Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
ЭкслибрисЧешский писатель Михал Вивег. "Лучшие годы с Клаусом"
Автор Михал Вивег
Сергей Юрьенен: Михал Вивег - самый известный чешский писатель посткоммунистического поколения. Родился в 62-м в Праге, закончил философский факультет Карлова университета. Автор романов "Лучшие годы псу под хвост", "Воспитание девушек в Чехии", "Участники поездки", "Летописцы отцовской любви", "Рассказы о браке и сексе", "Роман для женщин". Общий тираж - полмиллиона экземпляров. Лауреат премии Иржи Ортена. Экранизирован и адаптирован для театральной сцены. Переведен на 15 языков. Свой новый роман "Лучшие годы с Клаусом" Михал Вивег передал Радио Свобода в рукописи. За день до появления в нашей пражской студии романист отпраздновал свое 40-летие. Беседу ведет Нелли Павласкова: В 97 году в Москве журнал "Иностранная литература" опубликовал ваш первый роман "Лучшие годы псу под хвост". В том же году мы на Радио Свобода посвятили программу Экслибриса вашему роману "Воспитание девушек в Чехии". Какими были для вас эти минувшие пять лет? Михал Вивег: С 95 года я живу и работаю, как свободный художник, как профессиональный литератор, и поэтому все эти пять лет были очень похожи друг на друга. Летом и в начале осени я обдумываю сюжет новой книги, осенью начинаю писать, и за полгода книга готова. Накануне пражской книжной ярмарки она выходит в свет, это в смысле маркетинга лучшее время. Нелли Павласкова: Ваша последняя книга "Лучшие годы с Клаусом" написана совершенно в ином жанре, чем предыдущие. Это политический роман о состоянии общества и умов после "бархатной революции". Как возникла эта книга? Михал Вивег: Сначала имя Клауса появилось у меня только в названии романа. Это была провокация и ирония. Но постепенно, по мере того как я все больше и больше злился на правящую Гражданско-демократическую партию Клауса и на изречения самого профессора Клауса, в роман все больше проникал он сам. Тем не менее, я надеюсь, что роман остался тем, чем и был задуман: семейным гротеском. В нем 36 глав, а непосредственно Клауса касаются только шесть. Так что я не думаю, что у меня получился политический памфлет. Это свободное продолжение судеб героев - членов семьи Квидо, изображенных в первом моем романе "Лучшие годы псу под хвост", а бывший премьер-министр Клаус играет роль исторического фона. Я не скрываю, что он у меня отрицательный герой. Нелли Павласкова: За эти годы вы снова вернулись к педагогической деятельности, но уже на другом витке. Стали преподавателем нового частного Литературного института. До сих пор Литературный институт был только в России. Что это за учебное заведение и какой предмет вы преподаете? Михал Вивег: Я когда-то преподавал в младших классах, и я не столько учил своих подростков, сколько сдерживал их темперамент. Теперь передо мной сидят в аудитории 8-12 молодых людей, пришедших учиться добровольно и не швыряющих в меня мелом. Частная Литературная Академия имени Йозефа Шкворецкого (таково ее полное официальное название) возникла в Праге на базе курсов писательского мастерства. Я бываю там раз в неделю, обучая студентов писательскому мастерству, creative writing. Преподаю на первом курсе. В первом семестре пишем со студентами рассказ - это как бы введение в прозу, во втором семестре - проходим основные жанры журналистики, от репортажа до фельетона. Надо мной друзья посмеиваются, что среди моих студентов преобладают девушки. В этом году из 14 студентов - 12 девушек. В позапрошлом году среди моих студентов была известная киноактриса Аня Гайзлерова, исполнительница роли Беаты в фильме " Воспитание девушек в Чехии", поставленном по моему роману. И я опять убедился в том, что жизнь имитирует произведения искусства, имитирует литературу: в "Воспитании девушек" отец Беаты, новоиспеченный чешский миллионер, нанимает для своей пишущей