Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
С христианской точки зрениВедущий Яков КротовАнатолий Стреляный: Там, где француз скажет: "Моя бедная Франция", русский говорит: "Несчастная Россия". Верующий русский не может считать себя счастливым, зная, что на свете много несчастных, страдать из-за этого, сострадать несчастным. И есть то, что называется русской духовностью. Конечно, не Россия - родина несчастий, и не только русская религиозность так занята несчастьем. Вопрос о смысле несчастья настойчиво ставит, например, иудаизм, но ответа не дает, указывает только утешение, утешение - в вере в творца. Не случайно вошло в поговорку насмешливое выражение "еврейское счастье". В 20-м веке в некогда сплошь христианском мире стали модны восточные религии. Они учат, что человек сможет преодолеть несчастье, просто изменив свой взгляд на мир и самого себя. В России, однако, преобладающим остается христианский взгляд на несчастье. Что это за взгляд, как смотрят на несчастье разные ветви христианства? Яков Кротов: Этот выпуск нашей передачи будет посвящен несчастью. Само существование слова "несчастье" - ведь это уже великая радость, потому что оно свидетельствует о способности человека наделить смыслом нечто совершенно бессмысленное - физическое переживание, страдание, боль. Первично страдание, когда мы называем страдание - несчастьем, это уже предположение, что страдание - это знак нашей судьбы, это - какой-то символ. В 17-м веке в России неизвестный автор написал своеобразную балладу "О горе и злочастии". Как горе-злочастие довело молодца. Это сказ именно о злочастии, таково первичное звучание слова несчастье. Злая, дурная часть, злой жребий, горькая доля, выпавшая человеку безо всякой вины с его стороны - вот что такое несчастье. Был добрый молодец, вся вина которого была в том, что он мал, глуп, не в полном разуме и несовершен разумом. "Своему отцу стыдно покоритеся и матери поклонитеся, а хотел жить как ему любо. И заработал 50 рублев, завел себе 50 другов". А дальше баллада описывает, как он с ними начал пить. И пил, и пил, и все пропил. Несчастья тут предстают как неотвратимый рок. Гарпия, которая побеждает свободу человека. Молодец опомнился, бежит от этого злочастия, а оно - за ним. И только в монастыре человек находит спасение. И все равно несчастья остаются у святых ворот снаружи, так что - выйти не моги. И формально конец у этой балладочной былины - очень православный, а по существу ведь это - издевательство над верой в Бога, как будто он в монастырях только правит, а вне монастырей только несчастье торжествует. Несчастье здесь уже не только страдание физическое, это еще и страдание душевное, это осознание иррациональности зла и горя - у них нет объяснения. И я думаю, это самые первые религиозные ощущения самых первых людей. История духовной жизни человечества может быть понята как история осмысления несчастья, поиск причин ему, его рационализация. И вот первое открытие: что несчастье - это результат человеческого греха. Сейчас это банальность и пошлость, и в любом катехизисе прописано. А ведь сколько-то тысяч лет тому назад, какой-нибудь далекий наш предок взвился от озарения: ведь я сам виноват во всех своих бедах, поэтому мне плохо, согрешил. Прошло еще несколько веков, и нашелся человек, который поднял бунт против этой аксиомы. И так в Библии появилась книга Иова, книга о самом несчастном человеке в мире, который даже не хочет счастья, он не хочет воскресить умерших детей, он не хочет, чтобы ему вернули погибшие стада. Он хочет одного - понять: за что? К нему приходят друзья и объясняют, что он, видимо, согрешил чем-то против Бога. А Иов упрямо говорит: нет, ничем я не согрешил, не заслужил я этого несчастья. И вот эта точка, где, как говорят богословы, Ветхий Завет достигает последней вершины, на которую только может вскарабкаться человек. Выше некуда - выше небо. Опровергнута аксиома о том, что человек обязательно сам виноват в своих несчастьях. Но каков же тогда настоящий ответ? И вот дается несколько вариантов, из которых в сегодняшнем мире самые, пожалуй, популярные - два. Один - особенно у нас, в России, - это ответ самого Господа, Христа. Другой - это ответ Будды, который жил незадолго до него. Чем отличаются вот эти два ответа - ответ христианский и ответ восточный, буддистский - друг от друга? Говорит Дмитрий Родышевский, магистр богословия, живший и в Америке, побывавший и на Тибете, изучавший буддизм. Дмитрий Родышевский: Мне кажется, что и Восток, и Запад, и буддисты, и христиане понимают несчастье одинаково, именно - как поворот колеса Фортуны вниз. Образ из буддизма - это поворот колеса сансары, колеса Фортуны, вниз; когда оно идет вверх - это счастье. Но отождествление себя с этим колесом, зацепленное за это колесо - и когда оно идет вниз, и когда оно идет вверх - это и есть страдание, это возвращение тебе посеянного тобой, это - карма. Это - результат твоих предыдущих действий. Необходимо обрести просветление сознания для того, чтобы помогать всем живым существам - избежать страдания. Буддисты говорят, что даже если уничтожить несчастье, то есть - все превратности судьбы, у человека все равно останется страдание, неудовлетворенность сознания, духа. Они предлагают осознать причины несчастья и причины страданий. Причины несчастий - в ваших предыдущих действиях, в ваших - лично. Действия, помышления, желания, если не в этой жизни, то - в предыдущих. И смысл осознать, почему вы совершили эти действия из-за непросветленности сознания. Из-за того, что вы принимали временное за постоянное и цеплялись за это, отождествлялись с этим. Когда вы поймете, вы перестанете цепляться за колесо, и вы окажетесь в центре колеса. Центр колеса - это в буддизме пустота, которая есть пустота буддизма, это есть полнота библейского Бога. Главное несчастье - это мысль о том, что страдание бессмысленно, непонимание смысла страдания. Для них Христос это качество пустоты. Яков Кротов: Христианство сравнивает церковь с невестой Христа. Как для мужа жена - это же не счастье, не абстракция, не полнота. Жена - это конкретный человек с руками и ногами. И Николай Бердяев говорил, что "буддизм и стоицизм это высочайшие типы нехристианских учений, они учат, как избежать несчастий, как стать нечувствительными к страданиям. Но они бегут в небытие. Буддизм, говорил Бердяев, не знает, как жизнь может быть выносимой при принятии страдания, не знает тайны креста. Буддизм есть по-своему великое учение о спасении от несчастий без Спасителя. Стоицизм есть учение о самоспасении человека от страдания, о достижении покоя, апатии". Выход, оказывается, в том, чтобы потерять чувствительность к несчастьям. Но за этим ведь стоит страх перед страданием. А к тому же - буддизм еще и дает ложное объяснение несчастью как греха в возможной предыдущей жизни. Иову Будда сказал бы: да, ты не согрешил в этой жизни, но в предыдущем воплощении что-то было, за это ты расплачиваешься, за это заплатили твои дети. Да была ли она, эта предыдущая жизнь? Была ли она грешной? Где подтверждение этому? Ни малейшего. Значит, не есть ли учение о перевоплощении душ просто уход от ответа в гипотезу, в рациональное такое предположение. Стоическое перенесение несчастий - и то честнее буддистской увертки. По крайней мере, стоик признается, что причин у несчастий нет, признается, что жизнь вообще - есть несчастье, надо терпеть. Чем христианский ответ на проблему несчастья отличается тогда от этого высшего достижения дохристианской и внехристианской духовности, буддизма? Дмитрий Родышевский: В чем основное отличие от буддизма - христианство призывает принять на веру то, что страдание исполнено смысла, в том, что принятие его и преодоление его есть высшее благо, что оно послано Богом, что оно не бессмысленно. Христианство призывает принять то, что страдание небессмысленно, на веру. Буддизм призывает осознать это, понять это рационально. И в этом отличие. Христианство призывает совершить прыжок веры, но апеллирует к этому трудно определимому чувству человека, которое отвечает к органу в человеке, которое отвечает за веру. Это очень сложно. Но когда человек делает это - тогда он испытывает единение с Богом, тогда он исполняется духа святого. Буддист успокаивается, обретает просветление сознания. Может быть, конечная цель - одинаковая, эмоциональные окраски этого и пути - разные. Яков Кротов: Вера - вот оказывается межа между христианином и нехристианином. И тут, мне кажется, буддист ближе к нехристианину, он все равно - неверующий. Хотя внешне может иногда показаться, что просветленный буддийский монах похож