Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[10-04-03]
Последствия аварии на комбинате "Маяк" в сентябре 1957 года приравнены к последствиям шести чернобыльских аварий46 лет назад, 29 сентября 1957 года, на комбинате "Маяк" произошел взрыв емкости с радиоактивными отходами. Мощность соответствовала взрыву 75 тонн взрывчатки. Владимир Бокин: В день аварии я как раз работал в вечернюю смену. Слышу - бухнуло. Здание все содрогнулось. Называют радиохимический завод. Шарахнуло! Что-то у них там взорвалось. Марина Катыс: Радиационно-загрязненными оказались более 23 тысяч квадратных километров, где тогда проживало 270 тысяч человек. Вся загрязненная территория позднее получила название "Восточно-уральский радиоактивный след". Сегодняшняя программа целиком посвящена воспоминаниям одного человека, он приехал в Челябинск-40 в 1950 году, когда ему самому было всего 19 лет. Он был свидетелем аварии на "Маяке" в сентябре 1957 года. Он и сейчас работает на реакторе в Обнинске. Владимир Андреевич Бокин отдал ядерной энергетике более 50 лет. Владимир Бокин: Все заводы тогда носили имена начальников и назывались по-военному - "хозяйствами". Я работал тогда на хозяйстве Тарасова. Потом эти заводы получили номерные обозначения. Ну, и "Аннушка" была - это самый первый реактор, графитовый. По проекту она называлась - объект "А", так "Аннушкой" ее и звали. Когда мы приехали в зону, наш завод еще строился (строили его заключенные) и мы вроде как практику проходили на этой "Аннушке". На следующий год в зоне было организовано высшее учебное заведение (первое отделение Московского инженерно-физического института) - для повышения квалификации и для подготовки кадров. Я, естественно, сразу поступил на это отделение учиться, потому что фактически выполнял инженерную работу. В 1957 году я уже закончил МИФИ. У меня была четкая задача - после окончания института любыми путями уехать из этой зоны и оказаться как бы "свободной птицей", потому что зона все равно давит человека, в любом варианте, как бы там ни было хорошо: и природные условия прекрасные, и озеро прекрасное, в городе - парусные яхты, природа замечательная. Ведь эти закрытые зоны занимали самые красивейшие уголки России. Они - эти зоны - сейчас называются "ЗАТО". Марина Катыс: На строительстве комбината "Маяк" работало 70 тысяч заключенных из 12 лагерей ГУЛАГа. Сегодня на "Маяке" работает более 17 тысяч человек. Комплекс занимает 90 квадратных километров. С 1948 по 1992 год на "Маяке" было произведено 73 тонны плутония-238. Владимир Бокин: Наш завод был новый, и пока он был "чистый" - у нас много работало "списанных" людей с радиохимического завода, на котором конечным продуктом был практически плутоний, отправляемый в Арзамас-16 (Саров) для атомной бомбы. Конкретный продукт отправлялся с комбината. Радиохимический был самый "грязный" завод. Много людей у нас работало с этого завода, и они рассказывали про эту лучевую болезнь. Я спрашивал: "А как ты ее чувствуешь?". Он говорит: "Ужасные боли головы, на стену лезешь". Отправляли таких людей на курорты, там они принимали радоновые ванны, и это приводило к обострению лучевой болезни. Марина Катыс: Все, работавшие на "Маяке" в середине прошлого века, имели "легенды" для внешнего употребления. Владимир Бокин: Я работал - по легенде - в Южно-уральской конторе "Главгорстроя". Все - чистенький, нормальный человек. Там было много легенд для объекта - и База-10, и Государственный химический завод имени Менделеева. На разных этапах - по-разному он назывался. Теперь это производственное объединение "Маяк". Марина Катыс: Закрытые города - это, прежде всего, крупнейшие ядерные предприятия России. Они создавались в обстановке строжайшей секретности под руководством Лаврентия Берии. Но почему люди соглашались на работу в этих зонах? Что заставляло их сознательно переселяться в эти благоустроенные концлагеря? Владимир Бокин: Во-первых, была высокая зарплата для того времени. Премии были большие, это раз. Лечебно-профилактическое питание было отличное. Недаром в первые годы, до 1950-го года, специально выдавали шоколад, так же, как военным летчикам. Поэтому городские заключенные звали нас, работников, "шоколадниками". Рацион был хороший, питание было отличное, и условия жизни, и снабжение в закрытом городе всегда было самой высокой марки, то есть так люди не жили, как фактически жили мы. Марина Катыс: В июне 2001 года к заседанию правительства Российской Федерации были подготовлены Информационно-справочные материалы. Я цитирую: "При