дочери главного героя в качестве учителя " писательского мастерства". Я тогда сам выдумал этот предмет, его и в помине не было тогда - и вот сама жизнь заставила нас с актрисой повторить эти сцены из романа. А в этом году моей студенткой была прошлогодняя королева красоты Чешской республики. Нелли Павласкова: Свой последний роман вы предоставили Радио Свобода в рукописи еще до его выхода в свет. Чем мы заслужили такое доверие? Михал Вивег: Я знаю, что у Радио Свобода огромная многомиллионная аудитория в России, ее и сравнить нельзя с нашей. От предложения прочитать отрывки из романа перед таким количеством слушателей - не отказываются. Для меня лично "Свобода - Свободная Европа" до революции была единственным источником важнейшей информации. Когда я был в армии - это было за год до революции - атмосфера в стране была уже сильно накалена, и тогда слушание "Свободной Европы" принимало характер зависимости, страсти. Для нас это было противоядие от идеологической бессмыслицы, которой нас пичкали в армии. Михал Вивег. "Лучшие годы с Клаусом" В понедельник 20 ноября 1989 года пополудни Пацо - младший брат Квидо и новоиспеченный студент первого курса философского факультета Карлова университета - был послан одним из членов Забастовочного комитета (который состоял исключительно из студентов старших курсов) в находящуюся неподалеку Галерею у Ржечицких с заданием спросить, не нуждаются ли в чем-либо заседающие там диссиденты и деятели культуры из рядов только вчера основанного Гражданского форума. Пацо и виду не подал, что ощущает некоторое беспокойство. Он готов был сделать для революции практически все на свете, но задание казалось ему формальным, не совсем конкретным. Потом ему пришло в голову, что он мог бы заседающим диссидентам и художникам поднести заодно двадцать, нет, лучше тридцать кило апельсинов. Такой багаж как бы мог оправдать его миссию. Факультет был перенасыщен апельсинами (в разных коробках и пластиковых пакетах , никто уже и смотреть на них не мог, но люди приносили их без конца. Они, вероятно, полагали,- предполагал иронически Пацо,- что самая большая угроза для каждой революции - недостаток витамина С , или даже цынга. Этим афоризмом я еще воспользуюсь, решил он про себя. - Апельсины? - сказал член комитета сначала с сомнением, чтобы продемонстрировать свой авторитет, но потом он принял великодушное решение похвалить Пацо за проявленную инициативу. - О' кей. Почему бы и нет? Хорошая идея, - сказал он и умчался по своим делам. Пацо взял у сокурсника большой красный рюкзак и наполнил его доверху апельсинами - выбирал он самые большие. Задание начинало ему нравится. На факультете он торчал уже три дня без перерыва и был рад пройтись по свежему воздуху после монотонного малевания лозунгов " Свободу! " и "Конец господству одной партии". Было искушение зайти по дороге на юридический факультет повидаться с девушкой, которую он не видел с той судьбоносной пятницы на Национальном проспекте, но потом он отверг эту идею, ибо хорошо понимал, что в данном случае то был бы абсолютно приватный поступок... За революционную дисциплину судьба отблагодарила его по-королевски: через полчаса, когда он пробирался с красным рюкзаком за плечами через толпу людей перед входом в Галерею у Ржечицких, первым человеком, попавшимся ему на глаза в коридоре оказался сам Вацлав Гавел, как раз выходящий из туалета. На какое-то время Пацо оказался выбитым из колеи неожиданной встречей с легендой чехословацкого диссиденства и пару секунд испытыва неодлимое желание подчиниться этому безграничному восхищению Гавелом, поддаться освобождающей истерии, но потом, к счастью, он опомнился. Пацо поздоровался с главой революции, но ни в коем случае не подбострастно, после чего сообщил о том, что он - представитель студентов философского факультета и пришел спросить, не нужна ли помощь Гражданскому