Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[16-10-01]
Атлантический дневникАвтор и ведущий Алексей Цветков НаблюдательТак было на протяжении последних четырех с лишним тысяч лет, во все времена существования цивилизации. Когда человек рождался, его судьба была в значительной степени предопределена географией и структурой общества. Род его занятий, как правило, не подлежал выбору: дети крестьян оставались на земле, дети правителей правили, воины воевали, а жрецы гадали и возносили молитвы. Человек раз и навсегда знал, кого надлежит почитать, а кого - презирать, чему следует поклоняться, и чего надо избегать. По достижении зрелости он обзаводился семьей, и его дети ступали все на тот же неукоснительный путь. Если общество и менялось, то слишком медленно, чтобы жизнь одного человека послужила мерилом перемен, а угодившие в эпицентр социального катаклизма не столько радовались открывающимся возможностям, сколько проклинали свою судьбу. В этом вековом театре без режиссуры человек был актером, и брошюра с текстом роли вручалась ему с рождения, без права на внесение изменений. Коренная перемена наступила сравнительно недавно и лишь однажды в истории - условной поворотной точкой можно считать Французскую революцию. В непоколебимом социальном укладе появились трещины, и люди с достаточным зарядом личной инициативы впервые получили выбор, возможность выстроить роль по собственному сценарию. Они по-прежнему оставались актерами, и хотя выбирали свою роль сами, выбор обязывал, и роль следовало доиграть до конца. Это были предприниматели, политики и религиозные деятели, переделавшие мир, но свою новоявленную свободу они понимали не как бегство от долга, а как право выбора долга. Сегодня ситуация стала логически предельной: пространство выбора расширилось как никогда, а функция долга резко сократилась. Сегодня мы перестали быть актерами и превратились в зрителей. С таким определением трудно согласиться жителям, скажем, Афганистана или Гаити, весь выбор которых сводится к возможности бегства, но оно хорошо описывает условия жизни в современном западном обществе. Анализу позиции отстраненного наблюдателя, которую все чаще выбирает для себя наш современник, посвящено эссе Кеннета Миноуга в журнале New Criterion под названием "Новые эпикурейцы". В начале статьи приводится двустишие из поэмы "О природе вещей" римского поэта Лукреция:
Сладко у хляби морской, великим колеблемой ветром,
Это двустишие в предельно короткой и, я бы сказал, предельно циничной форме излагает философское учение эпикуреизма. В современном быту эпикуреизмом называют проповедь и практику безудержного наслаждения жизнью, но сам Эпикур, один из самых известных философов античности, и его последователи имели в виду лишь духовное наслаждение, а все личные привязанности и материальные соблазны считали бременем, от которого следует избавляться, помехой правильному образу жизни. Идеальным типом философа и просто просвещенного человека для Эпикура был не участник событий, а наблюдатель. "Перед нами открываются два пути к счастью: действие и созерцание. Что касается философа, то для него выбор не представляет никаких сомнений. Мирская приверженность требует действий, а действия часто приводят к страданию и неудаче. Но жизнь, посвященная созерцанию, не подведет, потому что мы перестали связывать с этим миром наши надежды и страхи и рассматриваем себя лишь как отдельный предмет во вселенской структуре. Для большинства людей в прошлом вариант созерцания был недоступен, или же был доступен лишь в религиозной форме, что было чревато своими опасностями. Таким образом, эпикурейский созерцатель был изысканным продуктом богатой элиты классического мира, элиты, которая которая посвящала свой досуг самореализации. Стоит ли удивляться тому, что римский полководец Фабриций, узнав об этой философии, выразил надежду, что в нее обратятся все враги Рима?" Такую позицию бесстрастности, "отвязанности", Кеннет Миноуг считает преобладающей в сегодняшних социальных отношениях. Если вернуться к приведенному двустишию Лукреция, мы категорически предпочитаем видеть себя не терпящими кораблекрушение и пытающимися спастись, а наблюдателями с суши, которые оказались именно на берегу, а не на корабле, не случайно, а в результате выбора. Эту "отвязанность" можно разделить на два