освоении новых технологий на первом в России предприятии по производству плутония (ныне это ПО "Маяк") вопросы охраны окружающей среды и здоровья населения не являлись безусловным приоритетом. В первые годы работы предприятия трудности в создании и освоении технологии выделения оружейного плутония, недооценка вредного воздействия внутреннего облучения привели к значительному переоблучению персонала. За период становления производства плутония на комбинате профессиональное лучевое заболевание было диагностировано у 2089 работников". Владимир Бокин: Что мы наверняка получаем повышенные дозы - мы понимали, но конкретно какие дозировки у нас - мы не знали никогда. Это была секретная статья. Естественно, начальник смены знал, какая обстановка, сколько, по крайней мере, доз в том или ином месте. В то время у нас были фотометрические дозиметры - пленка, основанная на засвечивании гамма-излучением. Люди порой сознательно выкладывали эти дозиметры, чтобы не получить это, неизвестное тебе, возможное переоблучение. Потому что за любое переоблучение человек наказывался. А так как мы - люди и (как все люди) отвечаем за свою работу и выполнить ее всегда хотели как можно лучше, поэтому раз мы знали, что переоблучение возможно - мы откладывали свои дозиметры, но, конечно, время работы старались сократить. Марина Катыс: Впрочем, медицинские осмотры работников на комбинате проводились регулярно. Другое дело, что результаты этих обследований были засекречены. Владимир Бокин: Вдруг у меня подскочила температура. Пошел к врачу - обнаружили в легких очаги точечные. Явный такой признак. Тогда было мне всего 20 лет. Больничный на неделю, потом - на две, потом наблюдают за мной - ничего нет. Врачи удивляются: все чисто. Много времени спустя я понял, в чем было дело. Я пошел примерно в такое же место: там были аэрозоли. Конечно, там была сигнализация: если в помещении чисто - туда можно заходить, а если красный сигнал - значит, ты не должен был туда заходить без противогаза. А противогаз надо протирать, протирочного спирта там никогда нет, надевать - это целая проблема, а работа выполняется в течение одной-двух, максимум трех минут. В таких случаях мы что делали: противогаз не одеваешь, набрал воздуха - и побежал. Потом ты, надутый, "ха!" - выдохнул и, естественно, "захватил". Возможно, было такое превышение, что вот этого "ха" мне было достаточно, чтобы схватить радиоактивные аэрозоли, они попали в легкие и сделали вот эти очаги. Марина Катыс: Еще до аварии на радиохимическом заводе Владимир Бокин, которому тогда уже исполнилось 27 лет, решил, что из зоны надо уезжать. Причин тому было много. Владимир Бокин: Просто я заметил, что после этих осмотров у меня то есть давление, то - нет. Как они там тогда называли - "транзиторная гипертония". Эти признаки меня тем более наталкивали на то, что здесь работать нельзя. Марина Катыс: По официальной версии, в сентябре 1957 года на радиохимическом заводе комбината "Маяк" из-за несовершенства системы контроля температуры и нарушения системы охлаждения произошел химический взрыв, в результате которого в атмосферу было выброшено 2 миллиона кюри. По оценкам специалистов, было выброшено 20 миллионов кюри. По данным, представленным в правительство России в июне 2001 года, загрязнению подверглись обширные территории, потребовалась эвакуация и переселение более 12 тысяч жителей. По независимым оценкам, загрязнено было 23,5 тысячи квадратных километров с населением 270 тысяч человек. Владимир Букин: Профессионалы - "дозики", они знают, что грохнуло, они тут же обследовали зону. "Дозик" рассказывал, что позвонили военные (там, в зоне промышленного комбината, стояла охранная часть всех объектов, и там, естественно, были солдаты, и над ними прошло это облако). "Дозики" после того, как сходили и обследовали зону, дали рекомендации: солдат надо немедленно переодевать в чистое и эвакуировать с этого места. Ничего этого, конечно, не было сделано. Это серое радиоактивное облако прошло рядом с нашим заводом, прямо по зоне заводской. "Дозики" пришли, доложили, что - "грязно". Я спрашивал: "А сколько конкретно?" - "Много". Ну, естественно, секретно, он не может разглашать никому и ничего. Но так как все-таки мы - свои, друзья, и дело уже к концу смены идет, я спрашиваю: "А как у нас в зоне?" "А в вашей зоне, - говорит, - почище, но тоже - хватает. Но там много". Автобусы стояли перед проходной нашего реакторного завода - так же, как и везде, нас довозили прямо до завода. И некоторые сотрудники в этой "грязи", не