форуму. Вацлав Гавел посмотрел на него довольно нерешительно и поскреб голову. Господи боже мой, он и в самом деле блондин! очнулся Пацо. - А еще я несу вам вот это, - сказал он, стремительно, и с кряхтением скинул со спины двадцатипятикилограммовый рюкзак и развязал шнуровку. Будущий президент как-то робко заглянул вовнутрь - и закатил глаза. - Господи, снова апельсины! - У нас их полный факультет, - смутился Пацо. - Люди, вероятно, убеждены в том, - сказал Вацлав Гавел,- что демократия рождается путем массового поглощения цитрусовых. Впервые он усмехнулся. - Они, вероятно, полагают,- осмелел Пацо, - что самая большая опасность для революции - это цынга. Вацлав Гавел искренне рассмеялся. Ему был симпатичен этот длинноволосый, заросший студент. Но в следующую минуту в коридоре послышались мощные аплодисменты , и он с некоторой нервозностью посмотрел на закрытые двери зала. Пацо понял. - Ну, если вы ни в чем не нуждаетесь, так я пойду , - с усилием сказал он. Драматург заметил разочарование студента. На мгновение задумался - а затем попросил Пацо помочь на пару часов охранникам - у входа в здание. - Ну, конечно же! - воскликнул счастливый Пацо . - Само собой! - Там уже стоят трое парней, но все равно сюда лезет куча народа,- информировал его Вацлав Гавел.- Сразу вдруг появилось столько революционеров Он проводил Пацо назад к входу, представил молодым людям с повязками на рукавах; потом потряс ему руку и вернулся в шумящий зал. Ничего подобного не приснилось бы Пацо и в самых оптимистических снах. Он не только говорил с главной фигурой революции, но даже оказался в самом ее центре, посреди всего действа! В течение получаса он превратился из студента, целые дни рисующего транспаранты, в стражника " чистоты революции" - ибо именно так Пацо понимал роль охранников. Необходимо было защитить революцию от всех, кто захотел бы на ней паразитировать. А Квидо записал: " Самосознание брата тем самым несколько возросло ". И он был прав. Если еще недавно, по дороге к галерее, на шумных улицах Пацо был сам не свой из-за отросшей трехдневной щетины и помятой, заляпаной краской одежды, то теперь его внешность стала его точкой опоры. Это были уже не обыкновенные грязные джинсы и обвисший свитер, в котором он спал на полу в аудитории, - это была форма революции. Да, от него несло потом, но его красно-сине-белый триколор объяснял все. Если еще полчаса назад он сомневался в полезности своей миссии - и немного в собственной персоне - то сейчас, как член охраны, сомневался он уже только в других людях. Надо сказать, что недоверие его было вполне оправдано: кроме людей, безусловно принадлежащих к Гражданскому форуму , в зал беспрестанно пытались проникнуть различные карьеристы, почуявшие шанс, всевозможные любопытные зеваки, журналисты, озабоченные только написанием собственных статей, служащие, которые когда-то в своей конторе тайно сделали фотокопию двух экземпляров самиздатской газеты "Лидове новины" и теперь домогались признания заслуг, или пенсионеры со списком несправедливостей , допущенных по отношению к ним коммунистами ,- эти требовали немедленной сатисфакции. Подобные поступки, как и возраст Пацо (недавно ему исполнилось восемнадцать ), немного извиняли и презрительное выражение, вскоре появившееся на его мужественно заросшем лице, и это безразличие, которое он чем дальше, тем чаще обращал к людям. В данную минуту перед ним стояли трое самоуверенных мужчин, дорогу которым преградил он минуту назад. - Можно пройти? - спросил один из них. У него была легкая седина в волосах, усы и большие квадратные очки, Его голос звучал как-то по особенному мягко - вопреки явному раздражению. - А кто вы такой? - прямо спросил его Пацо, не подозревая ничего об исторической ответственности, которую взял на себя этой фразой. Мужчина сомкнул рот под усами, покивал головой и наказал Пацо неодобрительным взглядом, Этот взгляд был Пацо неприятен. - Мое имя Вацлав Клаус - а это господа Длоуги и Ежек,- сказал мужчина медленно и надменно. - Мы из Института прогностики. Об Институте прогностики Пацо в жизни ничего не слышал, но зато сразу вспомнил бородатого полубезумного парня, толко что принесшего сюда написанную от руки на?