главных плана - личный и общественный, то есть отношение человека к семейным обязанностям и ко всему обществу в целом. Первый план лучше всего иллюстрируется современной эволюцией семейно-брачных отношений. В эпоху отсутствия выбора браки заключались практически без учета мнения самих субъектов, решением семей обеих сторон, исходя из чисто практических соображений. Человек участвовал в выборе "спутника жизни" немногим больше, чем он участвовал в выборе своей профессии, а у детей, родившихся в таком браке, одной из главных функций было социальное обеспечение престарелых родителей. Когда выбор стал возможностью, он, тем не менее, по-прежнему принимал характер долга с того момента, как был совершен. Институт развода, подменяющий этот долг выбором, был доступен крайне немногим, в основном представителям правящей верхушки, и даже для них был чреват великими препятствиями: вспомним, что английский король Генрих VIII вынужден был для этого порвать с Ватиканом и основать собственную церковь. Именно с этим периодом, который точнее всего совпадает с XIX веком, связано понятие юности как некоего порогового возраста, излюбленного романтической литературой. Юность - это и есть пора определяющего выбора, время открывающихся возможностей, которое средневековому крестьянину, ремесленнику или монаху, рабам причинно-следственной неизбежности, было совершенно неведомо. Кеннет Миноуг приводит в качестве иллюстрации известную повесть Джозефа Конрада, которая так и называется "Юность", повествующую об этом периоде восторга и возмужания. Но на смену юности, за "теневой линией", как ее называет Конрад, приходит зрелость, когда однажды сделанный выбор влечет за собой последующие, все более неизбежные, и когда на смену свободе все-таки приходит долг. Этот долг уже не навязан обществом, как в былые времена, но он по-прежнему ощущается как обязательный, и семья - одна из граней этого долга. Сегодня выбор стал настолько шире, что, как отмечает Кеннет Миноуг, лишь менее четверти американцев живет в лоне традиционной семьи, с детьми и полным комплектом родителей. В то время, как для наших недавних предков брак и обзаведение потомством не требовали объяснения и мотивировки, в современном мире мы привыкли, что любой из наших поступков имеет смысл и цель. Однако опросы показывают, что большинство людей сегодня затрудняются объяснить, почему они заводят детей. Сам брак уже не обязательно рассматривается как религиозное таинство, а внебрачное сожительство и материнство в одиночку больше не сопряжены с общественным порицанием. Все это отодвинуто в область выбора, в меню возможностей, из которого можно выбрать жизнь в одиночку, ни к чему не обязывающее сожительство, в том числе и однополое, и даже традиционный брак, коль скоро он уже не "по гроб жизни", а от детей можно откупиться алиментами. Полагать, что большинство из нас ведет себя подобным образом в соответствии с уложениями философии Эпикура или Лукреция нелепо, но конечный результат именно таков. Эпикуреизм - учение скорее отрицательное, чем положительное, оно предписывает не активную погоне за удовольствием, а пассивное уклонение от бремени - то есть, в конечном счете, от долга. Семья и дети - это бремя и долг, которые мы больше не рассматриваем как обязательные, освященные религией и традицией. Чем меньше у человека личных привязанностей, тем меньше шансов, что несчастье близкого причинит ему боль, и таким образом сумма удовольствия возрастает. Стоит упомянуть, что крупнейший поэт классической древности Вергилий, убежденный эпикуреец, сознательно избрал для себя гомосексуализм, который по обычаям того времени не подразумевал стойкой личной привязанности и не грозил отяготить человека семьей. Если взглянуть теперь на всю сферу человеческой деятельности в целом, легко заметить, что нам уже незачем бежать на берег моря, чтобы полюбоваться бедствиями, от которых мы предусмотрительно уклонились. Для этого у нас есть как минимум телевизор, где мы ежедневно наблюдаем всю гамму несчастий, которые постигают других, будь то в менее благополучных странах или в нашей же собственной. Что же касается сферы выбора, которая открывается современному человеку, то она, в сравнении с предыдущими столетиями, практически безгранична. Во-первых, профессиональные обязанности уже не порабощают человека