знаю - в какой. Мне он сказал: "Ты старайся, сколько можно, не выходить из зоны". Все в смене уже знали, что там "грязно". Как выходить? Никаких же указаний нет. В город же приедем, - что делать? Во-первых, надели "лепестки" - защита от аэрозолей. Ну а ботинки "грязные" будут? На ботинки одеваем производственные, относительно чистые, носки. Потом, приехав в город, мы все это побросали. И все. Марина Катыс: При этом водители автобусов ничего не знали об аварии. Владимир Бокин: Маршрут от завода как раз проходил через зону этого облака. Дозиметрист нам сказал, в каких местах (в частности - возле здания "пожарки") особенно "грязно". Он говорит: "Там "грязища" - вообще беспредел". Мы понимаем, что около "пожарки" надо как можно быстрее пролететь эту полосу. Шоферу говорим: "Гони, гони". А шофер - городской, он и не знает, чего тут делают. Он едет себе спокойно. А у нас - колоссальные внутренние переживания: мы же знаем, что мы едем по "грязи", по жуткой "грязи", - я имею в виду радиоактивную грязь. Мы едем, едем... Сердце - аж слышишь, как оно стучит, бухает прямо. А шофер спокойно сидит за рулем и едет. Марина Катыс: По счастью сам Озерск, находящийся всего в 18 километрах от промзоны комбината, серьезно не пострадал. Владимир Бокин: Вся радиоактивность (считают, что 20 миллионов кюри выброшено было этим взрывом), так 18 миллионов кюри осталось на этой промплощадке. Поэтому после происшедшей аварии сразу же были введены транспортные ограничения. Сделали "условно чистые" автобусы. Они все были загрязнены, их отмывали. Пересадка была на автобусы, которые не выезжали из промышленной зоны. А в город отвозили уже "условно чистые" автобусы. Во всех столовых (а это город был молодой, мы были холостяками и питались в основном в столовых) - были установлены дозиметрические приборы. Фон был большой, конечно, хотя в самый первый момент нам сказали, что город не зацеплен. Так, вроде краешком, и то - мимо. Марина Катыс: После аварии все больницы и клиники Челябинской области были заполнены пострадавшими, около 200 человек умерли. Через 10 дней после аварии было эвакуировано более 10 тысяч человек. Аварию оценили как тяжелую, шестой степени, в соответствии с Международной шкалой событий на ядерно-опасных объектах. В 1958 году в Челябинской и Свердловской областях пришлось оставить необработанными 106 тысяч гектаров плодородной земли. Владимир Бокин: Это была закрытая тема. Разговор начался после Чернобыльской аварии 1986 года. Хотя многие данные той аварии можно было бы в полной степени применить при ликвидации последствий чернобыльской катастрофы. Все было известно уже тогда, никаких жмурок, никаких "закрытых глаз" здесь не могло быть. НО это применено не было. Марина Катыс: В октябре 1957 года Владимир Букин перевелся из Озерска в подмосковный Обнинск. Владимир Бокин: Я посмотрел, какие у них уровни по сравнению с нашими, говорю: "О, это рай. Здесь работать можно". Наступило холодное время, я тут же плащик одел - и он зазвенел у меня здесь, в Обнинске, в 1957 году. Они так поразились: "А что это у тебя? Нельзя выходить с этим плащом". Я говорю: "А что ж, я - без плаща пойду?" "Да не положено, - говорят, - с плащом, ты что!" - "А куда его?" - "Уничтожать. Оставляй его тут". Марина Катыс: Последствия семи лет работы на комбинате "Маяк" и собственно аварии Владимир Бокин стал ощущать уже в Обнинске. Владимир Бокин: Когда я уже приехал в Обнинск, так сложилась судьба, что мое новое рабочее место было связано с радиоактивностью. У нас стоит наземный прототип атомного реактора атомохода - настоящий реактор атомной лодки в полную габаритную величину, все как надо, и - турбинный отсек. Работа связана с радиоактивностью, поэтому - медицинский осмотр, анализы крови и прочее. И сразу мне зарубили поступление на этот объект. Пожалуйста, в другом месте: в ФИ, пожалуйста, потому что анализ крови не подходит. Что делать? Я приехал с женой, с детьми, на этом рабочем месте зарплата выше. Какие-то 300 рублей разницы, но это - 300 рублей! Тогда это многое значило, это был 1957 год. Ребята пошли, сдали за меня анализ крови и говорят: "Что ты волнуешься? Все, нормальный анализ". А когда ты уже поступил на работу, тебя с такими анализами плохими не уволят, потому что ты получил их как бы на работе - логика такая. А поступать ты должен свеженький, чистенький - у нас тут своих "грязненьких" много. Вот это (что у меня кровь была паршивая) последствие, может быть, и аварии, и самой же производственной работы. Конечно, у нас и на "Маяке" бывали