трех страницах инструкцию по гарантированно быстрой смене режима и которого он, естественно, сразу же выкинул на улицу. - В таком случае - минуту терпения, - сказал он. Он просмотрел полученный им список лиц, но ни Института прогностики, ни одного из трех названных имен там не нашел. В глубине души он обрадовался, но старался не показать этого (если бы в тот момент он знал, что Вацлав Клаус еще совсем недавно отказался подписать петицию за освобождение из тюрьмы Вацлава Гавела, то, без сомнения, свою радость он продемонстрировал бы еще более выразительно). - Вас нет в списке, - сказал он как можно более безразлично. - Сожалею. Тем самым он посчитал разговор законченным, но будущий премьер-министр недовольно зашипел и выразительно покачал головой. - Вы хорошо посмотрели? С первого момента он действовал Пацо на нервы, но вместе с тем Пацо инстинктивно сознавал, что, в отличие от предыдущей шантрапы, перед ним сильный противник. Пацо кивнул - и мужественно выдержал разобиженный взгляд из-под больших немодных очков. - Посмотрите, пожалуйста, еще раз, коллега. Обращение "коллега" возмутило Пацо. Хотя он уже привык к этому слову на факультете, в данной ситуации он расценил его, как неподходящее и даже расчетливое: это был слишком дешевый билет для вхождения в ряды революционеров. - Я уже смотрел, - ответил он, не дрогнув. - Нет, нет, - сказал Вацлав Клаус. - Мы должны там быть. Пацо усмехнулся. - Если ваши имена и указаны в этом списке, -сказал он с ледяным спокойствием, - то такими маленькими буквами, что это ниже моих различительных способностей. Несколько человек засмеялось. По выражению лица Вацлава Клауса Пацо понял, что победил (Конечно, то была только временная победа). Он повернулся к Клаусу спиной и заговорил с другим охранником, но уголком глаза с удовлетворением наблюдал за тем, как все три прогностика уходят с испорченным настроением. - Такой уж тип человека - его выгоняют через дверь, а он влезает в окно, - сердито говорил Пацо, когда 10 декабря, вечером, узнал из теленовостей, что Вацлав Клаус получил в новом правительстве кресло министра финансов. "Я разделяю политиков на спорстменов и на неспортсменов", - написал позже Вацлав Клаус в своей книге "Напрямик". Конец 89 года отбросил дедушку Квидо Йозефа в глубокую бездну смятения: с одной стороны, он, конечно, был счастлив, что в отличие от многих своих сверстников вообще дожил до падения коммунистического режима, с другой стороны, он отчаивался, что лично для него революция пришла с таким опозданием. У него была только одна жизнь - и против своей воли он прожил ее - после исключения из университета - как шахтер. - Ну на что я сейчас гожусь? - вопрошал он Квидо. - Ну, скажи, на что? Квидо или смущенно молчал, или старался утешить дедушку какой-нибудь не слишком убедительной фразой. - Теперь ты будешь пользоваться в свое удовольствие большой шахтерской пенсией, - к примеру, отвечал он. - В 74 года? - возражал дедушка насмешливо. - Какие удовольствия в 74 года? По правде говоря, Квидо не знал. 74 года - многовато для начала новой, свободной жизни. В первый послереволюционный год дедушка посредством нового журнала маленьких объявлений "Анонце" осуществил несколько выгодных сделок (например, за семь банкнот достоинством в сто крон с портретом Клемента Готтвальда получил тысячу новых крон), но при этом сам он чувствовал, что для настоящего капиталиста это сумма жалкая. Кроме того, в новом режиме дедушке не нравилось много разных вещей, о которых он ежедневно узнавал из газет и по телевидению: и