на просветленного христианского монаха. Но ведь дело не в просветлении. Христиане почитают святыми, прежде всего, не монахов, а мучеников, и монахов сравнивают с мучениками, а не наоборот. Мученики, люди, которые не поднялись над страданиями, которые вошли в них, прошли через них и в этих несчастьях, в этих страданиях видели свое счастье. Буддист отстраняется и от несчастья, и от счастья, он как бы стремится к полюсу, где движения нет, к самой центральной точке колеса; там - неподвижная точка. А христианин не разбирает особенно - счастье или несчастье, он идет за Христом, нести Спасителя, нести его слово о царстве Божьем, о счастье. Потому что это - благая весть, это - не какое-то отстранение. Если на дороге за Христом попадается крест - и это счастье. И христианство так же не похоже на буддизм, как крест не похож на колесо. Колесо в христианстве разве что у святой Екатерины Великомученицы, которую казнили, распяв на колесе. И для христианина, оказывается, не так важно, счастлив человек или несчастлив, страдает или нет, - не важно, освободился ли он от привязанности к земной жизни. А важно для христианина - верует человек или нет. Буддизм тогда оказывается как бы высшей точкой развития неверия. Умнее неверующий быть не может - рациональнее. Говорит Владимир Торбаев, протестант, точнее - "пятидесятник", сотрудник "Радио-церкви". Владимир Торбаев: Конечно, нет. Светское несчастье, и несчастье то, как это понимает верующий, - между ними, я бы сказал, огромная разница, просто пропасть, существует. Потому что светский человек, человек неверующий, атеист или тот, кто знает Бога, но не приближается к нему, - у него все завязано на естественном мире. То есть - то, что происходит с ним в этом естественном мире. И если этот мир рушится, то для него уже рушится все, в том числе и духовный мир. Но верующий человек не должен быть таким. Он должен держаться, прежде всего, за те вещи, которые предлагает Бог. И когда он правильно наставлен, правильно верит,- то, когда приходит несчастье, какое бы оно не было, конечно, прежде всего, касается внешнего мира, нашего плотского человека, то он проходит, он выдерживает эти испытания. И я бы сказал даже больше: он становится более закаленным, более усовершенствованным, что ли, человеком, пройдя эти испытания. Потому что только через испытания, через скорбь - человек может усовершенствоваться духовно и внешне. Яков Кротов: И надо сказать, что часто именно протестантские проповедники, обращаясь к аудитории, говорят: придите ко Христу, там - спасение от несчастий. Вы больны? Выздоровеете. Вы нищие? Разбогатеете. Действительно, так бывает. Но ведь бывают несчастья, которые, словно оковы, сопровождают человека всю жизнь. Можно попросить у Бога исцеления от рака, и получить его. А от СПИДа? Даже просить неловко. Неизлечимая болезнь, а бывает "неизлечимая" нищета, как в российской провинции, когда стыдно посоветовать человеку - зарабатывать на жизнь, потому что все каналы перекрыты. И что тогда тут посоветовать? Владимир Торбаев: У нас в России очень хорошая поговорка: пока гром не грянет, мужик не перекрестится. Я думаю, любой человек, когда с ним происходит несчастье, и когда рушатся все его опоры жизни, финансовые, связи, может быть, какие-то, - то он прибегает к последней надежде. А многие люди бегут к бабкам-гадалкам, к экстрасенсам. Но я хочу просто сказать, эта опора так же рухнет у вас рано или поздно. Есть истинно настоящие опоры - это Бог и его слово, которое он нам оставил. И если мы будем твердо держаться того, что нам предлагает Господь Бог, то мы пройдем через эти несчастья. Яков Кротов: Что такое несчастье, с точки зрения христианства? Каков православный взгляд на это? Говорит Александр Мелик-Пашаев, православный, педагог и психолог. Александр Мелик-Пашаев: Конечно, о несчастье независимо от счастья говорить невозможно, само слово уже не дает этой возможности - отсутствие счастья. Что нам слово подсказывает? Что счастье - это, конечно, часть в чем-то, православный смысл, христианско-религиозный смысл этого - это причастность. Вы помните, конечно, когда Христос умывает ноги, Петр говорит: "Не умоешь ног моих вовек". Он говорит: "Если не умою тебя, не имеешь части со мною". Кто-то из древних говорил о том, что со стороны - язычниками - христиане