Я знаю, что вы говорите по-польски.

Эдита Пьеха:

Я чувствую себя просто человеком. Я не считаю, что я хороший человек. Я не считаю, что национальности нет. Есть просто хорошие и плохие люди.

Алексей Мунипов:

Скажите, Эдита Станиславовна, насколько вы склонны к экспериментам, потому что многие ваши коллеги сейчас экспериментируют, записывают с молодыми музыкантами какие-то вещи. Это у всех на слуху, когда Кобзон записывает с диджеем Грувом, а Хиль записывает с питерской группой "Припенаки", Лещенко записал и снял клип с "Мегаполисом". Не было ли у вас таких предложений? Слышали ли вы прежде всего эти вещи, про которые я говорю?

Эдита Пьеха:

Я не экспериментатор. И мне кажется, что это похоже на пластическую операцию. Может быть, они искусственно хотят себя омолодить. Я должна быть верной себе, и у меня есть свой стиль, который публика приняла, свой жанр, благодаря этому у меня есть публика по сей день своя. Пусть она уже, конечно... но тем не менее пополняются ряды молодежью тоже. И как я говорю, что я есть, какая есть. Потому что другой я не хочу быть. И меняться я тоже не хочу.

Я никогда не была модной певицей, и зачем мне эксперименты? Экспериментировать можно, когда у тебя еще нет твоего лица, когда тебя еще не знают, пробовать себя. А зачем я буду пробовать?.. От добра добра не ищут. Мода - это недолговечное понятие, стиль - это другое дело. И даже Станиславский сказал, что мода - это отсутствие вкуса. И поэтому экспериментировать мне, стараться быть более модной... Зачем?

Алексей Мунипов:

Ваши коллеги наверняка опасаются того, что публика стареет вместе с вами и что нового нет.

Эдита Пьеха:

Вместе родились, вместе умрем.

Владимир Тодрес:

Существует такая тенденция, когда молодые исполнители берут песни из репертуара 60-70, делают их как-то по-своему. Во-первых, как вы относитесь к этому? А во-вторых, как вы думаете, почему песни из вашего репертуара не постигает такая судьба?

Эдита Пьеха:

Анжелика Варум "Соседа" поет вовсю. Мне кажется, что я лучше спела это. У них другое мироощущение. Понимаете, надо было жить во времена коммунальных квартир, чтобы петь про соседа, которые все время на трубе всем мешал жить.

Владимир Тодрес:

Анжелика Варум и ваша, извините, параллель.

Эдита Пьеха:

Мне надо быть Анжеликой Варум для того, чтобы сказать, как она ощущает мир. Я знаю, как я его ощущала, что если это было очень весело, то это было искренне весело, если это было грустно, так это было грустно до слез. А сейчас, наверное, нет у них такой грусти, от которой они плачут, как мы плакали. Или, может быть, они веселятся, может быть, это веселье напускное. Я не знаю. Не берусь судить о том, чего не знаю.

Марина Тимашева:

Эдита Станиславовна, а каков вообще всегда был принцип формирования вашего репертуара?

Эдита Пьеха:

Самым престижным было в советское время, если кто-то из композиторов доверял, положим, Пьехе, солистке ансамбля "Дружба", первое исполнение песни. Считалось, что тебя признают композиторы.

И я очень благодарна Оскару Борисовичу Фельцману, который доверил мне, но мне не удалось эти песни исполнить. Кстати, вот 20 числа у Оскара Борисовича юбилей, 70 лет, я участвую тоже в этом юбилее. И Фрадкин, Флярковский. Благодаря песне Флярковского на стихи Роберта Рождественского - "Если я тебя придумала, стань таким как я хочу" - я прорвала блокаду против моего акцента, против Пьехи, потому что Дмитрий Кабалевский написал, что родилась певица именно со своим мироощущением.

Написал Соловьев-Седой в журнале "Кругозор", что она не похожа ни на кого. "Она никому не подражает. Поверьте, я уже в этом разбираюсь очень хорошо, и она поет так, как она это чувствует и как она хочет, и не надо ей мешать".

Броневицкий и Пьеха прорубили окно в европейскую эстраду. Сейчас очень легко всем звездам. Я была очень хорошо одетая. Это началось где-то в середине 60-х, но я была "голь на выдумку хитра". Я познакомилась с Зайцевым, и, не имея денег, мы придумывали туалеты, наряды, от которых публика просто раскрывала глаза и ахала. Но это было именно "голь на выдумку хитра". Не из Парижа наряды. А мне приписывали, что это так.