длинные волосы министра Лангоша, и размер зарплаты депутатов, и главное, медленные темпы люстрации. - Повесить, а не обнародовать! - часто кричал он на диктора теленовостей, грозя экрану костлявым кулаком. Иногда он вставал с кресла так резко, что оба зелено-желтых попугайчика, сидящих на плече у бабушки Веры, испуганно взлетали и принимались бешено летать по комнате. - Прекрати это! Слышишь! - кричала на него несчастная бабушка Вера, с основанием волновавшаяся за больное дедушкино сердце. Сергей Юрьенен: Михал Вивег. "Лучшие годы с Клаусом" . Беседу с 40-летним пражским романистом ведет Нелли Павласкова: Нелли Павласкова: Я слышала, что в России собираются издавать отдельной книгой "Лучшие годы псу под хвост" и " Воспитание девушек в Чехии".... Михал Вивег: .... И еще " Летописцы отцовской любви". Я написал этот роман сразу после развода, когда очень переживал, что не могу часто видеться с дочерью. Этот роман стал меланхолическим, понурым гротеском о том, как тяжело после развода жить взрослеющим отцам. Кстати, после публикации романа больше всего писем пришло на сей раз именно от мужчин. Обычно так не бывает. Так вот: еще и этот роман должен выйти в России. Нелли Павласкова: А вы сами собираетесь когда-нибудь в Россию? Михал Вивег: Эта поездка у меня запланирована... Два месяца назад я был в Вильнюсе, где вышел мой роман "Воспитание девушек в Чехии", там была книжная ярмарка, и там меня очень порадовало количество читателей, пришедших на встречу со мной, как и успех самого романа. В Москву я собираюсь поехать, но не как турист. В России я еще никогда не был, и это можно понять. Советский Союз была единственная страна, открытками и видами которой были увешаны наши стенгазеты и в школе и в университете. И мне казалось, что я все уже это повидал и все там знаю. В моем детстве и молодости у нас пропагандировали исключительно Советский Союз. Но никогда мне раньше не разрешалось выехать на Запад. Поэтому понятно, что после революции я хотел прежде всего восполнить этот пробел и много ездил по Западной Европе. Теперь я, действительно, хотел бы поехать в Россию. Может быть, издание моих романов послужило бы хорошим поводом для этой поездки. Михал Вивег. "Лучшие годы с Клаусом": фрагменты нового романа. После революции все старые точки опоры бабушки стали рушиться - а изменениям не было конца. Менялись названия улиц и площадей. Ближайшая станция метро называлась уже не Готтвальда, а Вышеград, вместо улицы Ленина вдруг появилась Дейвицкая, а вместо станции Соколово - Флоренц. - В этой Праге уже не разберешься, - нервно улыбалась бабушка. На месте старых знакомых магазинов каждый день появлялись новые. Там, где тридцать лет находились " Молочные деликатесы" как из-под земли вырос обувный магазин, а когда бабушка уже немножко привыкла к туфлям в витрине, кто-то неизвестный за два дня выселил весь магазин, побелил его и открыл на его месте "Бутик Даниэла". Месяцем позже там было казино нон-стоп. И так далее. Ее годами проверенная и надежно срабатывающая система знакомых продавцов, мелких взяток и полученного из-под прилавков за них товара постепенно полностью распалась. Теперь достать можно было как-будто бы все, но бабушка не знала где. А ко всему еще эти цены! Они росли головокружительными темпами, и она искренне ужасалась. - Шестьдесят крон за билет в кино? Откуда у людей такие деньги? - Я скажу тебе, откуда, - с готовностью объяснял ей дедушка. - Воруют. Из твердокаменного противника купоновой приватизации в течение нескольких недель дедушка Йозеф превратился в ее преданного сторонника - но семья, беспокоясь за здоровье дедушки и его больное сердце, тактично обошла молчанием этот коперниковский поворот во взглядах. Все знали, что дедушка испытывает до сих пор не изведанное наслаждение, и не хотели ему все портить. В аптеке на площади братьев Сынек он купил большую черную