в той степени, в какой это было раньше. В прежние времена солдата, юриста или духовное лицо можно было отличить от всех прочих и в частной жизни - по типу одежду, по манере держаться и так далее - профессия была судьбой. Сегодня эти различия все больше стираются: солдаты выступают по телевидению, духовные лица перенимают повадки кинозвезд, а юристы, вместо того, чтобы служить оплотом устоев, нередко снимают галстук и становятся в ряды оппозиции. Кроме того, профессия перестала быть выбором, определяющим всю дальнейшую жизнь. Работник современного оффиса настолько универсален, что может безболезненно поменять область приложения своих усилий, и на новом месте работы его будет ожидать такой же стол с компьютером. Даже профессиональное образование, требующее серьезной затраты сил и времени, перестало играть определяющую роль: сегодня в США, а все чаще и в других развитых странах, люди меняют карьеру на полдороге - не обязательно под давлением обстоятельств, а просто во имя здорового образа жизни, в качестве средства от депрессии или из любопытства. Шутка о необходимости сменить жену и профессию ради личной самореализации перестала быть шуткой - многие именно так и поступают. Во-вторых, многообразие выбора торжествует и в сфере всей нашей социальной ориентации и мировоззрения. Сегодня даже сторонник самой радикальной доктрины вовсе не обязан отправляться на баррикады и рисковать жизнью ради своих принципов - в худшем случае он поскандирует прогрессивный лозунг и разобьет витрину. Для большинства из нас даже это - чрезмерное напряжение. Достаточно отослать чек в организацию, которая поддерживает правильную доктрину, и успокоить таким образом мятущуюся совесть, а спектр таких организаций бесконечен. Успокоенность совести - это и есть правильный тип эпикурейского удовольствия. Вся эта широта и доступность выбора, по мнению Кеннета Миноуга, не имеет ничего общего с позицией индивидуализма, лежащей в фундаменте современного западного общества. Ценность выбора индивидуалиста тем выше, чем крупнее сопряженные с ним жертвы, но эпикуреец не делает крупных ставок. Умереть за свободу - совсем иное дело, чем отослать двадцать долларов в Американский союз за гражданские свободы. Роль зрителя куда безопаснее, чем роль участника: приятно сопереживать Гамлету без риска, как он, напороться на шпагу. При этом совершенно очевидно, что разницу между этими двумя позициями автор статьи оценивает в категориях морали, и его современники предстают не в слишком выгодном свете по сравнению с героями вчерашнего дня. "Не подлежит сомнению, что большинство людей понимает нравственность в терминах таких добродетелей как честность, порядочность, доброта и т. д. Но для многих нравственность перепуталась с приверженностью "правильным" мнениям, с поддержкой таких так называемых "моральных" дел как защита окружающей среды, помощь Третьему Миру, борьба с курением, противопехотными минами или пытками. Иными словами, нравственность растворилась в положительном общественном поведении. Зло ассоциируется с отсутствием поддержки правильному поведению и, в особенности, с поддержкой неправильным общественным движениям. Мерой этой нравственной трансформации стала некоторая нервность нашего нравственного словаря в отношении таких терминов как "правильно" или "неправильно" - он предпочитает слова "приемлемо" и "неприемлемо"... Нравственность, которая раньше ассоциировалась с мотивом и с правильностью поступка, теперь политизирована как ортодоксальность отношения". Все это, конечно же, - изложение типичной позиции морального консерватизма, и доктрина эпикуреизма в этом плане вполне нейтральна - при всех ее удивительных совпадениях с нынешней моральной ситуацией жителя западной цивилизации она приведена здесь лишь как иллюстрация. В античности у эпикуреизма не было прямо полярного мировоззрения, которое в глазах его противников было бы единственно нравственным. Римский полководец, мечтавший о переходе в эту веру всех врагов отечества, был просто прагматиком, а не теоретиком. Иное дело - современный критик цивилизации. Нельзя критиковать пустыню, не имея в виду по крайней мере лес и не имея об этом лесе представления. Таким лесом для Кеннета Миноуга несомненно служит не средневековье, когда люди были рабами судьбы, а сравнительно недавнее прошлое, в каком-то