воспринимаются, как странные существа, которые одновременно и самые счастливые, и блаженные. Они же и рыдают, они же и бессильны и в то же время ничего не боятся. И что эти две стороны должны вроде бы сочетаться в человеке большого такого, христианского опыта. Ну и второе: изображения святых. Конечно, это не портретное изображение, но, тем не менее, не случайно же они таковы, ведь там и благодать, и в то же время - большое напряжение, и часто, ну я не могу сказать - страдание или... Но, во всяком случае, даже Николай Чудотворец - это же выражение человека, несущего какую-то громадную работу духовную, невероятного масштаба, и причастного, действительно, к трагизму существования. Пока мы все частично отделены друг от друга, частично отделены от собственного своего существа, каким созданы, пока мы не там - конечно, несчастье никуда не денется. Яков Кротов: Чем христианское представление о несчастье отличается от нехристианского, и отличается ли вообще? Такой вопрос надо задавать человеку, который узнал, что такое несчастье. Я его задаю православному дьякону Евгению Морозову, который только что освободился из тюрьмы, где отсидел по совершенно неправедному оговору 8 месяцев. И, собственно, он даже выпущен из тюрьмы только потому, что ему пересмотрели срок на условный. Признаться, что приговор неправильный, наши судьи, особенно провинциальные, конечно, не решаются. А может ли быть большее несчастье, чем лишение свободы, с обычной, человеческой точки зрения? Не случайно на Руси заключенных называли всегда "несчастники". Так вот: представление о несчастье отличается ли у христианина и нехристианина? Евгений Морозов: Безусловно, безусловно, именно у христианина и отличается. Тенденция людей, которой они задаются мыслью о смысле, цели жизни, сводится к поиску примитивных форм обеспечения стабильности во всех сферах жизни. Так, чтобы ничто не сдвинуло с места, раз и навсегда занятого человеком - это тенденция всех людей. И, безусловно, и христианину страшно каждый раз страшно идти за Богом и покидать эту стабильность. Люди, по большому счету, делятся на два лагеря. Это - те, которые ищут истину, как бы они себя не называли, и которые при этом счастливы. И - те, которым при этом больно, и они ничего не ищут, им ничего не нужно. И именно это есть, с моей точки зрения, несчастье, это есть саморазрушение. Добиться этого равновесия, этой стабильности можно только путем предательства самого себя и незаметного, может быть, предательства по отношению ко всем людям, с которыми он встречается. Самое главное - что счастье без боли невозможно. Покуда мы живем на земле, если мы хотим быть счастливы, мы должны знать и быть готовыми и идти на боль. Самый классический тому пример - это рождение ребенка. Если попытаться уклониться от боли - к этому стремится человечество, как можно меньше иметь боли, как можно меньше проблем, как можно больше комфорта, - то в этом случае это сказывается и на семье, и на ребенке. Саморазрушение, с моей точки зрения, может не сопровождаться болью, оно может не сопровождаться видимым, внешним несчастьем, оно может быть планомерное, последовательное, спокойное, благополучное саморазрушение. Когда человек благополучно идет в самую смерть, в самый ад, в самую низость, в самую преисподнюю. Яков Кротов: Может ли христианин помочь другому человеку в его беде, в его несчастье? Одинаково ли отношений у христиан разных конфессий - к несчастью? Ведь сегодня многие христиане в России принадлежат к христианству, я бы сказал, американского образца, которое принесли сюда американские проповедники вместе с - очень непохожим на наше - представлением о счастье, очень оптимистическим и светлым. Одну ли и ту же благую весть обращает христианин к человеку счастливому и несчастливому? А, может быть, счастливому - и вовсе уже Христос не нужен? Когда мы смотрим в словарь, то "счастье-несчастье" - это, кажется, пара антонимов, как добрый и злой, свет и тьма. Человек вообще склонен глядеть на мир двоично. Это просто - разделить мир на такие пары. И если такой взгляд распространяется и на мир невидимый, становится способом осмыслить само существование души человеческой, то философы и богословы называют это дуализмом или манихейством. Современному русскому человеку манихейство, этот взгляд, лучше