Понимаете, если бы у меня были эти деньги, которые сейчас у наших звезд, извините, я была бы Марлен Дитрих. Тогда я пела свои песни, потому что мне их доверяли, и считала страшно обидным, когда вдруг композитор эту же песню отдавал кому-то другому.

Но я могу считать, что мне удалось одержать большую победу, одну большую. "Огромное небо" Оскар Борисович Фельцман отдал всем мужчинам. Кто только не пел - и Гуляев, и Магомаев, и Кобзон, - я не знаю, все по-моему пели. Я единственной была женщиной, которая эту песню пела. И в результате "Огромное небо" осталось живым благодаря мне, только в моем исполнении. Никто из них уже не поет эту песню, и трактовка этой песни родилась в моем сердце. И аранжировку Броневицкий сделал так, как я это чувствовала. И самый большой комплимент был со стороны одного из известных музыковедов (я забыла его фамилию), он написал, что самое мужское исполнение песни "Огромное небо" - это Эдита Пьеха. В дальнейшем, когда уже появились молодые композиторы, я стала сама придумывать темы для песен, работать с поэтами, которые писали стихи, и таким образом рождались для меня, появлялись песни.

Песни я выбираю не разумом. Вообще, я без головы, у меня голова отстает на три дня от меня. Вот сердцем живу. Что же поделать, трудно. Но благодаря этому я, в общем, если я спела за свою жизнь, может быть, 500 песен, и из них, предположим, 300 безошибочно я выбрала. Пусть такое сравнение, но это не конкретно. Всегда сердцем, и если мне композитор приносил песню... предлагал песню, и я слушала ее... у меня мурашки, - значит, это правильно, это моя песня.

Ни одной не спела песни по заказу партийному. Если это были песни связанные... как называли, гражданские, так это были песни-баллады, песни пришедшие из жизни. Понимаете "Баллада о хлебе", "Баллада о летчиках", "Баллада о Вьетнаме", "Баллада о матерях", это было все не заказное. Это было все, пришедшие из жизни, все настоящее. Потому что артист не должен лгать. Артист не должен приспосабливаться. Он должен быть честным.

Владимир Тодрес:

Дело в том, что вне зависимости от вашей воли, антифашистский конкурс, ваша поездка в Афганистан в 1978 году накануне 1980 года многими рассматривались как пропаганда. Вам не было тяжело от того, что помимо вашей воли вы попадаете в этот поток?

Эдита Пьеха:

Вы знаете, нет. Я не ездила пропагандировать, заниматься пропагандой, я ездила, я понимала, что там наши ребята, что там солдатики, что там было много честных и нечестных офицеров тоже. Понимаете, они шли на смерть. Понимаете, это была нечестная война. Меня спрашивали: ты не боишься? Ты же можешь погибнуть. А они?

Я ездила туда с песнями не для того, чтобы пропагандировать что-то. Я просто ездила, как Шульженко в блокадном Ленинграде к солдатам перед боем, просто им уверенность какую-то придать, что они нужны. Веру вселить в них, потому что это очень трудно. Я привозила с собой из Афганистана вот такие мешки записок к родным с телефонами. Я садилась на телефон и иногда три-четыре дня обзванивала всю страну, весь Советский Союз и всем передавала приветы, что я вернусь, обязательно.

И самое страшное было в 1988 году, третья моя поездка, когда уже вывод войск был. Прикрывали этот вывод войск десантники. Вот такие ребята под метр девяносто, под два метра. Среди них много почему-то, не знаю, только белорусы почему высокие, не знаю... но много белорусов было. И они, вот эти детины, огромные парни, плача, говорят: напишите что-нибудь на счастье, а вдруг выживем, нам же в спину будут стрелять. Я каждый день после каждого концерта, посмотрите, я сейчас говорю, видите какие мурашки, я плакала. Мне было так обидно за то, что такая несправедливость на земле проходит. Потому что я была свидетелем многих смертей будучи ребенком. Нас же бомбили фашисты, север Франции особенно, и поэтому я там чувствовала себя нужным человеком. О пропаганде и речи не могло быть. Марина Тимашева:

Эдита Станиславовна, поскольку вы помните свое детство и вы все-таки помните, что такое шахтеры, что есть эта жизнь... как вы сейчас реагируете на эти бесконечные ужасающие сводки о трагедиях и катастрофах в шахтах, когда гибнут люди из-за каких-то технических чудовищных неполадок, когда им не выплачивают, и семьи не получают никакой возможности добыть себе деньги на еду, когда они приходят в Москву и вынуждены месяцами сидеть здесь? Вы вспоминаете какие-то картинки из вашей жизни, той, детской? Эдита Пьеха:

Да, извините, шахтеры гибли всегда, потому что это такая работа. Это очень большой риск. Там, под землей, нельзя высчитать, где газ взорвется, где обвал произойдет. И поэтому с детства я знаю, что такое происходило... И сколько я была свидетелем... и в Польше послевоенной тоже были обвалы, когда женщины стояли, спасатели откопают или не откопают.