лупу и ежедневно с ее помощью рассматривал в газете длинные столбцы мелких цифр, сообщающих о движении курса акций. Никогда не удовлетворяясь одной лишь информацией о стеклодувном заводе "Кавалер", куда дедушка вложил свою купоновую книжку, и акции которого непрерывно росли в цене, - он со злой радостью читал данные о разоряющихся предприятиях. - Хотел бы я видеть идиота, который вложил в этот завод свою тысячу крон. Теперь он, верно, рвет волосы на голове! Ха-ха! Достаточно насладившись чужим горем, он возвращался к самому частому чешскому вопросу тех дней: продать или подождать? Квидо не сумел распознать начинающуюся катаракту в дедушкином глазу, увеличенному лупой, но зато отчетливо видел в нем другое: трогательную временами радость от того, что впервые в жизни у него что-то и в самом деле получилось, насмешку над всеми глупцами, инвестировавшими деньги в рассыпающиеся предприятия, презрение к осторожничающим, довольствующимися верной десятикратной прибылью Гарвардских фондов - но прежде всего его крепнущее восхищение человеком, собственноручная подпись которого стояла в его желто-красной купоновой книжке. Вацлавом Клаусом. Когда отец Квидо принял решение продать акции, дедушка послушался его с тяжелым сердцем. В последующие дни и недели цена акций стеклодувного завода начала падать, что сразу рассеяло дедушкины сомнения - а когда позже банк и в самом деле выплатил ему деньги, и полная кассирша вписала в его сберегательную книжку головокружительную сумму в 186790 крон, дедушка окончательно поверил тому, что осуществился бизнес всей его жизни. Таких деньги он не только никогда в жизни не имел, но даже никогда не видел - а теперь они были его. Он приплюсовал к этой сумме деньги, сэкономленные им в течение всей жизни - и получилось, что они с бабушкой скопили на книжке более четверти миллиона. У кассы в Коммерческом банке в Михле он на минуту стал тем, кем хотел быть всегда - капиталистом. А кому за все это дедушка должен быть благодарным? Вацлаву Клаусу. Квидо уже раньше несколько раз отмечал склонность дедушки (как и тысяч других людей) поддаваться профессорскому обаянию Клауса - но только теперь дедушка начал его - без преувеличения - почитать. - Если бы дедушка встретил пана премьер- министра на улице, он, вероятно, стал бы перед ним на колени, - утверждал Квидо. - Во всяком случае, поклонился бы - это уж точно. Клаус в глазах дедушки стал чешским Дэвидом Копперфильдом: всюду, говоря словами дедушки, было безобразие и бордель, а Клаус из этого безобразия и борделя сумел наколдовать дедушке почти двести тысяч крон. Ну, разве это не лучше, чем фокус с исчезнувшим локомотивом? Некритическое восхищение дедушки Квидо чешским премьером достигало пиков в моменты возвращения из банка (в эти дни Клаус становился фанатичным религиозным культом). В последующие годы растущая инфляция немного притушила дедушкин первоначальный пыл, однако горячая симпатия к Клаусу никогда не остывала настолько, чтобы Квидо с Пацо смогли бы это спокойно переносить. Когда в конце 92 года телевидение информировало об окончательном разделении Чехословацкой республики, дедушка вслух благодарил премьера, появлявшегося на экране. - Хорошо! Правильно! - хвалил он его. - Пускай себе уходят. Словаки обделанные. Хотят выйти? Так пусть себе убираются! Вечно их кормить не будем! Дедушка привык аплодировать заявлениям Клауса для печати - между прочим, точно так же аплодировал он известному изречению премьера о том, что экономическая реформа кончилась. - Правильно! К чему нам все время реформа? - соглашался со своим кумиром дедушка. У них с бабушкой две приличные пенсии, на книжке - четверть миллиона - так зачем реформа? Уже нареформировались! - С экономикой - как с телевизором, - отвергал дедушка робкие возражения. - Если будешь в нем вечно что-то крутить, так только совсем расстроишь. - Но все же это... - Никаких "но"! Один раз как следует наладь - и оставь его в покое! Квидо заверял Пацо, что Сара - девушка, предназначенная брату самой судьбой. - Возьми все эти приметы, - убеждал он Пацо. - Во-первых, тебя что-то тянуло к этому костру. Ты шел фактически за зовом своего сердца. На лице Пацо было написано сомнение. - А во-вторых, - горячо продолжал Квидо, - это девушка, доставшаяся тебе в драке. Так тебе уже больше никогда не повезет. - Во-первых, тогда я малость набрался,- возражал Пацо . - А во-вторых, не забывай, что она была совершенно голой. Такие обстоятельства влияют на человека. Квидо только рукой махнул. - Ерунда. Вам надо пожениться, - призывал он брата. - Серьезно. Не надейся на то, что снова встретишь кого-то, кто физически слабее тебя... А представь себе, какую восхитительную историю будете вы рассказывать внукам? Квидо верил, что когда-то подобным образом ему была предназначена Ярушка. Ведь он ее выбрал уже в детском саду! Он катался с ней на санках! Она была задумана, как девушка на всю жизнь. Она была его первой любовью, а том, что он позже на ней женился, указывало на какой-то глубокий и давний закон; и напротив, то, что после стольких лет Ярушку он оставил, привело к тому, что он до конца жизни обрек себя на резкие повороты случайных знакомств. - Где взять устойчивость в этой жизни, если сам добровольно выбрасываешь якорь? - с пафосом вопрошал Квидо. Где взять общую историю, если разводом уничтожаешь ту единственную, которую имел? И наконец: где взять порядок, если ведешь себя непорядочно? Надо сказать, что Квидо не преувеличивал. Его жизненному равновесию не пошла на пользу комбинация "знаменитый" и "разведенный". Еще в доразводные времена у Квидо возникало неопредленное подозрение, что мужчине могут нравиться и девушки, с которыми он не катался на санках в детстве - ныне он мог проверить эту гипотезу на практике. Для этого у него были все надлежащие условия: собственная квартира, деньги, начинающаяся популярность, масса времени и практически никаких моральных запретов "Наилучшие предпосылки для наклонной плоскости", - писал Квидо. ... Музу он дождался на ступенях "Рудольфинума" - на ней было точно такое же черное облегающее платье, как и на праздновании его дня рождения в Сазаве. Квидо радостно подбежал к ней, но, в отличие от него, Муза совершенно не удивилась. Она спокойно встала и подошла к нему с такой уверенностью, как будто бы его здесь и поджидала. Говорила же она ему, что они еще встретятся. - Я развожусь! - крикнул Квидо. Муза кивнула. - Я это знала. - Ты это знала? - не понял Квидо. - Как ты могла это знать? Она пожала плечами. - Теперь ты живешь один? - Да, какое-то время я хотел бы пожить один, - заявил Квидо. Временное одиночество пойдет ему на пользу. Он возымел твердое намерение ни с кем теперь себя не связывать. Ему надо сначала для себя выяснить, чего он, собственно, хочет от жизни, кто он на самом деле и куда идет. Муза поцеловала его долгим поцелуем и потом взяла за руку. - Пойдем ? - сказала она. - Куда? Эту терпеливую улыбку Квидо уже знал. - Да к тебе. Куда же еще? В течение своего первого послеразводного года Квидо спал, кроме Музы, еще приблизительно с двадцатью девушками. Это были двусторонне выгодные коммерческие трансакции. Квидо требовал от них только очарования юности, некий минимальный интеллект и непритворный интерес к сексу, причем со своей стороны в качестве эквивалента он предлагал знакомое лицо, двухразовое питание (ужин из трех блюд и завтрак в форме шведского стола), два часа веселых историй (постоянные клиентки получали сверх того пять правдивых психологических замечаний даром в виде бонуса), тщательную личную гигиену, способность создавать атмосферу доверия и способность выслушивать другого; Квидо также гарантировал удовлетворение любопытства и тяги к относительно безопасной авантюре. Не в последнюю очередь в