аварии, на нашем реакторе, потому что это был первый тяжеловодный реактор. Однажды рассыпало там, в технологической цепочке прямо в открытую отработанные блоки с делящимся материалом. Они были рассыпаны прямо в транспортном цехе. Автоматика так сработала, всякое может быть - рассыпала. Как их собирать? - Руками! Вот вся смена гоняет: через коленчатый телескоп (чтобы не облучаться) тебе показывают: посмотри обстановку, добежишь туда-то и туда-то, сделаешь то-то и то-то, сколько сможешь - столько перебросишь. Два раза я, помню, бегал туда (так же, как и все). Тебе только крикнули: "Хорош!". Ну, а ты хочешь еще - ты же молодой, ты же коммунизм строишь, светлое будущее... А сколько ты взял, только временем определяется. Понятное дело: сколько надо - столько и напишут. Если ты две годовых нормы взял в этом году - значит их распишут (что лишнее ты набрал) на следующий год. Марина Катыс: На заре развития ядерной энергетики люди, особенно - молодые, плохо представляли себе опасность радиационного облучения. Романтика порой подменяла собой технику безопасности, и, к сожалению, это поощрялась руководство отрасли. Достаточно вспомнить фильм "Девять дней одного года" с Алексеем Баталовым в главной роли. Владимир Бокин: Никакими инструкциями не было предусмотрено нам осматривать помещение под реактором, куда сходились трубы тяжелой воды от насосов. А трубы были не сваренные - фланцевое соединение было труб, и во фланцах лежали сигнализаторы (асбест, который намокает и таким образом за счет сопротивления сигнализирует о появлении воды). Однако же "на всякий случай" наш начальник предписал нам, чтобы каждую смену кто-то заглядывал в "паук". И вот, на работающем реакторе надо было открыть эту массивную защитную дверь и заглянуть. Он говорит: "Вы только гляньте - чуть-чуть, левым глазом и тут же закройте..." Это я сейчас понимаю - дурак дураком был! Надо было сходить, ничего не открывать, приходить и писать: "Все в порядке". Но мы же - люди советские. Нам какую лапшу ни вешали - так мы и жили всю жизнь "с лапшей на ушах". И вот когда я приехал в Обнинск, тут была врач, которая увидела у меня повреждение хрусталика. Это вот - результат моего подглядывания под реактор. Марина Катыс: Поселок Муслюмово расположен в 30 километрах вниз по течению от комбината "Маяк". После аварии жители Муслюмова были подвергнуты принудительному обследованию крови и костного мозга. До 1992 года результаты этих исследований оставались секретной информацией. О возможных причинах аварии 1957 года на комбинате "Маяк" рассказывает очевидец событий, человек, более 50 лет проработавший в ядерной энергетике, Владимир Андреевич Бокин. Владимир Бокин: Что это был не ядерный взрыв - это всем было и так очевидно. Все знали, что это последствия постепенного нагревания. Значит: не смотрели, не смотрели - и потом, в конце концов, это привело к тепловому взрыву. Это понятное дело. Потом появилась версия, что этот взрыв был произведен сознательно в целях испытания и эксперимента над людьми. Подобные эксперименты, мы знаем, проводились и в Троицке, когда там производился атомный взрыв в порядке эксперимента над армией. Туда же специально гнали солдат. Люди там жили и людей не эвакуировали. Это было сделано сознательно, и это уже известно. Возможно, и в этом есть правда. Во-первых, произошла эта авария в выходной: то есть максимальное число рабочих-профессионалов не было задето этой аварией (иначе завод тогда остановится при таком эксперименте, если это все произвести в рабочее время). Направление ветра было именно такое, чтобы и город не зацепило, и минимум промышленных городов было задето. Это - трудно предугадать, но это совпало. И я склонен считать, что это было именно так. Хотя утверждать это, естественно, нельзя. Все были выселены вдоль реки Теча. Осталось четыре, по-моему, поселения, которые не были выселены, причем - на определенном четком расстоянии: в разы. Километров в 20-ти, а следующее - в 40. И этих людей не выселили, хотя эти поселки были также загрязнены, как другие. И до сих пор они там живут - забитые люди, как будто - из другой цивилизации. Эти люди остались на загрязненной территории. Для чего это делалось? Эти факты, объективные факты, говорят за правдоподобность этой версии. В нашей стране это вполне возможно. Марина Катыс: Аварию на "Маяке" 1957 года специалисты приравнивают к шести Чернобылям. Максимальной силы радиационное поражение достигло спустя 15-19 лет, то есть - в середине 70-х годов. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