всего знаком по роману Булгакова "Мастер и Маргарита", где один из героев заявляет, что без тени невозможен свет. Во всяком случае, невозможно увидеть свет, если нет каких-то мрачных пятен, а поэтому - да здравствует мрак, он помогает нам увидеть свет. Бог и дьявол, счастье и несчастье, с этой точки зрения так же тесно связаны друг с другом, неразрывно, как ирландцы и беспорядки, водка и соленый огурчик, выпил - закусил, согрешил - покаялся. Такое манихейство, такая двоичная психология очень терпеливо относится к несчастью. Ну - горе, но все-таки без него счастья бы не было, или не почувствовали бы мы, как все-таки хорошо жить. Разумеется, это терпение обычно относится к чужому несчастью, не - к своему. Но если вслушаться в наполнение этих русских слов, то окажется, что счастье и несчастье - это обозначение явлений, не противоположных друг другу, а просто - совершенно разнородных. Ну, как омлет и музыкальная симфония. Счастье не имеет множественного числа, оно одно на всех, оно объединяет человечество. В этом смысле прав Толстой, говоря, что все счастливые семьи счастливы одинаково, они счастливы - одним счастьем. Несчастье - тут, пожалуй, только множественное число и есть. Несчастья бесконечно отчуждают людей друг от друга, поэтому о них можно говорить во множественном числе. Хотя разнообразие несчастий - ассортимент на редкость постоянный и сводится, в сущности, все к короткому слову "смерть", смерть - оптом и в розницу. Счастье обязательно чувствуется, ощущается, переживается. Что-то хорошее становится счастьем, только если становится частью моей жизни, воспринятой всем сердцем. А несчастье - оно остается реальностью, даже если никто по его поводу не переживает. Смерть бездомного пьяницы никого не огорчит, но все равно это - несчастье. Смерть пьяницы с квартирой кого-то даже может и обрадует, и все равно это будет несчастье - огромное, мрачное, темной глыбой зияющей посреди нас, людей. Что же такое несчастье? Я задаю этот вопрос православному дьякону Евгению Морозову, который только что вышел из тюрьмы, отсидев 8 месяцев по неправедному оговору. Для меня лично, не сидевшему в тюрьме, кажется, что это - самое великое несчастье. И неслучайно в течение многих тысячелетий тюрьма была подземельем, туда бросали как в могилу. Оказаться в тюрьме - это все равно, что сойти во гроб. Как тогда православный человек встречает вот это, почти крайнее - несчастье? Евгений Морозов: Прежде всего, я хотел сказать, что лишение свободы не имеет никакого отношения к несчастью, никакого. То, что это боль - да, но о несчастье здесь совершенно невозможно говорить. Я видел прекраснейших, талантливейших, счастливейших там людей, - несмотря на то, что им больно. Они умеют найти радость в общении, в видении личности человека, который рядом с ними находится. То есть жизнь там не прекращается, а именно жизнь - она и есть счастье. Именно жизнь, в христианском понимании - как источник воды живой, как источник света Божьего. Жизнь не сдерживается рамками заключения, поэтому не имеет никакого отношения к несчастью. Большинство людей, которые составляют эту общность, согласились с тем, что им предложили. Согласились, и их это устраивает. Вот в этом, наверное, заключается несчастье. А раз их это устраивает - значит, с ними можно делать все что угодно. Они согласились быть рабами, согласились быть крепостными, и это - общая тенденция, за исключением весьма малого процента, которые - не хотят. Яков Кротов: Тогда выходит, что там самыми счастливыми были те, кого охраняли, а охранники были несчастны? Евгений Морозов: Именно так. Это было прекрасно видно, как складывались взаимоотношения людей: персонала и заключенных. Заключенные выглядели при этом общении людьми достойными, красивыми, мужественными. Персонал при этом выглядел как бы людьми забитыми. И даже по своим внутренним качествам людей, относящихся к персоналу, сотрудников уголовно-исполнительной системы, можно тоже разделить на две категории. Либо это солдаты, которые выполняют приказ, зная, что этот приказ - злой и ложный, но ничего не могут уже сделать, поскольку они - солдаты и поскольку, в противном случае, это им самим грозит казнью. А другая категория этого персонала - это просто люда весьма и весьма бедные - интеллектуально, духовно, душевно и