эквивалент была включена страстное стремление Квидо испытывать новые вещи в постели - что, если принять во внимание его прежний эротический опыт, было почти всем на свете. Обе стороны расставались после завтрака довольные друг другом. Подобный цинизм у Квидо был в какой-то степени, конечно, притворным. В действительности ему была присуща склонность влюбляться, и он не раз ловил себя на том, как после трех-четырех ночей, проведенных с одной и той же девушкой, он начинал про себя планировать их совместное будущее. Более того, его интерес ограничивался не только сексом; обычно после хорошего секса в нем просыпался писатель, и поэтому вместо того, чтобы задремать, как это делает немало мужчин в подобной ситуации, он начинал расспрашивать приятно удивленных девушек об их прошлом, о взглядах, привычках, хобби и о родственниках. - Так у тебя в Словакии бабушка? - живо интересовался он, совершенно механически проезжая указательным пальцем по голому животу девушки.- Серьезно? А где? Некоторых из этих девушек он искренне любил и не переставал с ними встречаться и после того, как коротенький любовный роман заканчивался: девушки, видя, что частотность общих обедов и ужинов не уменьшается, понимали, что продолжающаяся наклонность Квидо не фальшивый жест, и благодарно к нему привязывались. Поэтому несколько связей, начавшихся как типичная история любви на одну ночь, неожиданно переросли в дружбу (что, понятно, не исключало время от времени дружеский секс).Со временем несколько девушек даже признались Квидо в том, что считают его лучшим другом. - Я рад это слышать, - говаривал Квидо. - На самом деле рад. Наконец он стал лучшим другом пяти девушек, и этот процесс постепенно становился неуправляемым. - Я люблю их всех, - утверждал он. - Клянусь. Иногда он присовокуплял еще и цитату из Маркеса: "В человеческом сердце каморок больше, чем в борделе". Он не мог понять, как это остальные мужчины умеют выбрать одну единственную девушку и жениться на ней, если, кроме прочего, в детстве они даже не катались с ней на санках. И - если только судьба не дала им какое-то особое знамение, - Квидо ничего не оставалось, как считать их абсолютно безответственными авантюристами. Его приводила в ужас случайность, сопровождающая в большинстве случаев такие важные жизненные решения. Познакомишься с какой-то незнакомой девушкой в баре - а она поселится у тебе лет на пять... Пригласишь случайно выбранную подружку в кино - а потом проведешь с ней сорок лет! Кошмар! Логическим последствием веселого промискуитета Квидо было растущее чувство одиночества. Дело в том, что каждая из пяти его лучших подруг раньше или позже понимала, что не может рассчитывать на Квидо, как на партнера всей жизни, и испуганно принималась искать мужа в другом месте. Понятно, это занимало у нее все свободное время, и Квидо должен был часто выклянчивать по телефону, чтобы его подруга взяла в руки заполненную записную книжку и попыталась найти для него на следующей неделе хотя бы полтора часика... Много раз он оставался по вечерам совсем один. До обеда одиночество не наваливалось на него, потому что он писал, но как только время переваливало за полдень, он уже мечтал убраться из своей хотя и уютной, но пустой квартиры, и оказаться среди людей. Если ни у кого из знакомых не было времени, он в одиночестве направлялся в центр города: обычно в одном из своих любимых ресторанов угощал себя ужином, а потом перекочевывал в какой-нибудь клуб, где просто сидел, потягивал вино, слушал музыку и ждал, что жизнь ему пошлет. ...Самый тяжелый период в жизни Квидо настал после того, как он закончил книгу и отнес ее в издательство. Еще день-два он чувствовал приятное удовлетворение от проделанной работы - но вскоре на него навалилась странная беспомощность. Господи Боже мой, что же теперь ему делать? Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