смысле "классическая" эпоха капитализма, когда выбор, совершаемый многими из пионеров эпохи, сочетался в их сознании и совести с идеей ответственности и долга. Консерватизм этой позиции заключается в том, что критика настоящего подразумевает похвалу прошлому. Даже если рецепт выздоровления требует возвращения в прошлое, что вовсе не очевидно, необходимо объяснить, каким образом это возвращение возможно, и все методы, приходящие на ум, не кажутся совместимыми с либеральным устройством общества. Мы упираемся в парадокс: либерализм не может быть отвергнут во имя либерализма. Впрочем, этот парадокс останавливает далеко не всех. Номер журнала, в котором опубликовано эссе Кеннета Миноуга, составлен и опубликован еще до событий 11 сентября - в противном случае его тезис мог бы потребовать такого множества оговорок и отмежеваний, что они свели бы его на нет. Дело в том, что нынешнее обилие выбора и степень социальной свободы человека кажутся чрезмерными не только Кеннету Миноугу, последователю вполне гуманной консервативной традиции ирландского философа Эдмунда Берка. Существуют оппоненты, чье возмущение нынешней разнузданностью - намного сильнее, а сдерживающие нравственные принципы - намного слабее. Нет, я вовсе не хочу приводить в пример массовых убийц и их кровожадного вождя в неведомой афганской пещере - это был бы слишком тяжеловесный аргумент, вариант истребления сусликов путем ковровой бомбардировки. Фундаментализм присущ не только современному исламу - он развился в XX веке внутри большинства ведущих мировых религий. Американцам слишком хорошо знакома своя, христианская разновидность нетерпимости, яростные инвективы с телевизионных амвонов и расправы в гинекологических клиниках. В Израиле последователь фундаменталистской секты Барух Гольдштейн расстрелял молитвенное собрание палестинцев в мечети. В Индии, чью религию многие склонны наивно идеализировать, несколько лет назад толпа разъяренных фанатиков за день снесла старинную мечеть в Айодхье. При всей разнице аргументов претензии фундаменталистов к современности примерно того же плана, что и у Кеннета Миноуга: им претит ее вседозволенность и безответственность. И дело даже не в самих этих претензиях, с которыми я в их мягком варианте во многом соглашусь, а в порочном противопоставлении разнузданному настоящему благополучного и вполне фиктивного прошлого. Да, институт брака был намного прочнее, но на каждый пример любви и жертвенности можно привести десяток случаев многолетней ненависти и взаимных истязаний. Да, выбор жизненного пути и общественной позиции требовал самопожертвования, но именно поэтому он был достоянием считанных, и не каждый из этих считанных был образцом добродетели, пусть даже приблизительной. Фундаментализм - это рефлекс испуга, реакция на бескомпасное устройство общество со стороны человека, которого свобода выбора в этом обществе сбивает с толку, и который инстинктивно стремится вернуться в общество тотального принуждения, где все социальные роли были строго расписаны, а все моральные уложения определены заранее и объявлены инквизицией и шариатом обязательными к исполнению под страхом сожжения на костре или побиения камнями. Фундаментализм должен развеять наши иллюзии: в блаженный девятнадцатый век больше пути нет, а тот, который есть, ведет прямиком во мрак средневековья, как штрафное очко в настольной игре, где участник сбрасывается на стартовую позицию. Соблазн фундаментализма свидетельствует о нашей слабости: далеко не все готовы к той свободе, которую мы сами себе завоевали, ценой многочисленных жертв и подвигов именно тех пионеров индивидуализма, которые стоят перед мысленным взором Кеннета Миноуга. Это свидание со свободой особенно искусительно и опасно для тех обществ, которые были ввергнуты в нее внезапно, не логикой собственной эволюции, а внешним стимулом, катаклизмом, как это произошло с большинством мусульманских стран, а лет десять назад - с бывшими коммунистическими. И если продолжить метафору Миноуга, то не слишком ли просто критиковать наблюдателей, укрывшихся в зрительном зале после многих столетий принудительной массовки? Куда труднее - самому сыграть в пьесе, где больше нет писаного текста, где отныне все, и успех, и провал, зависит от нашей импровизации. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