Забастовок там не было. Это были другие времена. Потому что люди были настолько закаленные горем, бедностью, что им было не до забастовок. И мой отчим говорил: пока у меня есть руки здоровые, я буду работать. А бастовать, против кого-то выступать, зачем?

Другое дело, понимаете, что хозяева шахты во Франции выплачивали зарплату. Мой папа, отработав двадцать лет на шахте, уйдя в мир иной, в 37 лет заработал для меня, для сироты, пенсию, которую мне выплачивали французы, профсоюзы шахтеров до 18-летнего возраста. Это была война, это 1944 год, Франция, шахтеры.

Там это было уже все позади. Там не было забастовок. Там были сильнейшие профсоюзы, которые стояли в защиту тех людей, которые каждый день шли на смерть. А то, что здесь происходит, это просто большое недоразумение. Это просто на грани первобытного общества. Причем это потому, что, мне кажется, рыба портится с головы.

Алексей Мунипов:

Для стороннего наблюдателя раньше вы были представителем действительно европейского отношения к музыке такого, нового отношения, западного отношения.

Эдита Пьеха:

Никогда.

Алексей Мунипов:

Ну, все-таки.

Эдита Пьеха:

Никогда. Да вы что? То, что я пела по-французски, по-польски... вы приняли, что я представитель западного мира?

Алексей Мунипов:

Это было все-таки новое.

Эдита Пьеха:

Я пела советские песни. Сначала я пела французские, очень старые французские песни, польские народные песни, французские народные песни. Только потому, что я пела на этих языках, это совсем еще не значит, что музыкальное имело отношение к тем...

Алексей Мунипов:

Но фактически это было новое что-то по тому времени.

Эдита Пьеха:

Новое, потому что иностранка, только лишь. Это ошибочно. Это от необразованности музыковедов происходило. Никогда я не была представительницей западной культуры, хотя мне приписывали, что я пропагандирую западную идеологию. То, что я пела по-польски, что я пела по-французски, даже по-немецки, - совсем не значит, что я пропагандировала. Просто я пела известные песни. Я была как будто был полпредом тех исполнителей, которые мне нравились.

Мне нравится Мариша Родович, я пела песни из ее репертуара, потому что она тогда еще к нам редко приезжала. И ее репертуар весь пропагандировала и облегчила... И ее потом уже успех у публики. Когда я пела песни из репертуара Мирей Матье, вот это вот "Парижское танго". Ну это я не потому, чтобы у Мирей Матье легче путь был, - у нее импресарио известнейший, он все подготовил, чтобы она здесь... Я пела песни, я не пропагандировала ту идеологию, пела то, что мне нравилось.

И, в основном, уже когда мой акцент исчез, я пела песни, которые назывались советскими, но такого жанра не существует в музыке - советская песня. Есть просто шансон, есть песни, но почему-то в Советском Союзе все иначе называется, чем в мире.

Алексей Мунипов:

Если хотят, например, современный шоу-бизнес противопоставить той советской песне, которая там, то много пишут про то, что пичкали советской эстрадой, пичкали этими песнями, песнями протеста. Это те статьи, которые у всех были на глазах так или иначе, когда стало можно об этом писать.

Эдита Пьеха:

Можно я перебью? Дело в том, что никак не относится ко мне слово, что я пропагандировала советские так называемые песни, которые являлись воспеванием строя и так далее. Я была прежде всего гражданином искусства и пела то... я уже отвечала... что волновало мое сердце, и то, что я чувствовала. Я пела для каждого из тех, кто приходили на концерт отдельно и для всех вместе. И все это нас объединяло, именно как искусство.

Понимаете, я пела песни на стихи Марины Цветаевой, которая была запрещенной. Ее не печатали в это время. "Горечь", "Мой милый, что тебе я сделала". Я пела песни на стихи Ахматовой. Я пела песни на стихи Вознесенского. Я пела песни на стихи Глеба Горбовского. То есть это была поэзия. Рождественский Роберт. Понимаете, я не пропагандировала ничего. Просто чисто человечески возносилась над миром, для того, чтобы согреть людей. Вот эта миссия моего пребывания в искусстве.