нравственно. Бедные чрезвычайно, которые вызывают жалость. И даже открытые насмешки, которые они никак не пытаются парировать... Они согласны, они согласны с тем, что они такие и другого места они себе найти не могут. Яков Кротов: А вот вопрос к его жене, Ирине. - Вы оказались в ситуации несчастья, может быть, еще горшего, чем ваш муж, потому что удивительная способность человека делать чужое страдание - своим, чужую беду, чужое несчастье - своим, значит и для вас это несчастье? Но совпадает ли, с христианской точки зрения, ситуация несчастья, объективно, но таково, - объективная эта ситуация несчастья, и ощущение несчастья? Ирина Морозова: Как в бытовом общественном богословии - если так можно сказать - это совершенно не совпадает. Можно быть рядом с мужем - и быть абсолютно несчастным человеком. У нас попытались отнять все и даже друг друга физически, но не сумели отнять. Блаженность души, счастливость, счастливое состояние души и единение двух сердец даже на расстоянии сотни километров. Для меня было бы несчастьем, если бы я предала Бога, и предала брак, и сломалась, отступила, и не была верна, как сказано в Апокалипсисе, до смерти. Яков Кротов: Я знаю, что вам помогли справиться с этим несчастьем, нашли деньги на адвоката американские протестанты, к нашему - православному - стыду. Один ведь из аргументов нашего антизападничества состоит в том, что на Западе, как мы его знаем по его представителям здесь, по фильмам, - они ведь все такие улыбчивые, как дети, они изображают счастье, и нас это страшно раздражает. Зачем - это ведь лицемерие? Один мой знакомый, американский миссионер, протестант, очень похожий на русского, я сперва не поверил, что он американец... И он объяснил, что мало того, что он одевается как русский человек и даже цвет лица какой-то серый сумел себе сделать... А он объяснил, что, действительно, когда он переходит из американской компании в русскую, или едет в метро, чтобы казаться "своим в доску", он делает вот так: он опустил уголки рта вниз, сощурил свои широко открытые по-детски глаза, и в одно мгновение на месте нормального американского лица возникло совершенно русское воплощение мировой скорби, такой - "вельтшмерц". Нас это часто раздражает. Мы знаем другое христианство, мы знаем более уважительное отношение к другому человеку, когда несколько неприлично быть счастливым. Нет, мы несчастны, и ты будь несчастен. Вот как, с православной точки зрения, такое - протестантское, западное отношение к несчастью, попытка его как бы игнорировать? Ирина Морозова: С теми американскими протестантами, с которыми я общалась, - они, как дети, хотят закрыть глаза на то, что рядом есть несчастье. Они не хотят, может быть, в некоторых случаях это видеть, и на этом построены богослужения многие. И часто забывается такой момент, что "на земле будете иметь скорбь". И они хотят забыть этот момент и хотят просто часто абстрагироваться от того, что вокруг - боль, кровь, безумное количество несчастных, то есть - "не Божьих людей". Но это они делают не из каких-то таких злостных соображений, они просто пытаются донести всем остальным, то есть - несчастным людям, не знающим Бога, что Бог - это счастье. Это - радость. Это, прежде всего, блаженность. Они таким образом пытаются это донести, иногда у них это получается немножко наивно как бы. Действительно - как будто два прихлопа, три притопа, детский садик, но это - как бы некоторая непосредственность. И им обидно, что русский человек, опуская углы рта, и постоянно с прищуренными глазами, такой замученный и затюканный часто, не хочет поднять глаза на небо и увидеть, что Бог - это счастье, радость, но при этом - "на земле будете иметь скорбь". И вот, соприкоснувшись с нами, кстати говоря, многие протестанты почувствовали эту скорбь, сумели как-то соединить счастливость и состояние этой формы, которую на земле человек вольно или невольно должен иметь, как одежду, потому что вокруг - несчастья. Даже видеть этих несчастных людей, не знающих Бога, это огромная скорбь и страдания, это боль. И очень хочется, чтобы все были счастливы, то есть - все знали Бога. Яков Кротов: Есть ли разница в отношении к несчастьям у протестантов и православных? Я задаю этот вопрос протестанту, "пятидесятнику", хорошо знающему протестантскую традицию, Владимиру Торбаеву, радиожурналисту. Владимир Торбаев: Протестанты в своей массе нуждаются вот как бы в трезвом взгляде к жизни, в смысле несчастья. Это связано, прежде всего, с богословием, которое преподается среди протестантов. Я имею в виду - в общем. Конечно, существуют здравые церкви, которые здраво относятся к понятию несчастья, среди протестантов, есть отдельные церкви. Но в своей массе, конечно, там существует такая теология как бы успеха. И, к сожалению, в большей степени завязано это на материальную часть жизни. Я, например, понимаю так: успех, прежде всего... Библия говорит об успехе, о духовном успехе, и поэтому здесь нужна коррекция в проповеди ее у протестантов именно на духовный аспект отношения к жизни, на внутреннего человека, а не на внешнего. В то же время среди православных - я не могу судить, но все-таки я живу в православной стране - я знаю, существует такая тенденция отношения к несчастью как бы как к року. Русский человек - сам по себе спокойный человек, он человек внутренний, если так можно сказать, и поэтому и его душа более склонна к депрессиям, к несчастью. То есть это - чисто душевность, я так понимаю. Здесь проблема заключается в том, что все замешано - духовность и душевность. И, я думаю, что проблема вообще, духовная проблема, она связана с тем, что каждый человек и все церкви разобрались бы, в конце концов, что есть духовность и что есть душевность. И нам это может объяснить исключительно только слово Божье. Яков Кротов: И тут же вопрос: вот это отношение к несчастью, более оптимистическое на Западе, пессимистическое в России - это разница между православием и протестантизмом, или между какими-то национальными характерами? Говорит Руди Винс, русский, который уже несколько десятилетий живет в Америке и руководит христианской радиостанцией. Руди Винс: Культуры, русская и американская, которая создалась сейчас, - они отличаются. В Америку, скажем, приехали пионеры уже с более оптимистическим вдохновением начинать новую жизнь: все построить, все удастся, с трудностями, но будет положительно, успех будет. И мне кажется, вот этот менталитет, этот подход остался у американцев до сегодняшнего дня - у многих, во всяком случае. Как христианин, живущий сейчас в Америке, я тоже больше и больше читаю Библию с тем мышлением. И когда трудность какая-то, встречаюсь с какой-либо трудностью, то всегда думаю: какова же положительная цель в этом? Если даже - ни что другое, то я чему-то научусь. Яков Кротов: У меня это, откровенно говоря, вызывает какое-то внутреннее сопротивление, и я готов по-протестантски основать его на Библии. Потому что в Библии сказано, что надо плакать плачущим, надо сострадать людям. И вот мы здесь в России - несчастные, бедные, а американцы приходят и начинают рассуждать: нет, вам русским не нужно дарить рыбу, вот мы вам подарим удочку и научим вас ловить. А мы говорим: помилуй Бог, какая удочка, у нас река пересохла, рыбы уже давно нет, она вся отравленная. Не надо нам вашей удочки, поплачьте вместе с нами на берегу нашей пересохшей речки. А протестант все равно продолжает улыбаться. Почему? Руди Винс: Ну, если река пересохла и негде ловить рыбу, то, может быть, научиться охотится? Дичь еще есть, и так далее. Нужно научиться жить. И, кажется, у апостола Петра мы читаем, что "благодарите Бога, когда трудности встречаете". Все трудности, испытания, которые мы встречаем в жизни, они нас приводят ближе к Богу и учат жить. В каждом несчастье нужно искать цель, в чем-то есть положительная цель. Для того чтобы мы что-то увидели, что-то оценили, что-то нам может открыться. И многие, я знаю, конечно, в Америке, если взять в религиозной атмосфере, позитивное, положительное мышление: в нашей голове - болезни, если мы будем внушать себе, что мы здоровы, то более здорово будем жить и так далее. Психологически есть какая-то основа этому тоже. То есть оптимист все же более счастливо живет. Не так ли? Яков Кротов: Как можно помочь несчастному? Евгений Морозов: Несчастье - это не отсутствие смысла, это отсутствие необходимости в истине. Человеку несчастному, с моей точки зрения, именно так мною охарактеризованному, помочь невозможно, никто за него искать это не сможет и не должен. Яков Кротов: Как пресечь порочный круг сценария несчастья, который слишком часто разыгрываем