И советской эстрады никогда не было. Просто было искусство песенное, которое так захотелось называть, потому что страна - держава великая. Многое по заказу делалось. Кого не надо, кто был неугоден, того уничтожали. Шульженко травили почти полжизни. Она была неугодная. Тоже ходила в кабацких певицах и так далее. Вы же не назовете, что это не явление... Если артист интересен публике 42 года, - в этом году будет, - это же не сделаешь и этого не купишь. Поэтому нападок на меня нет. И пусть если про меня не знают, что писать, это потому, что жанр музыковедов, жанр музыкальной критики исчез. Сейчас только существует жанр интервью. И это к сожалению великому.

Понимаете, когда у меня была неприятность, что мне не присвоили звание народной артистки СССР к 30-летию, я приехала именно в 1988 году с программой. Она называлась - "Моим друзьям". Программа была очень хорошая, отшлифованная, подобранная, продуманная, я три месяца над ней пыхтела с утра до ночи. И очень хороший музыковед Нина Петровна Завадская, она работала в журнале "Музыкальная жизнь", написала: "Пьеха выигрывает бой", - потому что действительно программа стоила внимания. Это был музыковед, причем она славилась тем, что она не стеснялась замечания делать, если что-то не нравилось. И поэтому я была артисткой, которую оценивали музыкальные критики, театроведы, если можно так сказать, с музыкальным образованием и публика.

И поэтому то, что пишут сейчас, то, что на меня, может быть, не обращают внимание... Вот вчера был "Музыкальный ринг", там была Наташа Королева. После этого - пресс-конференция, журналисты где-то вашего возраста, молодежь. Они ее спрашивают: "Вы в "Плейбое" снимались, будете ли вы продолжать? Вы любите там голой сниматься?" То есть такие вопросы...

Я так сидела, сидела... потом я спросила, - Садчиков вел эту пресс-конференцию: можно я покину, потому что мне нужно на самолет готовиться, к мужу улетать. Я, конечно, сказала неправду, я хотела просто выспаться, потому что мне три дня довелось в поездах... не важно.

И мне задали один единственный вопрос, - что же они меня спросили?.. Что-то такое про нового мужа или что-то такое... И все. Я говорю: а больше вопросов нет?.. Еще был какой-то вопрос, не могу даже вспомнить, потому что была очень уставшей. Я сказала: я понимаю, что когда я уже была известной певицей, вы еще не родились, поэтому вам спросить у меня нечего. И поэтому им написать обо мне нечего. А я есть, пока есть моя публика.

Марина Тимашева:

У меня осталось невероятное количество вопросов к Эдите Станиславовне, но, к сожалению, у нас не осталось времени в эфире. Я надеюсь, что мы просто встретимся еще раз.

И по традиции нашей программы я очень прошу моих коллег-журналистов высказать свою точку зрения, свое мнение о сегодняшней беседе, о нашей гостье.

Владимир Тодрес:

Я думаю, что все заметили - и слушатели, и мы, здесь присутствующие, - что ответы Эдиты Станиславовны иногда были противоречивы, наверное, потому, что, несмотря на все жизненные обстоятельства, и в жизни, и в искусстве Эдита Станиславовна пытается, и у нее это получается, оставаться собой.

Но, говоря вообще и видя в Эдите Пьехе это окно, прорубленное из советской музыки в европейскую музыку, я бы сказал, что противоречивый характер ваших ответов отражает противоречивый характер процесса того, как открывалась и открывалась ли вообще советская музыка западной культуре.

Алексей Мунипов:

Мне кажется, что это тот редкий случай, когда интервьюеры заслушиваются гостьей и забывают свои собственные вопросы. Это вообще о многом говорит.

Эдита Пьеха:

Я Шехерезада.

Марина Тимашева:

Это действительно так. Я просто должна сказать, что я смотрю на вас и не могу не пожелать женщинам всем родиться или рождаться такими красивыми, как вы, потому что это подарок природы, Бога, - кто во что верит. Но пожелать всем людям такое чувство собственного достоинства, такой прямой спины, таких глаз человеческих я бы, честно говоря, хотела, хотела бы все это видеть в своей жизни как можно чаще.

Эдита Пьеха:

Спасибо. Но вообще-то я не противоречивый человек. Может быть, просто в силу эмоциональности иногда меня заносит из стороны в сторону, теряю иногда, может быть, мысль. Я очень целеустремленная и знаю, что я говорю. Я очень твердо стою на своих позициях.