мы, христиане, и нехристиане, живущие в России? Александр Мелик-Пашаев: Есть такое понятие психологической защиты, которой человек неосознанно уходит от основной своей проблемы, представляя ее себе не в том виде, в котором она существует на самом деле. Хотя в большой перспективе это, конечно, разрушает его как личность или препятствует его росту, но в малой перспективе это создает некий... Конечно, не комфорт. Какой тут комфорт может быть?! Но некое чувство заполненности жизни, чувство того, что себя менять не нужно. Вопрос в том, что он сам-то думает, считает ли он, что он сам разрушает свою искру Божью, себя как человека, или он не думает, как большинство, а просто впадает в некое движение в плохую сторону, которое захватывает его постепенно? Это же разные вещи совершенно: что он стоит перед выбором, или просто сползает, со стороны видят, что он деградирует. Яков Кротов: В конечном счете, может быть, единственное счастье для христианина, как и для любого человека, заключается в том, что мы достаточно духовны, чтобы сделать чужое несчастье своим, чтобы сострадать другому не только в физических муках, но и в его неверии. Парадокс в том, что несчастному помочь невозможно, счастливому - не нужно. Слишком многим людям мы говорим о том, что нужно взять свой крест и идти за Христом, а человек несет крест, только он несет чужой крест, в этом его несчастье. И вместо того, чтобы идти за Христом на Голгофу, мы все ходим кругами вокруг этого холма, дыша в затылок друг другу и смотрим: а как там, у ближнего? Мир все-таки изначально несчастен, и кажется, что мир несчастен навсегда. В конце концов, надо, конечно, стараться победить несчастье. Беда христианства в том, что, может быть, действительно, мы слишком часто паразитировали на несчастье. Хорошо, когда человек несчастен, мы ему даем Христа, ему чуть легче, и вот он уже наш. Но это же извращение того, что принес Господь на землю - Царство Божье. И тогда правы атеисты, прав Маркс, прав Фейербах: христианство, религия - это сердце бессердечного мира. Но современный мир не такой бессердечный, как был 100 лет назад. Люди живут дольше, люди стали добрее, люди стали богачи, люди живут сытнее. Уже нет "несчастненьких", которые бы нуждались в том, чтобы мы им помогали. Куда делись христиане, которые посвящали себя уходу за больными? Они не нужны, есть медсестры. Куда делись христиане, которые служили в детдомах? Уже детдомов в порядочных странах нет - и слава Богу! Современный мир - намного счастливее, чем любая другая культура. Конечно, не все страны, но что мы будем равняться на слабейших. Что делать христианину в стране счастливых людей, в стране, где решены простейшие материальные проблемы? История многих стран знает этот парадокс: где изобилует нищета, болезни, скорби, там охотно слушают проповеди о добре и милосердии, страдании. Но тогда спрос рождает предложение, и церковь воспроизводит, помогает воспроизводить ситуации несчастья. Тогда ей легче жить в рабовладельческом обществе, нежели - в обществе свободных людей. Оказывается, есть как бы два христианства: христианство сострадания, христианство несчастных людей. Но ведь есть и христианство творчества, вдохновляющее ученых на открытия! христианство, стремящиеся к познанию мира и истины. Пускай в этом стремлении ученый забудет о несчастьях ближнего, сидит над своими колбами, но его творчество создает мир, в котором меньше несчастия, в котором меньше голодных. И этот мир творчества часто с иронией смотрит на христианство, оставляет его. Потому что видит, прежде всего, христианство для несчастных, христианство мазохизма, которое зациклено на несчастье. И мы можем этому миру показать и явить христианство для людей полноценных, счастливых, не все же только расковыривать язвы и напоминать о смерти, этом высшем и абсолютном несчастье. Да, христианство нужно даже и в счастливом мире. Все равно - и в раю, и там нужен будет Христос, хотя там - абсолютное счастье. И в любой вспышке счастья, будь оно земным или небесным, материальном и духовном, все равно есть место Спасителю. И даже в мире, где счастье восторжествует максимально, все равно и среди счастья будет место Богу, потому что Бог счастлив тогда, и только тогда, когда счастливы мы. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
